Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

• Название: Огонь в океане
• Автор: Ярослав Иосселиани
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Записки Я. К. Иосселиани «Огонь в океане» носят автобиографический характер. Капитан первого ранга, Герой Советского Союза, прославленный подводник Ярослав Константинович Иосселиани родился и провел детские годы в горной Сванетии. Грузины по происхождению, жители горной Сванетии в силу многих исторических, географических, и социальных причин оказались в отрыве и от высокой грузинской и от могучей русской культуры. Октябрьская революция принесла в Сванетию свободную и полнокровную жизнь, о которой веками мечтали свободолюбивые сваны. Жизненный путь героев книги — частный, но убедительный пример торжества ленинской национальной политики. Некоторые события и факты, о которых рассказывается в предлагаемой читателю книге, прежде были использованы автором в его произведении «Записки подводника», также построенном на автобиографическом материале. Однако в книге «Огонь в океане» они изложены по-новому, развернуто, в художественно обобщенной форме, рамки повествования значительно расширены. Имена и фамилии героев книги в том числе наших доблестных подводников, за очень немногими исключениями, подлинные.

---

Однако пока мы маневрировали, фашистские катера разошлись. Они вместе с буксиром уходили на север. Баржи видно не было.

Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями нам стало ясно, что баржа затонула. Из-за незначительности дистанции торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву, ударила, как обычная болванка, о борт баржи и пробила его.

— Зарезали тупым ножом, — определил Косик после раздумья.

Стало ясным и поведение фашистов. Очевидно, они не разобрались, отчего неожиданно затонула баржа, и не смогли помочь ей.

Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам и боцману.

Боцман «Малютки» Давлет Умерович Халиллев был хорошим специалистом, но отличался грубостью и упрямством. Эти качества иногда мешали ему в работе, особенно при взаимодействии с корабельным механиком Феодосией Цесевичем, который твердостью характера и силой воли не уступал на лодке никому. Плавучестью управлял обычно Цесевич. А боцман, стоя за горизонтальными рулями и несколько своеобразно представляя законы механики, считал  возможным иногда настаивать на той или иной манипуляции с переменным балластом. Механика, невольно вынужденного отвлекаться от своего дела, это подчас приводило в ярость. И мне приходилось довольно часто вмешиваться в раздоры двух упрямцев. При атаке, однако, и боцман и механик действовали согласованно. Придя в жилой отсек, Терлецкий даже съязвил по этому поводу:

— Еще одна — две атаки — и механик не то что усмирит боцмана, а прямо усыновит.

После пережитых волнений я решил немного прилечь.

Придя в каюту, я упал на койку и тут же задремал.

Однако спать долго не пришлось. — Вахтенный офицер просит вас в рубку! — услышал я сквозь сон.

— По-моему, транспорт! — взволнованно доложил лейтенант Глоба, проворно уступая мне окуляр перископа.

Вахтенный не ошибся. Из-за горизонта показались мачты транспорта. Сыграв боевую тревогу, «Малютка» снова устремилась в атаку, готовя к выпуску последнюю торпеду, так и не выпущенную в первом бою.

Большой транспорт, водоизмещением не менее шести тысяч тонн, полным ходом шел вдоль берега на юг. Конвоя не было. Это казалось странным. Ни одно вражеское судно в этом районе не могло рассчитывать на безнаказанное плавание. Но фашисты испытывали затруднения с силами противолодочного охранения. И там, где это было хоть как-нибудь возможно, они вынуждены были идти на риск.

Транспорт явно рассчитывал проскочить опасный район, пользуясь сумерками и прижимаясь к берегу. Различить корабль в окуляре перископа в сумерках, да еще на фоне темного берега, было весьма трудно. .

Вообще сумерки — самое невыгодное время для подводников: недостаточно светло для надежного наблюдения в перископ и недостаточно темно для  того, чтобы проводить поиск вражеских судов в надводном положении.

Сблизившись с транспортом в расчетную точку залпа, я скомандовал:

— Ап-па-раты, пли!

Прошло тридцать две секунды, прежде чем до слуха дошел взрыв торпеды.

Выждав момент, я поднял перископ, приспущенный после выпуска торпеды.

Транспорт стоял без хода, с креном на правый борт. Из трубы шел легкий дымок, смешанный с белым паром.

— Эх, еще бы одну! — вырвалось у меня.

— Не тонет? — оторопел Косик.

— Видимо, нет! Ранен... но не убит, а добивать нечем...

Оставалось наблюдать, что будет с ним дальше. Транспорт мог и утонуть, если бы поднялся шторм, но на море по-прежнему лежал штиль.

Постояв немного, транспорт словно очнулся, дал ход и, вычерчивая зигзаги, пошел вдоль берега. Развернувшись на параллельный курс, мы неотступно преследовали его. Противник значительно потерял скорость, и, следуя в подводном положении, мы легко удерживали необходимую дистанцию до него. Однако нам не удалось узнать до конца его судьбу: спустилась темнота.

