Георгий Бердников - Чехов

• Название: Чехов
• Автор: Георгий Бердников
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга Г. П. Бердникова, известного литературоведа, автора ряда работ о А. П. Чехове, является биографией великого русского писателя.

Автор раскрывает внутренний мир А. П. Чехова, знакомит читателя с ходом его мыслей, показывает его во взаимодействии с современниками. Книга основана на обширном документальном материале.

---

Нет сомнения, чем яснее вырисовывался перед Чеховым размах студенческого движения, тем тверже становилось его убеждение в том, что жизнь идет к крутым переменам, что она становится все интереснее и интереснее. Но, вот беда, — тем тоскливее и неуютнее было ему в провинциальной, скучной Ялте. Уже в ноябре 1898 года он готов променять хорошую погоду на дурную московскую, лишь бы попасть в толчею, которая помогает не замечать погоды, а в январе 1899 года пишет Иорданову: "Вот уже неделя, как в Ялте непрерывно идут дожди, и я готов кричать караул от скуки. А как много я теряю оттого, что живу здесь!" В феврале: "Приходится делать над собой усилие, чтобы жить здесь изо дня в день и не роптать на судьбу". И все же ропот пробивается в его письмах. "Я точно армейский офицер, заброшенный на окраину", — это в феврале. Потом Авиловой: "Беллетрист Иван Щеглов называет меня Потемкиным и… восхваляет меня за уменье жить. Если я Потемкин, то зачем же я в Ялте, зачем здесь так ужасно скучно. Идет снег, метель, в окна дует, от печки идет жар, писать не хочется вовсе, и я ничего не пишу".

Это чувство тоски и одиночества, похожее на то, которое переживает человек, искусственно вырванный из привычной среды, оказавшийся в заключении или ссылке, будет все нарастать у Чехова независимо от обилия дел, многолюдья, интересных ялтинских встреч и знакомств.

Помимо общего ощущения оторванности от привычной обстановки, от большой жизни, были к тому еще и дополнительные, особые причины. Драматизм сложившейся ситуации обострялся тем, что писатель был оторван от Москвы именно тогда, когда его властно потянуло туда. В первую очередь такой притягательной силой стал для Чехова Московский Художественный театр.

Принципиальные основы будущего Московского Художественного общедоступного театра были заложены во время знаменитой встречи К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, которая состоялась 21 июня 1897 года. Началась она в 14 часов в ресторане "Славянский базар", а закончилась на даче Станиславского под Москвой в 8 часов утра на следующий день. "Программа начинающегося дела, — вспоминал Станиславский, — была революционна. Мы протестовали и против старой манеры игры, и против театральности, и против ложного пафоса, декламации, и против актерского наигрыша, и против дурных условностей постановки, декораций, и против премьерства, которое портило ансамбль, и против всего строя спектаклей, и против ничтожного репертуара тогдашних театров". Надо ли говорить, что это была война против давних врагов и Чехова, против той рутины, которая доставила ему столько огорчений, загубила постановку "Чайки" на сцене Александрийского театра. Естественно, поэтому, что Чехов-драматург и новый театр должны были встретиться. И они встретились.

Репертуар Художественного театра должен был состоять из классических пьес русской и иностранной литературы и, как писал Станиславский, "из произведений молодых авторов, в которых бился пульс жизни того времени"… Вот таким автором и был признан в первую очередь Чехов. Именно с него, с его "Чайки", решил начать Немирович-Данченко современный репертуар нового театра. Однако получить на это согласие Чехова было не так-то легко.

Немирович-Данченко обратился к нему в апреле 1898 года. Антон Павлович нашел письмо Немировича на своем столе в Мелихове, вернувшись из Парижа. Немирович-Данченко рассказывал об организации нового театра и просил дать театру "Чайку". Обосновывая свою просьбу, он писал, что эта пьеса захватывает его скрытыми драмами и трагедиями в каждой фигуре, высказывал убеждение, что при умелой, небанальной, тщательной постановке они захватят и зрительный зал. "Может быть, — писал он, — пьеса не будет вызывать взрывов аплодисментов, но что настоящая постановка ее со свежими дарованиями, избавленными от рутины, будет торжеством искусства, — за это я отвечаю". Однако Антон Павлович отказался дать разрешение, ссылаясь на то, что он не в силах больше переживать театральные волнения, что он не считает себя драматургом и т. п. 12 мая последовала повторная просьба. На этот раз Немирович-Данченко писал: "Если ты не дашь, ты зарежешь меня, так как "Чайка" единственная современная пьеса, захватывающая меня как режиссера, а ты — единственный современный писатель, который представляет большой интерес для театра с образцовым репертуаром. Если хочешь, я до репетиций приеду к тебе переговорить о "Чайке" и моем плане постановки". Чехов ухватился за это предложение и написал Немировичу: "Мне так хочется повидать тебя, что ты и представить не можешь, и за удовольствие повидаться с тобой и потолковать я готов отдать тебе все свои пьесы". Эта фраза была истолкована как согласие автора, и работа началась.

