Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

    Но как ни раздумывай в поисках корней народничества, оно необъяснимо до конца, как всякое религиозное движение: это взрыв долго копившейся, сжатой под сильным давлением религиозной  энергии, почти незаметной для

==89

глаза в латентном состоянии. Ее можно угадывать в неистовстве Белинского, в тоске Добролюбова, в идеологическом аскетизме 40-х годов. И все же: перед нами стихийное безумие религиозного голода, не утоленного целые  века.

    Идейный  багаж юных подвижников невыразимо скуден;  отправляясь в пустыню, они берут с собой вместо евангелия «Исторические письма» Лаврова, — так и спят на них,  положив под изголовье. За это евангелие и идут на смерть,  как некогда шли люди за сугубое аллилуйя. Святых нельзя  спрашивать о предмете их веры: это дело богословов. Но  читая их изумительное житие, подвиг отречения от всех  земных радостей, терпения бесконечного, любви всепрощающей —  к народу, предающему их, — нельзя не воскликнуть: да, святые, только безумец может отрицать это! Никто из врагов  не мог  найти  ни пятнышка   на  их  мученических ризах.

    За Лавровым, за Боклем явно стоит образ иного Учителя, зовущего на жертвенную смерть. Если от мира подпольных социалистов обратиться к искусству 70-х годов,  то мы поразимся, как в гражданской поэзии, в живописи  передвижников —  всюду возносится сорванная с киота  икона Христа:  Крамской,  Поленов,   Ге, Некрасов,  К. Р. Надсон не устают ловить своей слабой кистью, лепечущими  устами святые черты. Этот бледный Христос,  слишком очеловеченный, слишком нежный, может раздражать людей консервативной церковной традиции. Но еще  большой вопрос, чей Христос ближе к Подлиннику.

    В одном своем автобиографическом произведении Михайловский вспоминает о сильном впечатлении, какое на  него, юношу, произвела картина Семирадского «Суд над  христианами при Нероне». Характерно, что он, не колеблясь, почувствовал: христиане — это мы, а наших гонителей, жандармов, прокуроров, надо искать среди язычников.

    Атеисты-народники отзываются о Христе всегда с величайшим уважением. Они проникнуты сознанием, что социализм обосновывается в христианской этике.

    Д. С. Мережковский с большой убедительностью вскрывал христианские черты в творчестве Некрасова и Глеба Успенского. Их можно восстановлять по скудным библиографическим  фрагментам, какие нам остались, и для многих революционеров этой эпохи — конечно, не для всех. Ни в ком, быть может, они не поражают так, как в Александре Дмитриевиче Михайлове,  великом организаторе «Народной воли». Тот, кто читал его удивительное письмо к родителям после смертного приговора, скромное и благородное, трепещущее любовью  и радостным ожиданием казни, тот не забудет имени Христа, завершающего его, завершающе-

==90

го всю жизнь человека. Этот дворянский сын, такой нежный, преданный сын (террорист урывает дни для свидания  со стариками), юный красавец с холеной русой бородой,  впоследствии неумолимый  конспиратор, «дворник», кого  любили и боялись все в партии, — проходил свою народническую Фиваиду на Волге, в старообрядческом селе. Конечно, нелепые идеи о потенциальной революционности  раскола привели его сюда. Он живет около года в крестьянской избе среди верующих людей, подражая им во всем,  часами простаивая на молитве, с лестовкой в руках, отбивая поклоны... Об успехах, даже о попытках пропаганды с  его стороны мы ничего не слышим; но в Саратове он признается товарищам, что находит особое удовлетворение в  этой жизни. Что же, это удовольствие актера, хорошо вошедшего в роль? Нелепое предположение для Михайлова.  Пусть, почти наверное, Михайлов не был христианином,  тем более церковным, — он должен был находить в душе  отклик этому православному быту, заражаться чужой верой  — и, во всяком случае, чтить ее.

    Религиозный  ключ к народникам и народовольцам дает  не только имя Христа, но и особое отношение к мученикам раскола. Когда в Шлиссельбурге другая праведница,  более сурового склада, Вера Николаевна Фигнер, получила  возможность читать книги, она вспоминает, что ничто так  не потрясало ее в русской истории, как образ боярыни Морозовой и протопопа Аввакума. Через двести лет мученикам двуперстия откликаются мученики социализма. Это  дает право понять природу нового движения как христианской секты, сродной тем, что возникли на почве раскола,  бегунам, беспоповцам, взыскующим града, с эсхатологической устремленностью, с жаждой огненной смерти.

