Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2011)

• Название: Новый Мир ( № 7 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Это прошлое, которое мешает сбыться будущему. Прошлое, которое держит в своих лапах время. Прошлое как диктат предвзятости .

 

 

7. Эпитафия

 

Серебряный перстень с инициалами М. А. , несколько фотографий и предсмертная фраза — вот, собственно, и все, что осталось от деда. Прошлое предваряет нас, оно хочет о чем-то нас предупредить, иногда ему это удается.

Я никогда не видел деда живым, поскольку смерть пришла к нему за шестнадцать лет до моего рождения. Мы разминулись в потоках времени, и если правда, что по ту сторону нас ожидают все новые и новые испытания, то сейчас уже трудно сказать, кто из нас больше принадлежит прошлому, он или я.

Я никогда не видел деда живым? На самом деле я только живым его и вижу. Самый старший из пятерых братьев и сестер и поэтому довольно одинокий среди них, он рано оторвался от дома, чтобы узнать всю прелесть сидения в тифозных окопах. Ему нравилось быть военным, но за всю жизнь это удалось ему лишь дважды — в восемнадцатом году и в сороковых. Он исповедовал достаточно ясную, хоть, как оказалось, недостаточно прагматическую религию: освобождение своего края , так это называлось. Украина была одна, а врагами ее были поляки и Советы. В удобный момент следовало поднять против них оружие. Сообщником в этом деле мог выступить сам черт, что полностью согласовывалось со скептическим юмором моего деда и почти атеистическими убеждениями человека потерянного поколения , который еще в юности успел насмотреться на оторванные снарядами конечности. Удобного момента он ждал целых двадцать пять лет — половину своей жизни. Все это время (пока писались манифесты сюрреалистов, а немое кино училось разговаривать человеческим голосом) он провел за игрой в карты, слушанием радио, на прогулках в горах — конных, лыжных и пеших, на охоте, за механическим биллиардом, кроссвордами, флиртами и короткими, но бурными возвращениями к семейной жизни. Война снова разлучила его с женой и детьми (он, наверное, был рад такому случаю?), хотя иногда они виделись в Станиславе. Его дьявольский сообщник понемногу проигрывал войну, но он, как и тысячи похожих на него оптимистов , не переставал мыкать надежду, что вследствие последней схватки коричневого сатаны с красным удастся-таки освобождение своего края .

Все завершилось весной сорок четвертого в поезде эвакуированных украинцев, что двигался на юго-запад где-то между Каменкой Бужской и Львовом. Во Львове из них собирались сформировать новые боеспособные части для отпора Советам (этого они и добивались!). Форма сшита, карабины позволены, песни сложены — вперед, соколы!

Но до Львова он не доехал. В небе над эшелоном появились самолеты красных. Дед как раз докурил папиросу, когда началась бомбардировка и обстрел вагонов. В суматохе, среди взрывов и горячего треска прорезаемой тринадцатимиллиметровыми пулями вагонной обшивки он подошел к окну — то ли выбросить окурок, то ли оценить ситуацию. В конце концов, его звание и опыт налагали обязательство подать какую-нибудь команду. Он открыл окно и даже высунулся наружу — словно на подпольных занятиях старые галицкие старшины не учили его быть осторожным и под пулями прежде всего беречь голову. Самолеты — их было четыре или пять — проносились совсем низко, на бреющем . В этот момент какой-нибудь лейтенант, ну, скажем, Иваненко, уроженец Полтавщины, Сумщины или Херсонщины, единственный из семьи выживший после большого голода, комсомолец и кандидат в воздушные асы, как раз нырнул в пике. Скорость самолета превышает скорость тормозящего поезда, лучше бить короткими очередями.

Дед уже видел над собой тень его крыла. «Пан комендант, осторожно, отойдите от окна!» — закричал ему ординарец (серебряный перстень М. А. и эту историю впоследствии принес именно он). «Хрен что они мне сделают!» — спокойным голосом отозвался дед, после чего упал, разрезанный пулеметной очередью. Портсигар в нагрудном кармане над сердцем ничем не помог.

В жизни у деда было все, чего он хотел, — две войны, несколько подруг, семья, дети, горные пейзажи, упавшая с неба смерть. Кроме того, он умел хорошо стрелять, ездить верхом, шутить — в основном непристойно. Его любовь к сквернословию часто просыпается во мне — именно в эти моменты я нахожу самые нужные слова для общения с окружающим миром.

