Руслан Скрынников - Россия накануне смутного времени

• Название: Россия накануне смутного времени
• Автор: Руслан Скрынников
• Издательство: Мысль
• Жанр: История
• Год: 1981

Монография доктора исторических наук Р. Г. Скрынникова посвящена переломному периоду русской истории, подготовившему «смуту». Тщательная критика источников позволяет автору раскрыть механизм закрепощения крестьян и воссоздать политические коллизии, сопутствовавшие рождению крепостнического режима. В центре повествования — противоречивая фигура Бориса Годунова, с именем которого тесно связаны социальные нововведения тех лет. Особое внимание уделено земским соборам и становлению элементов сословного представительства в России.

---

Новгородская поместная система возникла после конфискации обширного фонда вотчинных владений на территории Новгородской земли. Присоединение Новгорода открыло путь к неслыханному обогащению московских служилых людей, получивших здесь землю на поместном праве. Превращение бывших боярских и прочих вотчин в поместье поначалу означало лишь смену титула земельного собственника. Но в дальнейшем структура и организация новгородского поместья претерпели серьезные перемены[250].

Центральная власть передала дворянам право сбора оброков с новгородских поместных крестьян, но при этом взыскивала подати со всех без исключения пахотных земель поместья. Поместные грамоты начала XVI в. подкрепляли этот порядок следующей формулой: помещику с поместных тяглых наделов (обеж) оброки и прочий «доход весь имати собе, опричь великих князей и обежные дани. А что ис тех обеж… (помещик. — Р. С.) возьмет собе или своим людем обеж на пашню, и ему с тех обеж на крестьянех своих доходов не имати; а что прибавит на крестьян своего доходу, и он в том волен, только б было не пусто, чтоб великих князей дань и посошная служба не залегла; а доспеет пусто, и… (помещику. — Р. С.) платити великих князей и дан, и посошная служба самому»[251].

Помещики несли ответственность за поступление налогов со всех обеж поместья. Злостные неплательщики могли попасть в тюрьму. Поначалу большинство московских служилых людей не имело собственной запашки, а следовательно, и не платило податей со своих усадебных хозяйств. В тех поместьях, где владельцы занимались земледелием, их запашка не превышала в начале XVI в. 10–12 % всей поместной пашни[252]. При таком соотношении крестьянской и господской пашни установившаяся налоговая система не была еще для землевладельцев слишком обременительной. Во второй половине XVI в. ситуация стала меняться. Помещики Деревской пятины уже в начале 50-х годов «пахали на себя» 24,3 % всей пашни в поместье[253]. Примерно таким же было положение в Шелонской пятине к 1564–1571 гг.[254] В период разорения 70—80-х годов общая площадь господской запашки резко сократилась, тогда как ее удельный вес продолжал расти. Так, в Бежецкой пятине к началу 80-х годов помещичья запашка сократилась в 10 раз по сравнению с 40-ми годами, но на ее долю приходилась третья часть всей обрабатываемой земли поместья. Начиная с 80-х и до середины 90-х годов удельный вес дворянской пашни увеличился с 32,6 до 47,2 %[255]. В начале 90-х годов господская пашня в Бежецком поместье росла не только относительно, но и абсолютно. Так возникло разительное несоответствие между новой структурой поместья и старой системой налогообложения.

В процветающем поместье первой половины XVI в. феодал мог заставить крестьян оплатить подати, падавшие на его собственную пашню. В поместье 80—90-х годов крестьяне фактически были обязаны платить подати в полуторном и даже двойном окладе — и за себя, и за помещика, поскольку доля помещичьей пашни уже составляла от одной трети до половины всей жилой пашни. Такие платежи стали непосильны для крестьян, тем более что во второй половине века произошло заметное сокращение крестьянских наделов и многократно возросли государевы подати. По данным авторов «Аграрной истории Северо-Запада России», крестьяне Бежецкой и Деревской пятин пахали в начале 80-х годов в среднем по три десятины в трех полях на двор[256]. Такой надел с трудом кормил крестьянскую семью. Попытки обложить крестьянина дополнительным побором вели к его окончательному разорению. Дворяне Бежецкой и Деревской пятин в тот же период «пахали на себя» в среднем до 10 десятин на усадьбу[257]. Размеры помещичьего хозяйства были, таким образом, невелики. К тому же оно сохраняло натуральный характер. Мелкие и средние помещики, составлявшие наиболее многочисленную прослойку феодального класса, в полной мере испытали на себе последствия «великого разорения», а рост податей усугубил положение. Старая система налогового обложения лишила мелкое поместье экономической устойчивости. Материальные ресурсы мелкопоместного дворянства оказались подорванными. Описание новгородских земель, проведенное в начале 80-х годов, обнаружило колоссальное сокращение поместного фонда земель, находившегося в руках дворян.

Процесс размывания низших слоев феодального класса усиливался при любых экономических трудностях. Это явление отчетливо прослеживается по документам конца 80-х годов. Английский посол Д. Флетчер отмечал, что хлебные цены на московском рынке подскочили в 1588 г. до 13 алтын за четверть[258]. В Новгороде в том же году рожь продавали по 20 алтын за четверть, и голод приобрел еще более угрожающие масштабы[259]. «Если (в России. — Р. С.) бывает дороговизна, как в прошедшем 1588 г…. — писал Д. Флетчер, — то она меньше зависит от неурожаев, нежели от дворянства, которое по временам слишком повышает цены на хлеб»[260].

