Режин Перну - Элоиза и Абеляр

• Название: Элоиза и Абеляр
• Автор: Режин Перну
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-235-02766-3

История жизни Элоизы и Абеляра — это история возвышенной любви, пережитой в эпоху Тристана и Изольды. Ее так много раз пересказывали, особенно в XVIII–XIX веках, что в чем-то она даже утратила свою истинность. И вот впервые за долгие годы известная французская исследовательница Средневековья Режин Перну пересказала ее, основываясь на подлинной переписке героев, от всепобеждающей страсти пришедших к истинной святости.

Эта необыкновенная история случилась в период, когда на холме Святой Женевьевы появилось учебное заведение, ставшее прообразом знаменитой Сорбонны, когда в архитектуре достиг своего расцвета романский стиль и стало зарождаться готическое искусство, когда развитие логики способствовало появлению великих средневековых богословских трактатов, оказавших неизгладимое влияние на мировосприятие современников.

---

На Элоизу смотрели охотно и с удовольствием — она была красива. Позднее Абеляр напишет, что «она соединяла в себе все, что может подвигнуть к любви». К сожалению, замечание это крайне расплывчато, неопределенно, а нам хотелось бы знать об облике нашей героини гораздо больше. За неимением лучшего исследователи попытались воссоздать физический облик Элоизы, тщательно изучая ее останки; известно, что останки Элоизы, как и останки Абеляра, «перенесли» немало злоключений, прежде чем их наконец захоронили на кладбище Пер-Лашез. В первый раз их извлекли в 1780 году, во второй раз они подверглись эксгумации во время Великой французской революции в 1792-м, и свидетели в обоих случаях письменно удостоверяли, что Элоиза, судя по ее скелету, была «высокого роста и имела соразмерное телосложение… а также покатый высокий лоб, гармонирующий с другими частями лица», и что челюсть Элоизы была «украшена зубами чрезвычайной белизны». Увы, приходится довольствоваться этими мрачными умозаключениями, ведь напрасно было бы искать в документах того времени какие-либо точные описания, поскольку искусство портрета, как живописного, так и словесного, зародилось и развилось лишь в конце XIV — начале XV века. Надо сказать, что литература того периода изобилует сравнениями, касающимися женской красоты, смысл которых — воспеть несравненный блеск и гармонию черт красавиц: волосы всегда непременно белокуры и блестящи, как шелк, они сияют, словно чистое золото, лоб красавицы обязательно отличается молочной белизной, брови у нее черные, глаза сияют, словно звезды, при сравнении цвета лица и прелести шейки и груди непременно упоминали розу, лилию и слоновую кость и чистейший, белейший снег, голосок сравнивали с хрусталем, а ножки — с мраморными колоннами. И следуя примеру тех поэтов начала XII века, что еще писали на латыни, к числу которых относятся Бальдерик Бургейльский, Матвей Вандомский и Гальфрид Винсальвский, иные поэты делали первые робкие попытки прославить женскую красоту на тех языках, что получили наименование «лангдок» (провансальский или окситанский язык) и «лангдойль» (язык северных районов Франции, позднее превратившийся в собственно французский). Например, Кретьен де Труа, описывая героиню своего романа «Эрек и Энида», говорит, что «лицо ее было белее лилии» и что «глаза ее излучали столь яркий свет, что походили на две звезды». Можно себе представить, что Элоиза, слывшая красавицей, соответствовала идеалу женской красоты того времени.

«Если по внешнему виду она была не последней, то по своим познаниям она была первой», — сообщает нам Абеляр, сохраняя и здесь свой ужасный стиль знатока риторики и напыщенного оратора. Следует заметить, что Абеляр, когда речь идет о других, охотно и с удовольствием прибегающий к фигуре красноречия, именуемой литотой, изъясняется гораздо более ясно в тех случаях, когда речь идет о нем самом, и открыто расточает в свой адрес щедрые похвалы: «Репутация моя тогда была такова, и я был наделен тогда такими прелестями молодости и красоты, что полагал, будто могу не опасаться отказа, какую бы женщину я ни удостоил своей любовью». И вот случилось так, что он, этот философ, до сего времени терзаемый лишь демоном диалектики, вдруг оказался во власти чувственных желаний, о которых он прежде не подозревал и не помышлял. Вероятно, Абеляр вполне мог «приложить» к себе слова песенки, которую примерно в те годы распевали школяры: «Без сомнения, тебе неведомы игры Купидона? О, было бы бесчестьем, если бы ты, молодой и хорошо сложенный, не посещал бы часто совет Венеры, дабы предаваться там играм».

Абеляр прямо, без обиняков объясняет нам, какого рода жар сжигал его тогда: «Тогда я, прежде пребывавший в состоянии умеренности, сдержанности и целомудрия, начал ослаблять узду моих страстей. И чем более я удалялся по пути изучения философии и теологии, тем более я в части нечистоты моей жизни удалялся от философов и святых… Меня пожирала лихорадка гордыни и сладострастия».

Другими словами, в этом высокодуховном интеллектуале заговорили инстинкты, причем заговорили столь же властно, как прежде говорило честолюбие. Абеляр знает, что отныне и впредь он является «первым и единственным философом на земле», его исступленная страсть к спорам постепенно утихает, однако взамен просыпается жажда чувственных наслаждений, о которых он прежде никогда не помышлял и которым никогда не предавался.

