Роман Абинякин - Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

• Название: Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг
• Автор: Роман Абинякин
• Издательство: А. Воробьев
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-900901-57-2

В работе проанализирована ситуация, в которой оказалась русская армия в феврале-октябре 1917 г., зарождение офицерской активности в Белом движении; формы и методы первичного объединения офицерства; выявлены пути и способы вступления офицеров в Добровольческую армию и ее последующих пополнений; исследован социальный состав офицеров-добровольцев и его изменения в ходе Гражданской войны; изучена специфика мировоззрения и взаимосвязь с социальной средой; оценена степень сплоченности офицерского корпуса Добровольческой армии и уровень его социокультурного единства. Впервые предпринято единое изучение формирования и эволюции добровольческого офицерства Юга России в социально-мировоззренческом и социально-психологическом аспекте. Характеристика офицеров Добровольческой армии произведена в самом широком смысле, включая принадлежность к староармейской структуре и положение в ней, чины и особенности чинопроизводства, служебно-должностные продвижения и преимущества, уровень потерь, степень добровольности, сословное происхождение и национально-конфессиональный состав. Собраны и систематизированы обширные персонально-биографические данные 7209 офицеров. Монография адресована как исследователям, преподавателям, студентам, так и массовому читателю. Материалы монографии включены в рамки авторских спецкурсов «Белое движение в России», «Россия в XX в.», что позволяет использовать ее в качестве учебного пособия.

---

Функции вообще были сходны с «центрами»; специфику составляли подготовка в случае необходимости партизанских действий на Украине, связь с членами императорской семьи «для правильного информирования их о Добровольческой армии», а также «исполнение всякого поручения, полученного от командования».[385] Характерно, что Деникин относился к «Азбуке» осторожно и так и не признал ее сотрудников состоящими в рядах армии, так как ведение Шульгиным разведки в собственной Ставке Главкому понравиться не могло. Овладение же территорией Украины делало тайную работу на ней ненужной.

Контакты с Шульгиным осуществлял и представитель Алексеева Н. Ф. Иконников, проникший в советский сахарный главк, но реально возглавлявший тайную группу, которая сумела «сорганизовать свыше двух тысяч человек, большую часть их переправить в Добровольческую армию» ценой потери шести сотрудников за пятисотдневный срок работы.[386]

Необходимо отметить интересное замечание очевидца о том, что вначале адреса добровольческих агентов оказывались «легкодоступны, и поступить в Белую армию или в офицерские отряды разных наименований и назначений в Петрограде и в Москве было гораздо легче, чем поступить на фабрику или завод».[387] И при том на предыдущей странице он же писал о суровости большевистских репрессий, заставлявших всех прятаться. Следовательно, в результате беспечности ряда активистов многие «центры» подверглись разгрому и исчезли, прервав приток пополнений. К тому же вела и сознательная пассивность даже офицеров, знавших о Добровольческой армии. Многие, несмотря ни на что, стремились всего лишь «сорганизовать совместную торговлю, сельское хозяйство, вообще мирный труд», избегая службы и красным, и белым.[388] Зачастую такая позиция, как и приход в конце концов к белым, основывалась на эмоционально-психологических мотивах. Например, уехавший вначале в Одессу генерал-майор П. С. Махров писал: «Когда же я ознакомился с жизнью этого города, настоящего Вавилона, с его еврейско-французской спекуляцией, с его биржевиками и всевозможными дельцами, торопившимися только нажиться, когда я увидел политические партии, стремящиеся к власти, и толпы праздной молодежи, не желавшей вступать в ряды добровольцев, я почувствовал, что здесь оставаться не могу».[389] Создаваемые ими объединения игнорировали вербовщиков: например, киевский Союз взаимопомощи интеллигентных воинов дал всего одного добровольца.[390]

По косвенному признанию Деникина, импровизированная система «центров» родилась под влиянием ожидания оттока из армии под формальным предлогом окончания договорного срока.[391]Возобновление договоров проблемы не решало и было чревато кризисом каждые четыре месяца, а исчерпывание количества добровольцев в районе действия армии в сочетании с недостаточной работой «центров» требовало решительного изменения принципа комплектования. Подчеркнем, что солдатские мобилизации начались со 2 августа 1918 г., а использование пленных еще в июле. Утверждение генерал-лейтенанта А. С. Лукомского, что отказ от добровольности пополнения произошел в мае, накануне 2-го Кубанского похода,[392] относится к эмигрантскому периоду, другими источниками не подтверждено и, скорее всего, является произвольным смещением событий во времени. Но Добровольческая армия как армия офицерская не могла существовать без надежного притока своего основного социального элемента. И, несмотря на признание офицерской мобилизации в августе преждевременной, в ее неизбежности сомневаться не приходилось.

Первым шагом стал приказ командующего № 64 от 25 октября 1918 г. «О призыве в ряды всех офицеров до 40 лет»; те, чьи договоры истекли, должны были или в семидневный срок покинуть территорию армии, или снова войти в нее.[393] Для офицеров, которым уходить значило почти наверняка погибать, выбора фактически не оставалось.