Историки не раз цитировали эти слова Флетчера, считая их заслуживающими доверия. Между тем факты не подтверждают объяснений английского посла. Российский хлебный рынок зарегистрировал в 1588 г. большое повышение хлебных цен на обширной территории: от Новгорода и Пскова до Москвы, Владимира и Холмогор[261]. Причиной дороговизны были не столько манипуляции дворян, сколько неблагоприятные климатические условия, приведшие к недороду. В 1587 г. продолжительная и суровая зима стояла во всех восточноевропейских странах — от России и Литвы до Крыма[262]. В Крыму снег лежал в течение пяти месяцев. В районе Пскова сильные снегопады прошли в конце мая. Значительная часть посевов пострадала, и начался голод.

Неурожай имел тяжелые последствия прежде всего для многомиллионной массы крестьян. Он причинил немало бед и мелкому дворянству. Платежные книги Бежецкой пятины, составленные при сборе податей в 1588 г., заполнены записями о разорении местных помещиков. Приведем некоторые из этих записей. Сын боярский Р. И. Бирюков «обнищал, кормитца меж дворы». Д. Ж. и Ж. Ж. Образцовы «сошли в государеву Полотненую волость в Усть-реку, кормятца меж дворы». Л. В. Кулебакин «съехал к Москве бити челом к государю о своих нуждах». Ш. Я. Дурова «кормитца меж дворы». Т. И. Сукин «сволокся к Москве бити челом государю о пустоти… а жена его кормитца по дворам в московских городех»[263]. Дозорщики, побывавшие в Бежецкой пятине в 1594 г., застали в деревне Минино одного разоренного сына боярского в бобыльском дворе: «…да туто ж бобыли беспашенные дв. неслужилой сын боярской Прокофей Епончин…»[264]

В книгах Бежецкой пятины 1588 г. отмечено много случаев, когда «оскудевшие» помещики бросали свои поместья и уходили в другие уезды. Так, А. И. и С. В. Измайловы «збежали в Переяславль», Ю. Г. Усов «сшел в Кашин», Ш. Желтухин «в 95-м году сшол в Московские городы в Углецкой уезд». Туда же сошли П. Т. и И. С. Арбузовы, Г. Ф. и А. Г. Моклоковы. «В 95-м году сшел в Московские городы х Костроме» Т. Н. Шалимов и М. Н. Шамшев. Т. И. Сукин «сошел в Бежецкий Верх в 95-м году» и т. д.[265]

Аналогичные сведения за тот же год встречаются в платежной книге Деревской пятины. Помещик Микитин «ходит меж дворы, людей и крестьян нет, поместье стоит пусто». С. Аничков «сшол безвестно, а поместье стоит пусто». Помещица А. Трофимова «ходит меж двор, просит про Христа, людей и крестьян нет в поместье». Забросили пустые поместья Л. Кропотов (жил в Казани в сотниках стрелецких) и Г. Ростиславский (жил в Москве), вдова М. Коробьина (ушла во Ржеву к дяде) и т. п.[266]

Случалось, что разоренные дворяне покидали в своих поместьях рожь «в земле», чтобы не платить с пашни разорительных государевых податей. Заброшенные помещичьи посевы конфисковывались в казну в счет неуплаченных податей[267].

Документы начала 90-х годов обнаруживают еще одно интересное явление — бегство мелких помещиков на вольные казачьи окраины. Согласно «десятням» 1591–1592 гг., воронежский сын боярский М. Д. Пахомов, имевший поместный оклад на 150 четвертей пашни, «сшел в вольные казаки с Васильев з Биркиным», в полку которого он служил в 1590–1591 гг. Дворянин П. Д. Голохвостов, вновь испомещенный в 1590–1591 гг. и получивший оклад в 40 четвертей, также «сшол в вольных казаках с Васильем Биркиным». Среди «новиков» еще один сын боярский «сшел на Дон в [70] 99 году» и двое — в [70] 98 г. Среди детей боярских, служивших в Ряжске, отмечены были те, кто «обнищал» и «волочитца меж дворы», а также те, кто «сошел на Дон в 7093 и 7096 годах»[268].

История новгородских помещиков Жегаловых дает наглядное представление о превратностях судьбы, подстерегавших обедневших дворян в годы разрухи. В 80-х годах XVI в. С. Жегалов с братьями владел небольшим поместьем с барской запашкой в 15 четвертей и единственным крестьянином, пахавшим 10 четвертей пашни[269]. Как установили дозорщики в 1594 г., Сильвестр Григорьев сын Жегалов с братьями разорился и был вынужден наняться в монастырь: «…поместье свое покинул, а живет в монастырских слугах у Спаса на Хутыни». Второе поколение «избывших» службы и земли помещиков деградировало окончательно. Двое сыновей Федора Жегалова сели «во крестьяне» у помещицы А. Шамшевой и распахали пустошь: «Др. Лубенское, что была пустошь… а в ней живут дети боярские неслужилые во крестьянех дв. Горемыка Федоров сын Жегалов, дв. Ушак Федоров сын Жегалов, пашни паханые две чети с осьминою, в живущем четь обжи»[270]. Порядившись к помещице во крестьяне, Жегаловы надежно укрылись от военной службы.