Со стороны более светлой части горизонта мы обнаружили приближение нескольких морских охотников. Их, видимо, вызвал торпедированный транспорт. Охотники мчались полным ходом, оставляя за собой белые борозды.

Мы отвернули в сторону моря и, опустившись на большую глубину, начали отходить от района боевых действий. Я опустил перископ, спустился в центральный пост и закрыл за собой нижний рубочный люк.

Более сорока минут прошли мы курсом на восток, прежде чем услышали отдаленные взрывы глубинных бомб.

— Бомбят, — первый заговорил Косик, подняв  глаза на меня. — Наверное, для острастки... далеко.

— Можно нас поздравить, — на смуглом лице Цесевича обозначилось что-то похожее на улыбку, — первые глубинки...

— Катера могут быстро приближаться! — вырвалось у Поедайло.

Я повернулся к матросу. Поедайло снова дрожал. Вероятно, он был близок к полной потере самообладания.

— Это как называется? — сурово спросил я.

— По-французски это называется труса-мандражэ, а по-русски не знаю, — хихикал в углу матрос Трапезников.

Он, видимо, думал, что я не услышу его бурчания.

— Нечаянно пошутил, товарищ командир, — не знал Трапезников, как оправдать свою неуместную болтовню.

— Опять дряблые нервы? — перешел я снова к Поедайло. — Как вам не стыдно!

Матрос ерзал на месте:

— Больше этого не будет. Поверьте...

Несколько глубинных бомб, видимо, были брошены только затем, чтобы отогнать нас от поврежденного транспорта. Преследования за нами мы не замечали. Пройдя еще около часа под водой, «Малютка» всплыла и, бесшумно рассекая морскую гладь, понеслась на восток, к родным берегам.

Появилась возможность в сравнительном спокойствии проанализировать наши действия в двух боевых соприкосновениях за день. Стоя на мостике «Малютки», я долго перебирал в памяти все пережитое за день. Подробно и критически взвешивая каждое свое действие, я с горечью обнаружил, как много промахов я допустил. «Ведь если бы не было так много самых элементарных ошибок, транспорт был бы утоплен, а лодка не подверглась позорной опасности от собственной торпеды», — раздумывал я и не находил себе никаких весомых оправданий.

— Товарищ командир, снизу докладывают:  радиограмма передана, квитанция получена! — вывел меня из размышлений вахтенный офицер.

Перевалило уже за полночь, когда я, наконец, спустился в центральный пост и пошел в свою каюту. Но в отсеке меня повстречал матрос Свиридов. Он попросил разрешения показать только что выпущенный боевой листок.

Листок открывался большой карикатурой: «Малютка» изображалась в виде крокодила, проглатывающего баржу. Внутри крокодила были отсеки. В одном из них сидел трусливый Поедайло и, закатив глаза, молился изображению буйвола, по самые рога погруженного в воду у берега нашей протоки. Механик и боцман с самодовольными улыбками смотрели друг на друга. Впрочем, всех подробностей я даже не успел рассмотреть. Карикатура мне не понравилась.

— Пахнет бахвальством, товарищ комсорг, как вы считаете? — спросил я.

— Немножко есть, — нехотя согласился Свиридов, — зато смешная.

— По-моему, о Поедайло не стоит больше...

— Я думаю, стоит. Стоит, товарищ командир! — горячо перебил матрос. — Он такой болтун! Его ничем не проймешь. Разрешите, товарищ командир?

— Что разрешить? — не понял я.

— Пробрать его.

— Проберите, кто вам запрещает! Но имейте в виду, Поедайло сам очень сильно переживает, и... и надо знать меру во всем.

— Есть, товарищ командир! — у Свиридова заблестели глаза. — Карикатуру переделать?

— Хм... — задумался я. — Ладно, оставьте так. Жалко — много труда затрачено. Кто рисовал?

— Костя Тельный. Ему старшина Гудзь, правда, помогал... Учит любить труд, — усмехнувшись, пояснил комсорг.

Свиридов не успел уйти, как явился Каркоцкий, Он доложил о неправильном поведении части подводников. Особенно ему не понравился Гудзь, который излишне нервировал своих подчиненных.

— Надо бы пробрать как следует этого губернатора отсека, — закончил парторг.

— Поговорите с Цесевичём, — посоветовал я. — Умерить старшину, конечно, следует, но пусть это сделает сначала его непосредственный начальник. Если не поможет, пустим в ход тяжелую артиллерию общественности.

Разговор коснулся и матроса Поедайло. Каркоцкий считал, что «Малютку», как подводную лодку, одержавшую первую боевую победу, в базе будут встречать очень почетно. И люди, склонные к зазнайству, могут не в меру распоясаться. К таким людям старшина относил Поедайло.

— Раз он трус, то, конечно, зазнайка и пьяница, — утверждал парторг.

— Ну, у нас он еще не напивался.

— У нас он еще ни разу не увольнялся вообще... — Если напьется, посадим под арест на всю катушку.

Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей. На мачтах развевались разноцветные флаги, приветствовавшие наше возвращение из боевого похода.