Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

• Название: Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
• Автор: Василий Бетаки
• Издательство: Im Werden Verlag
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978-1-4466-0584-4

© Василий Бетаки, 2011 © Издательство Munchen, ImWerdenVerlag, 2011 Munchen,

Inh. Andrey Nikitin-Perensky Paul-PreuS-Str. 95, 80995 Munchen http://imwerden.de imwerden@gmail. com

В оформлении обложки использован фрагмент росписи Микеланджело Сикстинской капеллы: Харон (Василий Бетаки?)

ISBN 978-1-4466-0584-4

---

Но я опять сильно нарушил приличную солидную хронологию, так что придется вернуться назад в 1974 год. В конце 74 года в Париж приехал Владимир Максимов. Он поселился на улице Лористон 11-бис, около Триумфальной Арки, в свободной квартире инженера Ниссена. А. А. Ниссен был из первой эмиграции и познакомился с Максимовым ещё в Москве, когда приезжал туда, как турист. Через какое-то время Максимов лично получил финансирование для журнала, задуманного им и Синявским ещё в Москве. Идея была – соединить силы литераторов из всей Восточной Европы. По предложению А. Д. Сахарова журнал был назван «Континент». Он начал выходить с осени 1974 года.

Редакция была в Париже, в том же доме, где жил Максимов, типография во Франкфурте (она принадлежала «Посеву и называлась «Полиглот»), а финансирование приходило от берлинского «короля немецкой печати» Акселя Шпрингера. [119] Я несколько раз ездил с Максимовым в Берлин к Шпрингеру в качестве переводчика, так что познакомился с этим незаурядным человеком, известным немецким издателем и журналистом. Он же организовал как-то в Западноберлинском «Дворце Конгрессов» первую всемирную конференцию «Континента». Изредка Шпрингер писал и материалы в «Континент», они всегда шли в моём переводе [120]. Шпрингер был не лишён истинно немецкого юмора: высоченное здание своего основного издательства «Ульштайн-Пропилеен» он построил прямо над пресловутой Берлинской стеной. Так что гигантские световые буквы – названия издательства и важнейших принадлежащих ему газет, естественно строго запрещённых в ГДР – висели высоко над Восточным Берлином, дразня и государственных гусей ГДР и советских хозяев их.

Однажды Марья Синявская, поначалу недолго работавшая в редакции «Континента», предложила мне перевести для четвёртого номера журнала «несколько сонетов» чешского поэта Ярослава Сейферта и пообещала принести подстрочник. Я тут же попросил её достать мне и чешский текст, считая, что как-нибудь, хоть отчасти, но худо бедно читая по-польски, я в чешском тексте разобраться смогу, а никакой подстрочник не может дать поэтической сути, особенно звучания, которое для меня всегда было особо важным. В данном случае, русский подстрочник был очень тщательно сделан чешским физиком Франтишком Яноухом и его женой Адой Кольман, жившими тогда в Стокгольме. Это оказалась, старательно отредактированная, заглаженная проза, но без неё мне всё же пришлось бы туго. Когда Марья принесла чешский текст, я открыл стихи и увидел, что речь идет не о «нескольких сонетах», а о венке сонетов под названием «Праге». По подстрочнику этого понять было нельзя, поскольку его тщательный, грамотный и «залитературенный» русский язык пренебрегал «всякими повторениями» – поэтому венок и верно был в подстрочнике не венком, а действительно «несколькими сонетами». Я к этому времени запасся хорошим чешско-русским словарём, так что радостно ухватился за задачу – перевести венок венком! Кажется, переводных венков в русской поэзии еще не было. Причем, случилось так, что этот венок был впервые опубликован в «Континенте» в моём переводе – а по-чешски по цензурным причинам его не печатали еще несколько лет!

Через несколько дней после выхода четвёртого номера «Континента» старик Ярослав Сейферт позвонил из Праги в редакцию, узнал мой телефон и, перезвонив мне, на прекрасном и сочном русском языке благодарил в таких выражениях, которые, несмотря на всю мою хвастливость, я все же приводить тут не буду. Я и до сих пор считаю, что этот венок – одна из моих главных удач, наряду с Эдгаром По и Сильвией Плат, которую я перевел уже в конце девяностых годов. Так что я помещаю Сейферта [121] в каждую свою книгу, в которой есть хоть какие-то переводы. Уже в «перестроечное» время венок был перепечатан журналом «Иностранная литература» со статьёй того же Франтишка Яноуха. А позднее Евгений Витковский включил этот венок в свою пузатую антологию переводов «Строфы Века – 2» [122].

