Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры

---

                5

                Стало давно трюизмом, что со времени Петра Россия жила в двух культурных этажах. Резкая грань отделяла тон кий верхний слой, живущий западной культурой, от народных масс, оставшихся духовно и социально в Московии. К народу принадлежало не только крепостное крестьянство, но все торгово-промышленное население России, мещане, купцы, и, с известными оговорками, духовенство. В отличие от неизбежных культурных градаций между классами на Западе, как и во всяком дифференцированном обществе, в России различия были качественные, а не количественные. Две разные культуры сожительствовали в России XVIII века. Одна представляла варваризированный пережи-

                                           РОССИЯ И СВОБОДА                                      

==289

ток Византии, другая — ученическое усвоение европеизма. Выше  классовой розни между дворянством и крестьянством была стена непонимания между интеллигенцией и народом, не срытая до самого конца. Некогда могло показаться, что этот дуализм, или даже самое ощущение интеллигенции как особой культурной категории есть неповторимое, чисто русское явление. Теперь, на наших глазах, с европеизацией Индии, Китая, мы видим, что тоже явление происходит  повсюду на стыке двух древних и мощных  культур. Взгляд на Россию с Востока или, что то же самое, глазами западного человека, который видит в ней «Скифию», необходимая предпосылка для понимания Империи.  Но, признав это, сейчас же следует сказать: поразительна та легкость, с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение. Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно ответили Ломоносовым, на  Растрелли — Захаровым,Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота — срок небольшой —  блестящим развитием русской науки. Поразительно то, что в искусстве слова, в самом глубоком и интимном  из созданий национального гения (впрочем, то же и в музыке), Россия дала всю свою меру лишь в XIX веке. Погибни она как нация еще в эпоху наполеоновских войн, и мир никогда бы не узнал, что он потерял с Россией.

                Этот необычайный расцвет русской культуры в новое время оказался возможным  лишь благодаря прививке к русскому дичку западной культуры. Но это само по себе показывает, что между Россией и Западом было известное сродство: иначе чуждая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь. Уродств и деформаций было немало. Но из галлицизмов XVIII века вырос Пушкин; из варварства 60-х годов — Толстой, Мусоргский и Ключевский. Значит, за ориентализмом московского типа лежали не тронутыми древние пласты Киево-Новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским  Западом. Могло ли быть иначе? Кто из нас, даже сейчас, может равнодушно перелистывать страницы киевской летописи, у кого не проходит холодок по спине от иных строк вечного «Слова о полку Игореве»?

                Вместе с культурой, с наукой, с новым бытом Запада приходит и свобода. И при этом в двух формах: в виде

==290                                                         Г. П.

 фактического раскрепощения быта и в виде политического  освободительного движения.

                Мы  обычно недостаточно ценим ту бытовую свободу,  которой русское общество пользовалось уже с Петра и которая позволяла ему долгое время не замечать отсутствия  свободы политической. Еще царь Петр сажал своих врагов  на кол, еще бироновские палачи вздергивали на дыбу всех  заподозренных в антинемецких Чувствах, а во Дворце, на  царских пирах и ассамблеях, устанавливался новый светский тип обхождения, почти уравнивающий  вчерашнего  холопа с его повелителем. Петербургский двор хотел равняться на Потсдам и Версаль, и вчерашний царь московский, наследник ханов и василевсов, чувствовал себя европейским  государем —  абсолютным,  как большинство  государей Запада, но связанным новым кодексом морали и  приличий. Мы  как-то не отдавали себе отчета в том, почему русский император, который имел полное «божественное» право казнить без суда и вины, жечь или сечь любого  из своих подданных, отнять его состояние, его жену, не  пользовался этим правом. Да и невозможно себе представить, чтобы он им воспользовался — даже самый деспотичный из Романовых, как Павел или Николай 1. Русский  народ, вероятно, стерпел бы, как терпел при Иване IV и  Петре 1, — может быть, по-прежнему находил бы удовольствие в казнях ненавистных господ; были же попытки на  родной канонизации Павла. Но петербургский император  постоянно оглядывался на своих немецких кузенов; он был  воспитан в их идеях и традициях. Если народ кланялся ему  в ноги или лез целовать его самого, это ему, вероятно, не  доставляло никакого удовольствия. Если же он забывался,  увлекаясь соблазном самовластия, дворянство напоминало ему  о необходимости приличного обращения. Дворянство, возводя  на трон одних государей или убивая других, добилось того, что  император стал называть себя первым дворянином.