«Моя длань не ищет мою указку, и я с грозным видом не вопрошаю, к какой части речи относится то или иное слово; пусть ученики мои забросят подальше свои таблички, лучше попытаемся понять, как следует играть с женским родом вне зависимости от того, к какому из склонений, к первому или третьему, относится слово. Проспрягаем в настоящем времени глагол первого спряжения: я люблю, ты любишь, он любит; почаще будем повторять урок; устроим школу под сенью дерева и будем в ней учиться. Книга — это лицо девушки, и нам надо прочитать эту книгу, еще совсем свежую, нетронутую».

Абеляр желал утолить жажду сладострастия точно так же, как он желал утолить и свою жажду честолюбия, вызванную гордыней. Но каким образом этого достичь? «Я всегда питал отвращение к нечистым связям с распутницами; усердная же подготовка к моим занятиям в школе не позволила мне посещать общество женщин благородного происхождения, и я почти не имел знакомств среди горожанок-мирянок». Итак, ему требовалась Женщина, но не всякая женщина могла ею стать. В Париже в XII веке было немало проституток, блудниц или продажных девок, как их тогда называли, жили они в основном на другом конце города, но это вовсе не значило, что на их поиски следовало отправляться в дальнюю даль; однако Абеляр не желал довольствоваться ласками этих жалких и нечистых, на его взгляд, созданий; с другой стороны, у него не было свободного времени, чтобы завести знакомства в «хорошем обществе», где он, преподаватель, всегда «вращавшийся» лишь в среде клириков, мог бы познакомиться со знатными дамами или с дочерьми состоятельных горожан. Но, однако же, разве совсем рядом с ним не находилась юная девушка, отвечавшая всем его требованиям? С чисто физической стороны она ему нравилась, ведь он сам писал, что она «украшена всяческими прелестями, способствующими обольщению»; помимо многих прочих преимуществ она еще и образованна. «Я полагал, что, даже пребывая в разлуке, мы могли бы как бы всегда находиться подле друг друга, обмениваясь письмами».

И Абеляр вновь становится великим стратегом: он начинает лавировать и ловчить точно так же, как он лавировал и ловчил в то время, когда предпринял «военные действия» против Гийома из Шампо, обосновавшись на вершине холма Сент-Женевьев словно в военном укрепленном лагере, откуда можно было вести осаду вражеской твердыни и в конце концов захватить ее. Он был бы плохим логиком, если бы не воспользовался при таком стечении обстоятельств теми средствами и возможностями, которые предоставляла ему логика и которые так славно служили ему службу прежде. «Я намеревался вступить с ней в связь, и я удостоверился в том, что мне будет легко достичь в сем деле успеха». Во всех этих рассуждениях нет и тени чувства, а есть только рассудок и чувственность. Но подобная близость двух вроде бы противоположных полюсов, отстоящих далеко друг от друга только внешне, а не по сути, на самом деле явление обычное. Абеляр, как мы имели возможность не раз отметить при изучении его биографии, был превосходным прототипом университетского преподавателя.

Итак, оставалось лишь воплотить в жизнь стратегический план, тщательно упорядочив все его элементы. Абеляру нужно было найти «случай сблизиться с девушкой и видеться с ней ежедневно, что способствовало бы тому, что она бы к нему привыкла и с большой легкостью уступила бы его домогательствам». Надо заметить, что обстоятельства ему благоприятствовали даже более, чем он ожидал. «Я завязал знакомство с дядей девушки при содействии некоторых из его друзей. Они предложили ему взять меня к себе в дом нахлебником за цену, которую он сам назначит, ведь дом его находился неподалеку от моей школы. Причину моего желания поселиться у него я объяснял тем, что заботы о домашнем хозяйстве вредили моим научным занятиям и были для меня слишком обременительны. А Фульбер любил деньги, то есть был жаден до них. Присовокупите к этому еще и то, что он страстно желал предоставить своей племяннице возможность дальнейшего совершенствования в изучении наук. Потворствуя двум этим его страстям, я без труда добился его согласия и достиг желаемого».

Каноник действительно пришел в восторг от возможности заполучить в нахлебники знаменитого, прославленного преподавателя, к тому же его племянница могла брать у этого преподавателя уроки. Подумать только, каких успехов может достичь такая ученица под руководством такого наставника! И Фульбер сам предложил Абеляру то, о чем можно было лишь робко мечтать: «Он всецело препоручил племянницу моему руководству, он предложил мне посвящать ее образованию все свободное время, что будет оставаться у меня после занятий в школе, как днем, так и ночью, а также разрешил мне наказывать ее, ничего не опасаясь, если я сочту, что она в чем-то провинилась». Сам Абеляр, при всем своем самомнении, признает, что успех превзошел все его ожидания и что он «не мог прийти в себя от удивления». Он-то думал, что ему придется проявить немалую ловкость, добиваясь осуществления своих замыслов относительно Элоизы, и вдруг оказалось, что ему полностью доверяют ту, которую он вознамерился, так сказать, «присвоить», «словно отдают нежную овечку голодному волку!» Судьба посылала ему удачу за удачей, была к нему чрезвычайно щедра: он уже имел славу и почести, а теперь у него будет еще и любовь или по крайней мере то, что он искал: удовольствия.