    Движение, в идее утверждающее крайнее западничество,  разоблачает себя как русская религиозная секта. Да, это  уже не борьба за дело Петрове... Аввакум — против Петра,  воскреснув, расшатывает его Империю. Каким тонким оказался покров европейской культуры на русском теле. Ведь  это уже не вековая дворянская школа. Разночинство берет  немецкое «последнее слово» на медный пятак. Его хватает  ровно настолько, чтобы опустошить русские мозги, но оно  бессильно перевоспитать «натуру». Запад дает, как некогда  «жидовство», новые символы и догматы. Но идолам молятся как иконам, по-православному.

    И вдруг — с 1879 года — бродячие апостолы становятся  политическими убийцами. Они объясняют это сами своим  политическим опытом, поумнением. Историку новое безумие может показаться горше первого. Но объяснение правильно: это срыв эсхатологизма. Царствие Божие, или царство социализма, не наступило, хотя прошло уже девять

==91

лет. Надо вступить в единоборство с самим князем тьмы и одолеть его. Помните, у Гаршина, красный цветок, в котором для безумного сосредоточилось мировое зло? Как нынешние апокалиптики видят в большевизме воплощенного антихриста, так народовольцы увидели его в царе.

    Эти страшные годы борьбы не прошли для них бесследно, не могли не запятнать их голубиной чистоты. Партия террористов уже со всячинкой. Среди нее уже работают провокаторы. Один из предателей после 1 марта всходит вместе с героями на эшафот. Не гнушаются ложью и принимают  сотрудников из III отделения. Дисциплина, моральные требования очень высоки; но ищут доблести солдата, а не христианских добродетелей. Вероятно, многие сорвались и погибли в этом бесчеловечном деле. Но другие донесли до эшафота или сохранили на четверть века в каменных  мешках  Шлиссельбурга  сердце, полное веры и любви. Митрополит  Антоний  видел их и благословил в 1905 году.

    Но кровь не прощает. Мученики, становясь палачами, обречены на гибель. Поколение, вынесшее как свой цвет, как чистейшую жертву — цареубийц, должно погибнуть и без преследований правительства. Отметим для многих оставшихся в живых религиозный исход. В 70-е годы «маликовцы», Н. В. Чайковский, Фрей... В 80-е годы толстовцы, Другие, «ренегаты», среди них загадочный Лев Тихомиров, редактор «Народной воли», кончают православием.

                                                       ТАВРИЧЕСКИЙ   ДВОРЕЦ

                                                               Действие четвертое

     Люди  40-х годов и народники 70-х представляют крайние вершины  русского интеллигентского сознания. Дальше начинается распад социального типа, идущий по двум линиям:  понижения идейности,  возрастания почвенности. Русская интеллигенция агонизирует долго и бурно: она истекает кровью в настоящей, не умозрительной уже, народной революции. Интеллигенция принадлежит к тем социальным  образованиям, для которых успех губителен; они до конца и без остатка растворяются в совершенном деле. Дело интеллигенции — европеизация России, заостренная, со второй половины XIX века, в революции. Победы революции  наносят поэтому интеллигенции тяжкие раны. Вот даты их: 1 марта 1881 года, 17 октября 1905 года, 25 октября 1917 года. Из них уже первая смертельна. На 1 марта, если не по времени, то по существу, русская мысль (не интеллигентская, а русская), ответила явлением Толстого и

==92

Достоевского. По-разному, но с одинаковой силой они отрицают западнический идеал интеллигенции и делают возможным   строительство русской культуры на древней, допетровской почве. Интеллигенция была смущена,  но не смогла ответить отлучением. Она приняла в себя сильно действующий,  хотя и медленный яд, который через четверть века начал видимо разлагать ее сознание. Но количественно, в культурной работе России интеллигенция преобладает — по крайней мере до первой русской революции.

    Она не может умереть, потому что дело, которое она себе поставила сначала как апокалипсический идеал, чем дальше, тем больше становится русским государственным делом. Дворянская Россия с 1861 года безостановочно разлагается, Самодержавие не в силах оторваться от дворянской почвы и гибнет вместе с ней. Замороженная на двадцать лет Победоносцевым Россия явно гниет под снегом (Чехов). Интеллигенция права в своем ощущении гнилости 80-90-х годов, хотя духовно, в глубине национального сознания, эти годы, как часто годы реакции, были, быть может, самыми  плодоносными  в новой русской истории. Но  общественное тело явно требует хирурга. Революция, убитая Достоевским в идее, оправдывается уже политической необходимостью. Отсюда воскресение революционного идеала и движения в конце 90-х годов.