С 3 декабря 1918 г. в Ставке работала «комиссия для рассмотрения проекта новой нормальной организации армии», а приказ Деникина № 246 от 7 декабря 1918 г. гласил: «Ввиду объявления мобилизации офицеров на Дону, Украине и в пределах Добровольческой армии, приказываю четырехмесячный срок службы в Армии отменить и считать службу офицеров, как вновь поступающих, так и состоящих в Добровольческой армии, обязательной впредь до особого распоряжения».[394] Тем не менее, есть свидетельства о сохранении отдельных «центров» до начала 1920 г., к которому относится упоминание Туапсинского отделения «алексеевского комитета».[395]

Добровольческое командование беспокоило привлечение на службу Советской республики большого числа офицеров, резко усиливавшее противника. Но, желая перетянуть их на свою сторону, Деникин избрал непривлекательный и ошибочный путь бессильных угроз. В приказе № 148 от 14 ноября 1918 г. он писал: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии — суровый и беспощадный».[396]В сочетании с частыми самочинными расстрелами пленных офицеров-военспецов это лишь отталкивало их, приводя к обратному эффекту — стремлению не сдаваться в плен и большей стойкости. Перебежчиков через фронт было немного.

Последним сроком прибытия офицеров командование провозгласило 1 декабря 1918 г., что отражено в целом ряде документов.[397] Явившиеся добровольно, но позже этой даты гвардейцы лишались преимущества в чинах, офицеры Генерального Штаба зачислялись в строй (то же касалось и служившим большевикам или лимитрофам[398]), а армейские подвергались проверке. В июле 1919 г. телеграмма дежурного генерала Добровольческой армии Будянского № 613150 разъясняла, как принимать «запоздавших добровольцев»: «… при несомненности документов, устанавливающих воинское звание и офицерский чин, могут быть беспрепятственно назначены на службу… Сомнительных, а также служивших у большевиков, необходимо направлять в контрразведку или непосредственно судебно-следственную комиссию в Харьков».[399] В отношении последних видно некоторое смягчение политики по сравнению с 1918 г., когда Деникин требовал за службу в любых небелых армиях предавать полевому суду как за измену.

Ведя широкое наступление, Добровольческая армия была кровно заинтересована в пополнениях. Однако в отношении мобилизованных офицеров сохранялся холодок. Они именовались на добровольческом жаргоне «трофеями», так как находились в занятых городах, а не прибыли сами, и встречались, по их отзывам, «мордой об стол». Правда, строевые начальники нередко видели вред такого приема и своей властью зачисляли мобилизованных прямо в офицерские роты, без тягостных и малорезультативных проверок. Так действовал командир 1-го армейского корпуса генерал-лейтенант А. П. Кутепов.[400]

Наряду с общими призывами офицеров, многие стародобровольческие части практиковали самочинные частные мобилизации для пополнений только своих полков; они появились во время отступления от Москвы и распространились в начале 1920 г. Дроздовцы обычно оцепливали оживленный район города или станцию, арестовывали всех (в том числе и строевых фронтовиков) и зачисляли в роты рядовыми. При этом «офицеры подвергались незаслуженным оскорблениям и даже побоям».[401] Корниловцы, высадившись в Крыму после эвакуации Новороссийска, задерживали на пристани всех офицеров-тыловиков и также ставили в строй.[402] Мягче всех поступали марковцы, чьи патрули отбирали документы и деньги, обещая вернуть их в случае явки владельца на следующий день в полк для дальнейшей службы; конечно, почти никто не приходил.[403] Таким образом, пополнений не хватало, и одной из причин выступали недочеты комплектования, которое так и не превратилось в систему.

Наконец, приказом № 3052 от 29 апреля 1920 г. новый Главком генерал Врангель постановил всех офицеров РККА, «раз они сдались и перешли на нашу сторону, безразлично, до сражений или во время боев, а равно и всех служивших ранее в советской армии и, по добровольному прибытии в войска Вооруженных Сил Юга России, подвергшихся наказаниям или ограничениям по службе, освободить от всяких кар и ограничений и восстановить в правах и преимуществах, выслуженных до 1 декабря 1917 г. и по поступлении в войска Вооруженных Сил Юга России».[404] То же касалось и офицеров, служивших в лимитрофных армиях.[405] Произошедшее накануне преобразование ВСЮР в Русскую армию с одновременным отказом от наименования «Добровольческой» явилось логическим завершением изменения способа пополнения старейших войск южнорусского Белого движения.

Глава 3 Калейдоскоп: социальный состав офицеров-добровольцев

До выхода Добровольческой армии в 1-й Кубанский поход ее состав определялся следующим образом: треть офицеров, около половины юнкеров, более 10 % штатской учащейся молодежи и воспитанников кадетских корпусов и одиночные солдаты.[406] При этом, как вспоминал начальник гарнизона Новочеркасска, будущий корниловец полковник (затем генерал-майор) Е. Г. Булюбаш, штаб-офицеры попадались чрезвычайно редко, хотя «нужда в них была крайняя»; за все время через его руки их прошло всего трое.[407]В отряде Дроздовского из более чем семисот офицеров в строю оказалось (не учитывая штабные и хозяйственные должности) только шесть обладателей штаб-офицерских чинов.[408] Как видим, первые добровольцы буквально поголовно представляли оберофицерство, то есть не кадровое, а военного времени. Еще более справедливо это наблюдение для периода самого похода, так как в первый же день приказом Корнилова многие юнкера-артиллеристы были произведены в прапорщики, пополнив указанную категорию. Правда, производство коснулось далеко не всех, вопреки утверждению В. П. Федюка.[409] Он пишет о 400 юнкерах, тогда как в исходном источнике говорится лишь о константиновцах и михайловцах, которых было до 300 человек, и к тому же иные и в конце 1919 г. не получили офицерских погонов.[410] В тоже время, офицерами стали не только артиллеристы, но и юнкера Павловского, Казанского и Виленского военных училищ и 3-й Киевской школы прапорщиков.[411]