Не такая уж плохая была у него жизнь, увенчанная последней солдатской шуткой. Ни одно ее слово не пропало — их услышали даже среди рева авиационной атаки.

Больше всего я люблю эти его последние слова. Я повторяю их всякий раз, когда меня атакуют. Мне от них легче, я чувствую за собой Кого-то Большего. Его теперь уже неземную силу и помощь. Хрен что они мне сделают, — говорю я себе самому, и так оно всегда и выходит. Это почти как серебряный перстень, мы вместе, мы не одиноки.

 

 

8. Медитация

 

О, если бы кто-нибудь смог избавить этот мир от прошлого! Обрести легкость, раскованность, чистоту, амнистию амнезии! Так и хочется присоединить свой надтреснутый голос к манифестам футуристов и многочисленным хеппенингам, особенно сейчас, когда до будущего рукой подать, там, за календарной двойкой с тремя нулями оно и начнется, ага, уже началось.

Но, впрочем, нельзя же без конца наказывать провинившегося. Тем более если он уже беззащитен. Разве диктатура будущего тяготит нас меньше? Разве не будущее с присущей ему циничной логикой изменений к лучшему проникает в наши жесты, намерения, желания, действия? Разве не оно обрушивается на нас всей непобедимостью чего-то безусловно великого, властного, большего, чем мы, всепоглощающего? Я в свое время водил знакомство с людьми, которые утверждали, что только оно, будущее, — единственная реальность в этом мире. Один из них когда-то раскопал с десяток могильников в низовьях Дона, а нынче укрывается от московского паспортного режима в ущельях медитативного транса на кухнях своих соучастников, заподозренный, кажется, в терроризме. «Видишь ли, — говорил раскапыватель могильников, ненадолго выпав сознанием из лотосовых инопланетных долин в восьмиметровую кухню, где поджидало и просило водки его оставленное на коврике самозагипнотизированное и изнуренное сансарой телой, — видишь ли, все, что однажды произошло, и то, что происходит в этот размазанный по пространству Момент, — все произошло и происходит исключительно с санкции будущего. Я видел это оттуда . Прошлое, как бы мы его ни воспринимали, — это всего лишь неудавшаяся проекция будущего, его неизбежно несовершенный эпигон. А чаще всего — его неуклюжая жертва. И если вложить в эту концепцию нормальные деньги, то можно было бы создать Институт Будущего. Я собираюсь разослать проект в адреса всех существующих фондов и центров». (Сказав это, он снова куда-то улетал, то есть тело оставалось со стаканом водки «Комдив» в руках, но дух решительно прорывался в потустороннее — возможно, прочесывая в этот Момент офисы инопланетных лотосовых центров и фондов.)

Вмешательство будущего — это неминуемая катастрофа, ответил бы я, так как початая бутылка «Комдива» располагала к согласию , но ничего не сказал, поскольку не люблю категоричность. Ведь в таком случае следовало бы согласиться, что жизнь в целом катастрофична, но она вовсе не казалась таковой в этой кухоньке в три пополуночи среди курева и выпивки. Тогда отчего мы должны с этим соглашаться? Неужели нельзя найти выход? Почему мы должны принимать как должное нашу обреченность, нашу вечную раздвоенность, разорванность между двумя этими монстрами, между этими воображаемыми химерами, между непонятным «когда-то», которого уже нет, потому что оно уже произошло, и неизвестным «когда-то», которого тоже нет, потому что оно еще не произошло? На самом деле и прошлое и будущее находятся за пределами нашей досягаемости. Нас нет ни там, ни там. Это бездны, каждая из которых глядит в нас с презрением и вызовом. Или все же мы сами заглядываем в эти бездны (как писали в готических романах , не в силах отвести взгляд )? Как нам найти в себе силы отвернуться от них?

Как нам освободить настоящее? — вот вопрос, который я назвал бы в высшей мере кухонным и философским. «Теперь» — это единственное, что у нас есть. Или так: «теперь» — это единственное место, где мы есть. И способность осознать себя в «теперь» — возможно, единственный шанс понять окружающий мир. «Теперь» — это единственное, за что мы отвечаем. По крайней мере, это — никакая не химера, это есть, это сейчас, это с нами. Вот оно, вот оно, вот оно ускользает…