Эдвард Уитмор - Иерусалимский покер

• Название: Иерусалимский покер
• Автор: Эдвард Уитмор
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-11731-8

31 декабря 1921 года три человека садятся в Иерусалиме играть в покер: голубоглазый негр, контролирующий ближневосточный рынок молотых мумий; молодой ирландец, наживший состояние, торгуя христианскими амулетами фаллической формы; и бывший полковник австро-венгерской разведки, маниакальный пожиратель чеснока.

Их игра, которая продлится двенадцать лет в лавке торговца древностями Хадж Гаруна, приманит сотни могущественных магнатов и лихих авантюристов со всего мира, ведь ставкой в ней — контроль над вечным городом, тайная власть над всем Иерусалимом.

Впервые на русском — второй роман «Иерусалимского квартета» Эдварда Уитмора, бывшего агента ЦРУ и безупречно ясного стилиста, которого тем не менее сравнивали с «постмодернистом номер один» Томасом Пинчоном и латиноамериканскими магическими реалистами.

---

Наверное, я. И поскольку Хадж Гарун говорит, что луна ко мне благоволит, я собираюсь воспользоваться своими преимуществами и утроить ставку, которую только что объявил наш высокородный гость из Багдада. Джентльмены, во имя лунатизма ставки повышаются.

Отлично, сказал Джо, просто великолепно. Не надо отступать только потому, что в дождливый февральский день между полуднем и полуночью всего три часа. Это все время случается в плохую погоду. Но скоро весна, и мы наверстаем упущенное.

Глава 6 Монастырь Святой Екатерины

Выбор — вот стрела.

В начале 1913 года Мунк вернулся на Ближний Восток и начал заниматься делами «Сар». Не прошло и года, как он смог отрапортовать, что хотя кто-то когда-то и мог владеть Османской империей, сейчас ею точно никто не владеет, и меньше всего сами турки.

Старая кляча ковыляет к своей могиле, написал он в одном из писем в Будапешт. Когда-то величавая, а ныне изнуренная, стенает и плачет она в сумерках, оскорбленная и униженная всеми. И скоро ее поглотит ночь.

Мунк догадывался, что описывает и приближающееся падение Австро-Венгрии, хотя и предположить не мог, как быстро это произойдет. И уже через несколько лет не только империю «Сар», но и когда-то могущественный дом Шонди сметет Вторая мировая война.

Мунк наблюдал за всем этим издалека, не интересуясь более делами военными. Он, как обычно, искал смысл жизни и обдумывал вопрос, который волновал его с детства: он размышлял над загадочной силой, двигавшей его прадедом, Иоганном Луиджи.

В годы войны, ведя дела по всему Ближнему Востоку, Мунк путешествовал один. Он делился мыслями лишь с одним человеком — с необычным, но самым близким на тот момент его другом, со старым богатым греком-распутником из Смирны.

На первый взгляд это действительно была необычная дружба: Сиви тогда было уже за шестьдесят, и он был на сорок лет старше Мунка. Но в свое время он знал всех и вся, был в курсе всех левантийских интриг и, несмотря на свои знаменитые сексуальные излишества, стал мудрым и заботливым другом Мунку просто и естественно, будто в этом и заключалась цель его жизни.

И вот Мунк раз за разом возвращался на прекрасную виллу Сиви в Смирне с видом на море скрываясь от эпохи, которая скоро перестанет существовать.

   Вот, считай, почти все и кончилось, сказал он Сиви однажды весной 1918 года. Моя семья жила в Будапеште с девятого века, но эта война унесет с собой весь привычный уклад жизни.

Они сидели в саду, и Сиви разливал чай. Как всегда, он выглядел необыкновенно элегантным в длинном шелковом халате, из тех, что обычно носил до заката, переодеваясь потом, чтобы ехать в театр или оперу. Он замер, любуясь крупными рубинами на пальцах. Как всегда, он едва заметно улыбнулся одними глазами, а в голосе у него послышалось лукавство.

Как же это, Мунк? Неужели ты впадаешь в меланхолию? Я бы на твоем месте по-другому воспринимал вещи. Десять веков взаперти, в дождях и туманах Центральной Европы? Пора от всего этого удирать, сказал бы я, и сейчас для этого самое подходящее время. Да, весна, моря и далекий берег. Вот что нужно, чтобы ощутить радость жизни, когда ты уже о ней и забыл. Ты же всегда говорил, что хочешь удрать, и вот ты удрал. И к лучшему, поверь мне. Ностальгия гложет, да?

Мунк пожал плечами.

Думаю, да.

Конечно, и ничего страшного здесь нет. Но если позволишь мне высказать собственное мнение, это приступ ностальгии не по Будапешту. Скорее уж по времени, я подозреваю. Ты ведь был там ребенком, не обремененным виной, под защитой близких. Это редкое состояние, по нему любой может испытывать ностальгию. Я прав?

Да уж. Но я действительно чувствую, что старею.

Сиви озорно засмеялся.