                Агенты власти, сами принадлежали  к тому же кругу,  следовали примеру свыше. Дворянин был свободен по закону от телесных наказаний; по жизненному, неписаному уставу он был свободен и от личных оскорблений. Его мог ли сослать в Сибирь, но не могли ударить или обругать. Дворянин развивает  в себе чувство личной чести, совер-

                                            РОССИЯ И СВОБОДА                                      

==291

 шенно отличное от московского понятия родовой чести и восходящее к средневековому рыцарству.

                Указ о «вольности дворянства» освободил его от обязательной службы государству. Отныне он может посвящать свои досуги литературе, искусству, науке. Его участие в этих профессиях освобождает и их; они действительно становятся свободными профессиями — и тогда, когда пополняются плебеями, разночинцами, преимущественно из духовного сословия. Из дворянского ядра вырастает русская интеллигенция  — до конца связанная с этим сословием своими добродетелями и пороками. Россия (кроме Китая) была единственной страной, в которой дворянство давалось образованием.  Окончание средней и даже полусредней школы  превращало человека из мужика в барина — то есть в свободного, защищало  до известной степени его личность от произвола властей, гарантировало ему вежливое обращение  и в участке, и в тюрьме. Городовой отдавал честь студенту, которого мог избивать лишь в особо редкие дни —  бунтов. Эта бытовая свобода в России была, конечно, привилегией, как везде в начальную пору свободы. То был остров петербургской России среди московского моря. Но  этот остров беспрерывно расширялся, особенно после освобождения крестьян. Его населяли тысячи в XVIII веке, миллионы  — в начале ХХ-го. В сущности, это бытовая свобода была самым  реальным и значительным культурным завоеванием Империи, и это завоевание было явным плодом  европеизации. Оно совершалось при постоянном и упорном  противодействии «темного царства», то есть ста рой Московской Руси.

                Гораздо печальнее была судьба политической свободы. Она  виделась столь близкой и осуществимой в XVIII, особенно в начале XIX века. Потом она стала отдаляться и казалась уже химерой, «бессмысленными  мечтаниями» при Александре III и даже Николае II. Она пришла слишком поздно, когда авторитет монархии был подорван во всех классах нации, а еще углубившаяся классовая рознь делала необычайно  трудной перестройку государства на демократических началах.

                Носителем политического либерализма у нас долго, едва ли не до самого 1905 года, было дворянство. Вопреки марксистской схеме, не буржуазия была застрельщицей ос-

==292                                                       Г. П.

 вобождения: оставшись  культурно в допетровской Руси,  она была главной опорой реакции; вплоть до появления, в  конце XIX  века, нового типа европейски образованного  фабриканта и банковского деятеля. Но дворянство если не  в массе своей, костной и малокультурной, то в европейски  образованных верхушках долгое время одно представляло в  России свободолюбие. Более того, в течение всего XVIII века и в начале XIX русские конституционалисты почти исключительно  вельможи: члены Верховного тайного совета  при Анне, граф Панин  при Екатерине, при Александре —  Мордвинов, Сперанский, кружок интимных  друзей императора. Долгое время Швеция со своей аристократической  конституцией вдохновляла русскую знать; потом пришла  пора французских и английских политических идей. Если  бы вся Европа в XVIII веке жила в форме конституционной монархии, то весьма вероятно, что и Россия заимствовала бы ее вместе с остальными реквизитами культуры.  После французской  революции это стало затруднительным. Европейский политический ветер подул реакцией, да  и русские императоры не имели охоты восходить на эшафот, повторяя европейские жесты.