Ксения Медведевич - Мне отмщение

• Название: Мне отмщение
• Автор: Ксения Медведевич
• Жанр: Фэнтези

Вторая часть романа "Золотая богиня аль-Лат".

Умный и образованный халиф аль-Мамун полагает, что может справиться с терзающими страну налетчиками - нужно лишь перебросить армию на карматское побережье. Страж Престола полагает, что халиф ошибается. Тарик знает: карматов не одолеть - ибо им покровительствует могущественный злой дух. Богиню аль-Лат невозможно победить.

Никому. Ни человеку, ни сумеречнику. Однако халиф отдал приказ избавить страну от карматской угрозы, и Тарик не может ослушаться. Ему приказали сделать невозможное, и он повинуется. Нерегиль отправляется в пустыню - туда, где родилась вера аш-Шарийа. Прежде в стойбищах бедуинов и оазисах властвовали Сестры разъяренной богини - Манат, владычица воздаяния, и Узза, госпожа женщин и их луны. Теперь Сестры отступили в сумерки, но сила их по-прежнему огромна.

Тарик решается попросить богинь о помощи - за плату, естественно, боги ничего не делают бескорыстно. Ему удается заключить сделку, которая поначалу кажется совсем необременительной. Однако со временем Страж понимает, что, скорее всего, не выберется из бедуинской пустыни живым. Ибо боги ничего не забывают. И никогда не отказываются от мести.

---

   И вот среди смокв и груш, абрикосов и султанских персиков, померанцев и сахарных яблок Арва пела, и голос ее дрожал древней скорбью. Ибо то была песнь Лейли, тоскующей по Маджнуну:

   Всех невзгод моих суть он знает - я знаю,
   Что волнует мне грудь он знает - я знаю.
   Нет причин объяснять все печали мои:
   Лучше, чем кто-нибудь, он знает - я знаю. 17

   А Ибрахим аль-Махди возлежал на ковре посреди дивных ароматов роз, и рука его опиралась на подушку, набитую перьями страуса, верх которой был из беличьего меха. И ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:

   О веер - нет тебя благоуханней,
   Воспоминанием о счастье дунувши,
   Ты веешь щедростью благодеяний,
   Как ветерок над благородным юношей. 18

   А вот Абу аль-Хайр не вспоминал о счастье! И не наслаждался праздником! Он вообще еле сидел на своем роскошном ковре.

   Вышитая по последней столичной моде кожа подушек рябила в глазах. Начальника тайной стражи подташнивало, в глазах плыло, а желудок бунтовал - перепелка и ягнятина оказались островаты, ханаттанийские рыжие пряности никогда не приходились ему по нутру, и уж тем более в теперешнем состоянии.

   После мяса принесли умывальные тазы, платки и курильницы, и от запаха мыла с мускусом несчастная голова заныла еще сильнее. Запах благовоний закружил перед глазами лица гостей и пестроту женских платьев - невольницы и певицы сидели вольно, без покрывал, и отпивали из подаваемых хрустальных чаш.

   Хорошо, что принц милостиво разрешил не чиниться - с облегченными вздохами все скинули тюрбаны и парчовые халаты и разулись. День обещал быть жарким.

   В голове начальника тайной стражи гудело, позванивало и время от времени подергивало болью. Лекарь велел ему лежать - только ближе к вчерашнему утру у Абу аль-Хайра спал жар. Лихорадка отпустила, но старый ибн Шуман предупреждал: последствия сильных ударов по голове обманчиво легки и скоротечны. Не соблюдая предписаний лекаря, легко вернешься обратно к началу болезни и одру немощи - снова подкрадутся головные боли и жар, и вялость, и сухость во рту и предательская слабость.

   Но Абу аль-Хайр не мог отказать Новуфелю ибн Барзаху и принял приглашение купца посетить сад и загородное имение. Да что там имение - купцу под Мединой принадлежал целый оазис. И его, что удивительно, не разграбили и не осквернили. Ибн Сакиб приехал сюда в тряском кеджаве еще и по этой причине - его разбирало и мучило любопытство: как так? Хусайн отирался вокруг принимавшего столичную шишку купчины все три дня, пока сам Абу аль-Хайр валялся с головной болью и блевал в заботливо подставляемый женой тазик. Но начальник тайной стражи доверял внутреннему чутью больше, чем невольнику - и решил поглядеть сам. Мало ли, что тут можно увидеть.

   Арва закинула голову с тяжелыми косами, и грудь ее заволновалась в тесном лифе.

   Зазудели флейты, забили барабанчики, и из-за деревьев выскользнули молоденькие девушки в прозрачных шальварах и таких же, как на Арве, узких нагрудных повязках. Тряся золотой бахромой и монетками на широких поясах, они переступали от ковра к ковру, покачивая бедрами и поводя раскрашенными хенной руками.

   Возлежавший подобно черному слону принц пошевелился и поднял здоровенную ручищу - кого-то подманивал. Кожа Ибрахима аль-Махди, прозванного столичными жителями Драконом за черноту и огромность, отливала в синеву. Говорили, его мать была из абассинских зинджей, а абассинцы чернее ночи и дна глубокого колодца, это всем известно. Халиф Фахр ад-Даула сошелся с банщицей, и долго навещал хаммам чаще, чем покои жены. Кстати, вроде как всесильную супругу покойного халифа, Хайзуран, купили здесь, в Медине. Или в Ятрибе?

   В голове опять дернуло болью, и зрение опасно смерклось. Абу аль-Хайр сделал глубокий вдох. И выдох. И вдох. И выдох.

   Развиднелось.