Конечно стареешь, юный Мунк. Далеко за двадцать? Глубокая старость. У меня был друг, который почувствовал то же самое, когда приблизился к тридцати. Юность осталась позади, а единственным выходом казалось самоубийство. Он попросил меня достать яд, и я сказал, что достану, но это займет несколько часов. Тем временем я предложил ему сходить куда-нибудь и купить себе новое шляпу и платье — причем достаточно экстравагантное, — расположиться в одном из лучших кафе в гавани и ждать меня там. Я сказал, что уж если он собрался умереть, то должен выглядеть блестяще.

И он купил одежду?

Конечно. Но когда я пришел в кафе, его там уже не было. Кажется, симпатичный молодой морячок проходил мимо и подмигнул ему, и они вместе выпили, а там одно за другим — и я не мог разыскать его три дня. Когда я все-таки его нашел, то сказал, что достал яд. Какой там яд, откликнулся он, я влюблен. Вот как оно было, хотя, конечно, в тысяча восемьсот восьмидесятом году, одежда тогда была гораздо более пышной, чем сейчас, и некоторые особенности покроя — да хотя бы турнюр — гораздо легче могли возбудить мужчину.

Мунк рассмеялся.

Этот твой друг, он был высокий?

Да.

Высокий и статный?

Пожалуй.

И время от времени покручивал свои весьма эффектные усы?

Конечно, именно это, кажется, и привлекло морячка.

И долго длилась эта любовь?

Неделю или около того, — до тех пор, пока морячок снова куда-то не уплыл. А когда все закончилось, сердце моего друга было разбито.

И ты опять решил оприбегнуть к яду?

Конечно нет. Я уже знал, что делать. Я купил новое пышное платье и снова засел в одном из лучших кафе. Не прошло и часа, как события начали развиваться по заранее намеченному сценарию, и меня увлекло новое захватывающее приключение. Видишь ли, в этой истории есть мораль, хотя она, конечно, не ко всем применима. Я хотел покончить с собой, потому что моя юность прошла, но вдруг нашел самое простое решение. Мне надо было просто пройти еще через одного юношу.

Мунк снова рассмеялся, а Сиви счастливо закивал.

Это ужасно, Сиви. Что за гадость.

Правильно. Но я все еще следую этой мудрости, и она неплохо ведет меня по жизни.

Сиви изящно поднес ко рту чашку и пригубил чай.

Какие новости от «Сар», Мунк? Чем они собираются заниматься после войны?

Они собираются эмигрировать.

Что? Сразу все?

Да, сразу все.

Невероятно. Куда?

Некоторые — в Канаду, Австралию и Штаты. Большинство — в Южную Америку.

Сиви вздохнул.

Новая диаспора, конца им нет. Да, не так уж это невероятно. Банкам пришел конец, так я понимаю? Война?

Да.

Сиви слегка кивнул.

Это бывает, конечно. Для некоторых Старый Свет уж слишком устарел. У меня в Аргентине есть двоюродные братья, которых я никогда не видел. А что мужчины? Теперь во всех уголках Нового Света будет много-много мужских симфонических оркестров?

Не думаю. Им придется бросить музыку и снова торговать мануфактурой по сниженным ценам, чтобы прокормить «Сар». Снова мелкая торговля, только теперь в Сан-Паулу, Сиднее и Нью-Йорке.

Но только на время, Мунк. «Сары» очень умны, так что это продлится недолго.

Пожалуй.

Да, дела у них пойдут, я уверен. Я в основном о тебе беспокоюсь. Могу я быть откровенным?

Мунк улыбнулся.

Ах ты, старый греховодник. Да ты ведь и не умеешь по-другому.

Сиви одобрительно покивал и полюбовался ниспадающими складками халата, кое-где их расправив.

Во всяком случае, в последние лет сорок-пятьдесят не могу. Не могу с тех пор, как в детстве решил познакомиться поближе с существом, что косилось на меня из зеркала. И потом, у меня было преимущество — я вырос в прекрасной Смирне, где свет так чист и море так сверкает — здесь все кажется естественным, даже я. Оказалось, что похотливый зверь, глядящий на меня из зеркала, — вовсе не зверь, а просто я, по большей части безобидный и влюбленный в любовь, просто ненасытный, когда речь идет об удовольствиях, которые можно найти на укрытой от посторонних взоров полоске пляжа, где солнце стоит высоко, и белый песок мягко согревает кожу, и сверкающее синее море шепчет теперь и потом, теперь и всегда, — любовь, и жизнь, и всеисцеляющее море.

Мунк улыбнулся. Он театральным жестом отвел левую руку и начал читать стихи.

Трубадур дотронулся до струны,
Возвращаясь домой с войны.
Из Палестины песня придет,
К дому дорогу найдет.

Сиви рассмеялся.

Вот именно, сказал он. Стареющий трубадур, вечный скиталец, вечно поет о том, что грехи — и не грехи вовсе, когда они лежат обнаженными на солнце, о том, что только тьма и отчаяние превращают любовный акт в акт сожаления и печали. Но мы говорили о тебе, юный Мунк, и я собирался быть откровенным. Все очень просто. Ясно, что ты хочешь чего-то и сам не знаешь чего. Я хочу сказать, чего-то большего, чем просто работа, дом, семья, друзья или что там еще бывает. Это так, не правда ли?

Конечно.