Видимо, Сейферт сказал что-то хорошее про меня и Володе Максимову, потому что Володя при встрече отвесил мне несколько неуклюжих комплиментов на эту тему. А вскоре он пригласил нас с Ветой работать в редакции. Сначала Вету, которая ушла для этого из «Русской Мысли», а потом и меня. Вете Максимов поручил отдел критики, а я заинтересовал его поначалу, как переводчик и человек, участвующий в переправке книг в СССР. Максимов справедливо решил, что у меня налажены кое-какие каналы, по которым вполне могут идти из СССР рукописи для «Континента». В общем, мне поручалась организация переправки рукописей на Запад. Мою работу мы иронически назвали отделом писем: ведь в каждом журнале есть такой отдел! Только решили, что в силу специфических условий «детективной» работы, будет лучше, если имя того, кто этим делом занимается, на обороте обложки в списке сотрудников журнала присутствовать не будет. Но конспирация была, как сказал Некрасов, «ух, ещё та», поскольку моё имя в полном виде или в форме инициалов всё равно присутствовало почти в каждом номере «Континента», только не в списке сотрудников, а в оглавлении.

Кроме стихов и переводов, я очень много писал для «Критики и библиографии», да и три четверти раздела «коротко о книгах», где у нас публиковались маленькие рецензии, тоже, в основном, писал я, так с номера шестого и примерно по шестьдесят какой-то. А «зав. отделом критики» валялась дома на диване, уткнувшись в телевизор, и только в последний момент что-то иногда лениво, хотя и неплохо, пописывала. Правда таким телевизионным образом она, в отличие от меня, в совершенстве выучила французский.

Журнал выходил в Париже в течение двадцати с лишним лет регулярно – по четыре номера в год [123]. Редакция неизменно состояла из пяти человек: Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Наталья Горбаневская, Виолетта Иверни (то есть Вета под её псевдонимом) и я [124].

Помогали во всяких секретарско-технических делах Таня Максимова и Оля Свинцова, молодая француженка русского происхождения. В редакцию постоянно заходил народ потрепаться – часто забредали бывший московский актёр Лев Круглый и, приехавший в Париж в конце 1975 года, Вадим Делоне, самый младший из семи участников демонстрации на Красной площади против советского «наведения порядка в Чехословакии» в 68 году. Вадик писал довольно интересные стихи, но когда я ему говорил, что пора уже собрать первую книжку, он всегда как-то неуверенно отмахивался.

В редакции « Континента ». В. Максимов, В. Бетаки, Н. Горбаневская и В. Иверни.

Однажды он лег днем поспать и больше не проснулся. А было ему 36 лет. Книжка стихов Делоне вышла в Париже посмертно, в 1984 году. Мне кажется, что он погиб оттого, что никак не мог жить не в Москве, не мог найти себе нишу. И то, что один из его предков был француз – сын убитого в 1789 году последнего коменданта Бастилии, во времена Французской революции эмигрировавший в Россию, нисколько не помогало. Легенды и предания, в том числе и семейные, мало кому помогают выжить. Так что Вадик пил пиво в неумеренных дозах и ходил тре п аться в редакцию «Континента».

У входа в редакцию: В. Максимов, А. Галич и В. Делоне.

Теперь – о Максимове. Он был человеком неожиданным и даже тяжёлым. Подозрительность, которую он, видимо, унаследовал от блатного мира, не давала ему покоя, и он про каждого нового человека задавал себе, а иногда и кому-нибудь из близких людей, всегда один и тот же вопрос: «предаст или не предаст». При этом он был добр и помогал многим людям, оставшимся в России, в частности, регулярно переправлял деньги своему старому другу Юрию Левитанскому, хорошему поэту и житейски неприспособленному для борьбы за место под солнцем человеку. Помогал он и своим родным. Максимов происходил из семьи рабочих-железнодорожников, и его родственники продолжали жить в провинции и работать на железной дороге, так что можно легко представить себе, каково им пришлось в начале девяностых годов.

Максимов уделял непомерное внимание одежде, а поскольку вкусы у него остались вполне советские, стандартные, то дорогой (обычно светлосерый) костюм с модным галстуком был для него главным показателем социальной значимости человека. Пожалуй, манеру одеваться, как попало, он терпел только у меня, довольно быстро примирившись с моим упрямым нежеланием обращать на это внимание. Да ещё на Наташу Горбаневскую, с её хипповатой манерой, тоже махнул рукой: а вот от прочих женщин, отчего-то требовал (молча и в пределах своего вкуса) какой-то «элегантности» в одежде.

Была у него одна беда: нечастые, раз в три-четыре месяца, но очень тяжёлые запои. Случайно на каком-нибудь приёме чуток выпив, он уже не мог остановиться. По сути дела, это был пивной алкоголизм в самом классическом виде: от пяти до восьми дней он пил только пиво и воду, ничего не ел. В такие дни он иногда мне звонил, просил приехать. Я приезжал, и Володе этого было довольно: я читал или работал, он пил, спал, снова пил, только просил посидеть с ним подольше – будто боялся оставаться сам с собой. Если же дома была его жена, Таня, он и вовсе успокаивался, но пива требовал примерно раз в полчаса.