Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

• Название: СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
• Автор: Б. Дедюхин
• Жанр: Историческая проза

В книгу вошли произведения, рассказывающие о жизни великого князя Василия II Тёмного.

---

Осень была долгая и тёплая. Начиная с Покрова, выпадал несколько раз снег, но долго не лежал, стаивал, До самого Введения[140] стояли оттепели. На дворе нежно пахло весной, будто в апреле. Только темнело рано. Уснёшь после обеда часок, проснёшься — уже сумереки, пора свечи возжигать.

Нагулявшись, Софья Витовтовна подолгу сиживала у топящихся печей: то у одной посидит, то у другой погреется, то по сеням прохаживается. Беседовать с собой никому не дозволяла, внуков допускала редко, даже самого любимого — Юрия.

— Ишь, беспокоится, места себе не находит, — шептались её приближённые боярыни, — последние дни, похоже, доживает.

Но вот уж и Введение прошло, и морозы ударили, и снега легли глубокие, а Софья Витовтовна как жила, так и жила.

Бывает во сне такое: всё рушится вокруг тебя безмолвно и беспричинно, а ты не можешь даже шевельнуться, чтобы спастись. Лишь в оцепенении безвольном взираешь на жертвы и страдания, как будто кто запретил тебе вмешиваться в свершения роковые и ты зришь их, ужасаясь неотвратимости и покоряясь ей.

Часто же бывает в старости: всё, что любил, чем бывал счастлив, чем гордился и надеялся, что это останется с тобой до конца дней твоих, проходит без возврата и без надежд. Сначала ты не веришь, что без возврата, думаешь, это лишь временные испытания, надо потерпеть, а потом станет легче. Но и терпение твоё устаёт, и силы убывают, видишь, что одна потеря сменяет другую и все дни твои — лишь череда потерь, и не расчислить час, когда она началась. Кажется, она была всегда. И вдруг ты видишь, как всё изменилось вокруг и ты ни за чем не нужен. Если ты и выпадешь из колеи жизни вовсе, это будет заметно лишь одно мгновение, а после забудется, потому что ты взят вечностью. И ты начинаешь всё чаще любопытствовать о ней, воображать вашу встречу и быть согласным на всё, что бы она ни сулила, потому что истощается в тебе самое главное желание и не возобновляется боле.

Счастлив тот, чей закат покоен и мирен, кто сознаёт, что пока не закончен путь, судьба, посылая утраты, доставляет и восполнения, главное из которых мудрость и смиренное понимание не только чужих несовершенств, но в первую очередь собственных, и печаль исчезающего желания жить растворяется в жалости и любви к другим людям.

Всё это Софья Витовтовна чувствовала почти спокойно. Но не таков был её склад, чтоб отдаваться лишь созерцанию и самопознанию. Хотя подумывала она о том, чтобы принять схиму по предсмертному обычаю великих княгинь, но пока откладывала, потому что считала: последний долг её ещё не исполнен. В отношении же к долгу Софья Витовтовна была человеком страстным и неукоснительным.

Многим казалась загадкой вся её жизнь. Четырнадцатилетней девочкой она сменила веру — перешла из латинства в православие, чтобы иметь возможность обручиться с шестнадцатилетним сыном Дмитрия Донского. Став великой княгиней и переехав в Москву, выказала огромную силу воли, властолюбие, многое сделала на благо новой своей отчизны, удивляя окружающих способностью быстро обрусеть, стать более русской, чем сами русские, когда заходила речь об отстаивании русских интересов.

Она жаждала власти. Зачем?

Она копила богатства. Для чего?

Она хотела славы, первенства. Что ей было в славе?

Она делала большие вклады в православные храмы, поощряла здателей и изографов. Но была ли она столь уж ревностной христианкой?

И многое другое делала она будто бы без выгоды и расчёта, без ясных побудительных причин, что порождало домыслы, догадки и даже клеветы и при жизни супруга её, и особенно после его смерти. Она после смерти мужа взяла столь большую власть в свои руки, что не всегда считала нужным сообщить сыну — пусть юному, но всё же великому князю — о своих решениях в кругу верных бояр. Находились доброхоты, которые нашёптывали, что-де великая княгиня излишне самовольна, что подозрительно много литовских выходцев привечает, что боярин Всеволожский не по делам своим заехал всех вельмож в Москве, что затем сменил его литвин Юрий Патрикиевич и что будто бы и Василий Фёдорович Кутузов отличаем ею был сверх явных заслуг перед Отечеством. Шептания эти, слушки и смехи доходили, конечно, до ушей Софьи Витовтовны, но она никогда не заблуждалась, что все её будут любить и чтить искренне, потому как о людях она — грешна! — сама была не слишком высокого мнения. Говаривала, что жить у всех на виду и избегнуть клевет и подозрений могут только люди большой святости, да и тех не обходит стороной злая участь. Вон первая внучка от Василия Аннушка сделалась при смерти, отнесли её на митрополичий двор к Ионе почти бездыханною. Молитвы святителя возвратили её к жизни — не чудо ли? Но и тут нашёлся меж боярами один и стал говорить: обман, мол, что молитвы помогли, сама собой княжна выздоровела. Святитель призвал его, стал увещевать: «Страшна хула на Духа Святого. Поверь, сын мой, что здоровье возвращено больной Самим Господом». А тот и начни кощунствовать. Разгневался владыка: «Да заградятся хульные уста твои, — изрёк, — да умрёшь ты вместо княжны, бывшей при смерти!» И тот же миг боярин пал мёртвым к ногам его. Всех объял ужас превеликий. Но ведь то Иона! Он может словом своим хулу остановить и наказать изрыгающего её. У него дар испепеляющий — все знают. А что она, мирская женщина, может? Только презреть наветы и отворотиться от разносящих их. Но вот наказать — и не словом, а делом и очень жестоко! — это в её воле. И тут она, великая княгиня, в своём праве и перед Богом и перед людьми.

Говорят, у греков есть пословица: Бог не торопится, Но и не оставляет виновного без наказания. Да, долготерпение Божие превосходит человеческое. Но она не покинет сей мир, не исполнив как мать долга воздаяния за сына своего. Бывала она спешлива и горячилась, когда не следовало бы, не всегда сообразно уму и осторожности. С Васькой Косым из-за пояса не следовало бы так громко скандал учинять… Что в том поясе? Лежит вот который год в сундуке, истлевает золотое шитьё. А сколь многие несчастья произошли из-за него! Сколь многие люди пострадали, о том поясе вовсе не ведавшие! Как почали зорить крестьян братья Юрьевичи, со свадьбы во зле уехавшие! Не с того ли пояса ворованного разожглись обиды неостановимые? Не навредила ли она сыну только пуще?… И Всеволожский-боярин вспоминался с обидой его непрощенной. Зачем перед ним норов свой показывала, зачем кичилась? Хороший был советчик Иван Дмитриевич покойный, самый лучший советчик был, надо признать. Часто теперь о нём думала. «Не гневайся, Иван, — просила, — хоть и много ты нам посля причинил, но сама я тебя на это толкнула. А как бы ты сейчас нужон был!»

Вот уж сын достиг средовечия, четвёртый десяток доживает, из воли матери давно вышел, злострадания претерпел многоразличные, аки мученик. Был он в юности покорён, незлобив, даже излишне мягок и нерешителен, даже сердил тем мать и бояр своих ближних. Стал жёстким, резким, замкнутым, — опять плох: зачем советов не спрашивает, в замыслы свои никого не допускает?

Удумал — объявил — сделал. Истинно самодержец. Одной лишь матери да Антонию духовнику ведомо, сколь изъязвлена, истерзана душа его теперь.

Как увидела сына Тёмным, как он ходит, руки вперёд беспомощно протянувши, как неуверенно оглядывается на каждый звук, вся любовь её невысказанная — ласкала, баловала мало, старалась в строгости воспитывать, чтобы твёрже был, — вся любовь недоданная, нераскрытая в груди сполохом огненным опалила и спеклась ненавистью к Шемяке, которую ни утолить, ни утишить ничто не сможет. Столь велика ненависть, что Софья Витовтовна с нею не спешила. Хладнокровно обдумывала кару свою. Сначала ждала, может, сдохнет Шемяка-собака, в бою его приразят, но даже стрелы им, похоже, брезговали. Церковь его прокляла — ему хоть бы что. Ему уговоры, милосердование, клятвы ничего не значат. Не человечье в нём сердце — хуже волчиного. А что Василий его после ослепления простил, не велел настигать и казни предать, это не Шемякино счастье и не благородство великого князя, это слабость его! Может быть, в нём после всего перенесённого тоже исчезает самое главное желание — жить? Тогда она, мать, обязана долг отмщения своего исполнить.

Она решила никого в свой умысел из московских бояр не вовлекать. Единственный, кому она вполне доверяла, был Фёдор Басенок, но его-то именно подвергать опасности не следовало, он Василию самый надёжный слуга, не раз доказавший свою преданность. Надо обратиться к человеку, хотя и влиятельному, но менее заметному, который не так хорошо известен в окружении Шемяки, от которого в случае неудачи легко отречься, пожертвовать им.

Софья Витовтовна после долгих раздумий остановила свой выбор на дьяке Степане Бородатом. Был он в своём деле сведущ, большой знаток летописей, законов Русской правды, договорных и проклятых грамот, на происходящие события взгляд имел широкий, независимый и, если спрашивали, высказывал его смело. Числился он в распоряжении Марьи Ярославны, но услугами его пользовалась вся великокняжеская семья. Был он в том цветущем возрасте, когда решительность уже не безрассудна, но осмотрительность ещё не таит в себе, как яблоко червя, трусоватости. Участвовал многократно в посольских поездках за рубежами и по Руси много поездил, в разных княжествах бывал, знакомства и связи имел самые широкие и неожиданные. Словом, бывалый человек. Умён — бесспорно; предан — будем надеяться; назад не спятится — можно не сомневаться.