   Оказалось, принц подманивал... Хусайна. Вот это да! Хорош начальник тайной стражи, за собственными слугами уследить не может. Шамахинец подполз к подушкам, на которых громоздилась туша Ибрахима аль-Махди, и уткнулся в расшитую кожу ковра бритой, блестящей от пота головой. И что-то угодливо забормотал в вислые усы.

   Обоих закрыла от Абу аль-Хайра трясущая грудями и животом девка. Кто-то из гостей - пожилой, седобородый - игриво засунул ей за пояс шальвар монету. И потянул к себе на подушки за кушак. Девчонка засмеялась, заиграла стянутыми плотной тканью грудями, закачала бедрами, шутливо отбиваясь. Вокруг тоже хихикали, веселились, подкидывали ей под ноги монеты. Невольница, наконец, вырвалась и громко, чтоб все слышали, проговорила:

   - О старец, ты чернишь лик седины! О подобных тебе сказано:

   Хотел ее поцеловать. Она
   Сказала: "Нет! И я не виновата,
   Что мне твоя противна седина,
   Боюсь, что на уста налипнет вата!". 19

   Общий хохот перекрыл звонкий голос девицы и скрипучие проклятья ославленного мышиного жеребчика.

   Хусайн все еще бормотал, униженно полируя лбом ковер перед аль-Махди.

   Абу аль-Хайр вдруг понял: а принц-то - зол. Ох, как зол принц. Маленькие, заплывшие жиром, носорожьи глазки свирепо блестят, розовые губищи оттопырены в гримасе свирепого недовольства.

   И тут его кольнуло - Новуфель, гляди-ка, тоже там отирается. Вон он - стоит, слушает, и тоже весь истекает потом. Так. Что-то шамахинец затеял, пока он, Абу аль-Хайр, блевал в тазик. Что-то тут затеялось и творится. И идет явно не так, как предполагали эти трое.

   - Мухаммад, - мягко сказал он, оборачиваясь.

   Подливавший ему вина - и незаметно выливавший вино в кусты - гулямчонок ткнулся в плечо. Как котенок.

   - Пойди покрутись на двор, где купцовы айяры сидят, - тихо приказал Абу аль-Хайр. - Только смотри, чтоб тебя не затащили куда не надо.

   Мальчик стыдливо потупился и смылся, как темная кошка в сумерки.

   Но все разрешилось гораздо быстрее и проще. Новуфель ибн Барзах, раскинув руки и улыбаясь в аккуратно стриженые усишки, засеменил прямо к Абу аль-Хайру. Купец тоже походил на кота - только очень раскормленного. Он семенил с совершенно котиной, лицемерно-покаянной мордой: мол, знаю, что нашкодил, хозяин, так и есть, насрал я в кусты и нассал тебе в туфли, но ты уж прости меня, неразумную животину, такой уж я есть толстый жадный жирный скот.

   - Приветствую тебя, о Абу Хамзан, - купец здоровался по кунье, а как же, лебезить так уж лебезить, по халифской мерке. - Счастливы мои глаза, что видят такого умудренного и достойного человека в моем нищем и недостойном доме!

   - Ну? - без длинных предисловий осведомился Абу аль-Хайр.

   Болевшая голова не располагала его к длинным церемониям. Даже к вежливости не располагала. А уж коты-зассанцы и подавно не располагали его к вежливости.

   Купчина завздыхал и завытирался роскошным платком с золотой каемкой - тоже столичная мода, видать.

   - Я слушаю, слушаю тебя, о ибн Барзах.

   Поганец решил сыграть по-крупному и плюхнулся на колени. На ковер, правда, а не на землю. К тому же кругом все изрядно захмелели и могли не заметить странноватого разговора хозяина с морщащимся, дергающим глазом гостем.

   - Лишь на тебя все наша надежда, о Абу Хамзан!

   - Наша?..

   - Наша, - прищурил масляные глазки купчина. - Ибо гость наш - наша забота. Всей Медины Тысячи светов, Медины украшенной, забота.

   - Намек понял, - отрезал Абу аль-Хайр. - Рассказывай, о ибн Барзах, что стряслось.

   И Новуфель выложил. Все. Подчистую.

   И как бесстыжая сумеречная девка проехала верхом без верхней одежды по городу, "а сиськи под рубашкой торчали как рога орикса и газели, и чудом не начались беспорядки", а сиятельный принц как раз сидел и сокрушался у порога разоренной Масджид Набави и на свою беду девку увидел. И как сиятельный принц воспылал к золотоволосой сумеречнице страстью, и та страсть растворила ему связки и суставы, и расслабила мышцы и опустошила сердце, и Ибрахим аль-Махди сказал: "Делайте что хотите, но я должен получить эту девушку!". А что, кто бы от такой отказался: белокожая, как снятые сливки, волосы чистое золото, пышногрудая, крутобедрая...

   - Ближе к делу, - строго сказал Абу аль-Хайр.

   И Новуфель застонал, что негодных кафиров и так уламывали и сяк улещивали, но по-доброму сумеречники, известное дело, не понимают и милостей не ценят, а ведь их, собак, со столбов поснимали, бандюганов и налетчиков и врагов веры...

   - Скольких ты отправил за девушкой, о купец? - быстро спросил начальник тайной стражи.

   У Новуфеля, занимавшегося в числе прочего откупом и сбором налогов, содержалась чуть ли не целая армия айяров. И этих айяров дурак наверняка отправил в дом, где содержались выжившие в бою сумеречники. Где тот дом, содержалось в строжайшем секрете, но Новуфель об этом явно прознал. Абу аль-Хайр даже не решался предположить, за сколько Хусайн мог продать купчине эту тайну.