Антон Павлович заинтересованно следит за этой работой. Получив 21 августа письмо от Немировича-Данченко, вскоре пишет Суворину: "У него кипит дело. Было уже чуть ли не сто репетиций, и актерам читаются лекции". Потом приходили другие письма Немировича-Данченко. 24 августа, сообщая о считках "Чайки", он писал: "Если бы ты незримо присутствовал, ты… знаешь что?.. Ты немедленно начал бы писать новую пьесу!" 9 сентября Антон Павлович приехал в Москву и в тот же день был на репетиции "Чайки". 11-го — на второй репетиции. 12 сентября Немирович-Данченко писал Станиславскому:

"Приехал Чехов. Привел я его дня три назад на репетицию. Он быстро понял, как усиливает впечатление Ваша mise en scene. Прослушал два первых акта, высказал мне, а потом артистам свои замечания. Они очень волновались. Он нашел, что у нас на репетициях приятно, славная компания и отлично работает.

На другой день мы (без Чехова) переделали по его замечаниям (кое-где я не уступил), и вчера он опять слушал. Нашел много лучшим".

О. Л. Книппер рассказывает об этой первой встрече артистов Московского Художественного с автором, которого они к этому времени успели глубоко полюбить: "И все мы были захвачены необыкновенным, тонким обаянием его личности, его простоты, его неумения "учить", "показывать". Не знали, как и о чем говорить… А он смотрел на нас, то улыбаясь, то вдруг необычайно серьезно, с каким-то смущением, пощипывая бороду и вскидывая пенсне… Недоумевал, как отвечать на некоторые вопросы… Он отвечал как-то неожиданно, как будто и не по существу, как будто и общо, и мы не знали, как принимать замечание — серьезно или в шутку. Но так казалось только в первую минуту, и сейчас же, подумав немного, чувствовалось, что это сказанное как бы вскользь замечание начинало проникать в мозг и душу, и от едва уловимой характерной черточки начинала вырастать вся суть человека".

Побывал Антон Павлович и на репетиции "Царя Федора Иоанновича" — будущей премьеры Московского Художественного театра. О своих впечатлениях, полученных на репетициях, Чехов рассказал, находясь уже в Ялте. Шутливо Мизиновой: "У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову. Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте себе это на ус". В другом письме уже серьезно: "Если случится быть в Москве, то побывайте в театре "Эрмитаж", где ставят пьесы Станиславский и Вл. Немирович-Данченко. Mise en scene удивительные, еще не бывалые в России". Несколько позже о впечатлении, полученном на репетиции "Царя Федора Иоанновича":

"Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты. Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность — так хорошо, что даже в горле чешется".

14 октября 1898 года состоялась первая премьера нового театра. Давали "Царя Федора". Художественный общедоступный театр был открыт. И все же, свидетельствует Немирович-Данченко, хотя успех был и пьеса делала полные сборы, "ощущения того, что родился новый театр, не было". А дальше дела пошли все хуже и хуже. Не имел успеха "Шейлок", в последнюю минуту перед премьерой запретили "Ганнеле". "Сборы, — пишет Немирович-Данченко, — все падали… Вот так, ко времени первого представления "Чайки"… наш театр был накануне полного краха".

Чехов, судя по всему, внимательно следит по прессе за положением дел в театре, кое-что узнает из писем. Когда Немирович-Данченко от имени театра 17 октября выразил ему соболезнование по поводу смерти отца, Чехов, поблагодарив за внимание, поздравил их с успешной премьерой: "Этот Ваш успех еще раз лишнее доказательство, что и публике, и актерам нужен интеллигентный театр". А потом, видимо, наступило время напряженного ожидания. Чем труднее складывалось положение дела в театре и чем ближе становился день премьеры "Чайки", тем тревожнее было Чехову. Надо думать, не раз приходила ему горькая мысль — не ждет ли его новое унижение, новый скандальный провал? Так определялось значение этой премьеры. Для театра она означала — быть или не быть Московскому Художественному. Но ведь и Чехов говорил, что ему не пережить нового испытания. И это знали в театре. Наконец 17 декабря 1898 года премьера состоялась, состоялась в предельно нервной атмосфере, да еще и при неполном сборе. Тем радостнее была настоящая, большая, ошеломляющая победа.