Александр Шумилин - Ванька-ротный

• Название: Ванька-ротный
• Автор: Александр Шумилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Рукопись охватывает период Великой Отечественной Войны с августа 1941 по апрель 1944 г. и затрагивает события которые разворачивались на различных фронтах. Автор работал над рукописью, в течении восьми лет, до последнего своего часа. К сожалению, многое не успел, в том числе иллюстрации остались "за кадром". Все описанные события восстановлены по памяти, основным источником хронологии событий были письма с фронта.

---

Он ему давно машет рукой, давай мол поскорей, — душа изболелась, а фатограф на Прасковье его поправляет платок и твердит, — Сию минуту!

Сейчас мужик возьмёт и встанет, кашлянет в кулак, в сердцах на отмашку махнет рукой и поспешит к дружкам в кабак. Руки у него большие, сильные, и лежат они неуклюже, как плети, на коленях.

В нижнем углу под стеклом вставлена фотография дальнего родственника. На голове у него меховая шапка пирожком из каракуля, а на плечах подбитая лисьим мехом суконная шуба. Воротник, как положено, в виде шали. Почему такое видное лицо и посажено в самый нижний угол? Видать Никодим Пафнутьич раскулаченный мироед. Когда-то с набитой мошной в коляске на дутых шинах катал по городу. Дело солидное имел. Рабочие люди гнули на него свои спины. А в нынешнее время, фотографии такого пошиба были уже не в почете. Всё же дальний родственник! Вот и засунули его подальше в угол, чтобы гостям глаза не мозолил.

Промеж фотографий под стекло вложены тесненные цветные открытки. Тут райские птички, декольтированные дамочки и эффектно одетые в чёрную пару кавалеры, гладко причесанные на пробор, в накрахмаленных воротничках с бабочкой в манишке и с томной страстью на лице.

— А дамочки? — Что дамочки? — Вас интересуют они?

Дамочки на открытках, простите, со спущенными фильдеперсовыми чулками. Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки.

На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовёт вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заостренными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное тиснение — "Сан-Петербург. Издательство Сытин и К.°".

Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженная тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами.

Под стеклом ещё одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная будёновка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир. |Солдат стоит перед аппаратом, а сам повел в сторону глазами. Он весь в| |Он весь в ожидании и нетерпении. Трубач уже сыграл сигнал "По коням". Боевой эскадрон пылит по дороге. Сейчас фотограф закроет колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвётся с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге.|

А вот фотография не чёткая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал фотограф-любитель. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землей и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колес, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они — мальцы в старых отцовских валенках, ватных поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам ещё одна |и полная фактическая| картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель, чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдёт и со временем исчезнут и они.

Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговорителя. По мостовой, вдоль улицы, несётся грузовик отечественного производства.

Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.

— Сколько там время? Не пора ли нам уходить? — сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках.

Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждёт нас теперь впереди, на дороге?

Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома.

От Ржева до Торжка

Так мы идём, поглядывая то вперёд, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы.

Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошадёнку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею, неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, по-видимому не замечал и не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он тут же очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим телом.

Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны дороги, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться, как обложенный зверь по сторонам. Он как бы взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады нагнулся и ударил по мешку кулаком.

Старшина не торопясь подошёл к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои.

Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.

— Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? — добавил кто-то из солдат.

Мужик промолчал.

— Я его щас убедю! — сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки, — Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь!

Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.

— Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?

— Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.

— Мука тонкого помола? Крупчатка? — спросил старшина.

— Да браток, белая, — жалобно простонал мужик.

— Мародер значит! — сказал старшина.

Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.

— Да, да! — ответил он, — Я местный!

— Товарищ лейтенант, его расстрелять надо — загалдели не дружно солдаты.

Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.

— Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!

— А говоришь с опасностью для жизни?

Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам:

— У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!

— А почему ты не в армии? — спросил старшина.

— У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден.

— Я по болезни с детишками… — обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки.

Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвёл глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках.