Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

• Название: Хроника парохода «Гюго»
• Автор: Владимир Жуков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В годы Великой Отечественной войны морякам советского торгового флота пришлось взять на себя доставку большой части вооружения, продовольствия и других грузов, которые США поставляли нашей стране по союзническому соглашению — так называемому ленд-лизу. Перипетии этих нелегких, часто опасных рейсов за океан легли в основу романа.

Описывая дальние плавания экипажа судна, автор подробно прослеживает личные судьбы своих героев — и опытных моряков, и молодежи, тех, для кого встреча с морем стала суровой школой жизни, испытанием мужества и верности.

---

— Стой! Смоет! — И настиг меня, крепко обхватил рукой за плечи.

Так мы стояли, обнявшись, и глядели, как уже совсем вдалеке — людей на мостике, во всяком случае, различить было нельзя — мелькает труба и мачта.

— Эй! — закричал Маторин и, отпустив меня, замахал руками. — Эй, мы здесь!

— Глупо, — остановил я его. — Не услышат.

Первое впечатление — удивления и растерянности, я чувствовал, быстро исчезло, и — странно — на смену ему приходила уверенность, что это будет недолго: мы — здесь, остальные — там. Думалось, что Полетаев и все, кто с ним, обязательно сделают так, чтобы мы вернулись в надстройку. И, как бы подбадривая себя и Сашку, я сказал:

— Славная картинка, правда? Был «Виктор Гюго», а теперь «Виктор» и «Гюго». Как думаешь, мы на «Викторе» или на «Гюго»?

— Не знаю, — ответил он. — Худо нам теперь.

— Ха, — сказал я. — Сдрейфил?

— Не знаю, — сказал он. — Айда отсюда!

Мы сели под мачтой, между лебедками, — тут было много потише, ветер не так продувал. Палуба, правда, была мокрая, и брызги сюда долетали, даже пена с волной иной раз доплескивалась, но мы все равно давно промокли, еще с того времени, когда пароход был цел и мы с боцманом возились возле трещины. Тогда, пожалуй, посильнее штормило, во всяком случае, волны вздымались выше, сильнее заливали палубу. Я сказал об этом Маторину, но он словно не слышал моих слов, что-то искал в спичечном коробке, а потом посмотрел на меня. Увидев, что я достаю из-за пазухи сигареты и спички, строго проговорил:

— Дурак, спичку не трать, давай от моей прикурим. А лучше просто так, не закуривать.

— Как это «просто так», умник? — переспросил я. — Объявлять перекур станем?

— Коптилку сделаем, голова. Нам ведь в темноте в подшкиперской сидеть. Да у меня и одна всего сигарета осталась, а у тебя?

— Две.

— А спичек?

Я пересчитал:

— Шестнадцать.

— Береги, — опять строго, наставительно сказал он.

Мы замолчали. Уже совсем рассвело, и от этого особенно резко проступала пустота за вторым трюмом. Судя по тому, как шли валы, нас несло боком к ветру. Это опасно, но ничего нельзя было сделать.

— Ерунда, — сказал я. — Ерунда. Наши «SOS» наверняка дали. Придут на помощь. Пароходов в океане много.

— Может, и придут, — нехотя отозвался Маторин. — Только вперед надо ту часть спасать. Там вон людей сколько.

— А нас просто снимут.

— По воздуху?

Мы опять замолчали. Сидели, прислушиваясь к свисту ветра.

Вдруг мачта, мерно чертившая круги над нами, как бы по самым краям низко летящих облаков, ушла вбок и никак не возвращалась обратно. И палуба накренилась так, что нас откинуло к лебедке, и крен все увеличивался, рос, становился чудовищно неправдоподобным, казалось, в девяносто градусов.

Мачта наконец дрогнула и нехотя поползла в обратную сторону. Палуба выровнялась, но ненадолго; она снова стала крениться, съезжать вбок, словно стремилась из горизонтальной плоскости стать вертикальной. И, самое страшное, в этом своем неудержимом стремлении палуба дольше, чем раньше, задержалась в крайнем положении — косо, под стать зеленовато-синему скату волны.

— Кладет, — сказал Маторин. — Потому что боком к ветру. Еще и завалит.

— Ага, — сказал я, следя за тем, как фальшборт пыжится выскочить из подернутой пеной воды. — Ветер, наверное, усиливается.

— Знаешь что, — сказал Маторин, — спасательный плот надо подготовить. Мало что... Я ведь, знаешь, плавать не умею.

Я посмотрел на Сашку. Всего секунду. И стало страшно — за него, за себя, потому что — я видел — фальшборт не выходил из воды. Я представил себя в волнах таким, как сидел сейчас здесь, за лебедкой, — в высоких, тяжелых резиновых сапогах, в желтых прорезиненных штанах и такой же куртке, и стало ясно, что я, считавшийся хорошим пловцом у евпаторийских и анапских ребят, ничем не буду отличаться от этого сибиряка, Сашки Маторина, когда мы очутимся, может быть, вот так же обнявшись, в забортном холоде.

— Верно, плот надо подготовить, — сказал я. — Только как мы его с вант стащим? Он, поди, полтонны весит.

— Талями. Возьмем в подшкиперской тали и снимем, положим рядом на всякий случай. Давай?

Мы выбрались из-за лебедок и, цепляясь за край трюма, стали пробираться на бак, к люку. Долго возились со спасательным плотом, прикрепленным к вантам метрах в двух над палубой. Зачем мы это делали, тогда я не думал. Плот было легко сбросить, отдав специальный предохранительный крючок; он бы тогда сполз, как салазки с горы, по наклонным вантам и оказался за бортом. Но нам хотелось, чтобы он был рядом, совсем рядом, под рукой.

Я висел над ревущей, кипящей брызгами бездной, забыв обо всем, и крепил крюк талей к плоту, а потом мы тянули, надрываясь, за ходовой конец и, улучив момент, когда судно, вернее, наша его часть повалилась вправо, сбросили плот на палубу. А потом тащили его на бак, к люку подшкиперской, к нашему жилью. И конечно, сделали хуже. Опрокинься судно, вернее, часть его, доставшаяся нам, и плот мог бы попасть за брашпиль или под банкет носовых пушек и не всплыл бы, оказался бесполезным. Правда, у нас имелся еще один, на вантах фок-мачты с правого борта, его можно было сбросить как положено, если бы, конечно, удалось добраться туда.

Единственно, чем была полезна проделанная работа, — занятым временем. Мы потратили на нее больше двух часов, и это было лучше, чем просто так сидеть под лебедкой. И еще мы сняли с плота длинный металлический цилиндр и вытащили оттуда два туго свернутых плюшевых одеяла и плоскую банку... Эх, если бы банку с НЗ, пакетиками с пеммиканом, смесью изюма с толчеными орехами. Если бы с ними! Я страшно надеялся, что будет так, хоть и не раз посылал меня боцман перебирать, проветривать припасы в спасательных шлюпках, менять в бачках питьевую воду — в шлюпках, а не на плотах. Там ничего этого не было — ни воды, ни пищи. Но я все же надеялся, что мы найдем в банке пеммикан, или шоколад, или еще какую-нибудь высокопитательную штуку. А в банке была лишь аптечка — маленькие коробочки с аспирином, какими-то еще лекарствами и складной шиной на случай, если кто-нибудь из нас сломает ногу или руку.

Мы посмотрели друг на друга и вздохнули. Есть очень хотелось: морской воздух и приличная физическая нагрузка. Да мы еще были на ногах часов с трех прошедшей тревожной ночи. Если посчитать, то последний раз мы ели двенадцать часов назад.

Ничего не попишешь, приходилось терпеть. А другая половина «Гюго» находилась уже так далеко от нас, что казалась маленькой точкой, то и дело пропадавшей в волнах...

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Огородов заявился в каюту к Тягину, когда тот еще только-только сменился с вахты, в первом часу ночи. Крышка иллюминатора была опущена, потолочная лампа освещала неприбранную койку, сапоги, мотавшиеся по полу в такт с качкой, брошенные на них портянки. Сам Тягин в нижней рубахе сидел в кресле, отвернутом от стола, и с равнодушием вконец уставшего человека разглядывал свои босые ноги.

Когда Огородов взгромоздился на постель, он даже не посмотрел в его сторону, сердито сказал:

— Придем в наш порт, я обратно на рейдовый катер спишусь. Ну вас к чертовой матери с вашим океаном и Америкой!

— А думаешь, придем?

— Спроси у Полетаева. Он все на барометр смотрит.

Тягин замолчал. Сапог по полу подъехал к нему, будто предлагал свои услуги, но Тягин зло отшвырнул его и задумчиво откинул голову, вобрав ее в плотные, но узкие, точно у мальчишки, плечи.

Огородову не терпелось вытянуть из третьего подробности печального положения «Гюго», услышать, быть может, что-нибудь обнадеживающее, и он спросил:

— А суда, которые наш сигнал бедствия услышали, скоро подойдут?

— Полчаса назад с «Москвы» радио приняли. Помнишь, танкер, что рядом в Аваче стоял?

— Мне любой подойдет.

— И мне, — вздохнул третий помощник. — Пусть только к берегу притащит... Ну их к дьяволу, эти «Либерти». Так и богу душу отдать недолго.

— Верно, — подтвердил электрик и за старое: — Но спасать нас легко ли будет? Ты вот сказал про барометр...

— Ничего; я про барометр не говорил. — Тягин взял сапог за голенище (он снова подполз к его ногам) и швырнул к шкафу. Потом сказал: — Ну где же этот чертов танкер, что должен нас подцепить? До смерти надоело болтаться.

— Вы штурманы, вам виднее, — сказал Огородов. — Но раз сигнал приняли, значит, идут. Может, и другую половину по дороге встретят, а?

— Идут! — тоскливо отозвался третий. — Словно баржи тащут.

Огородов больше не спрашивал. Ему было понятно настроение Тягина — всех вымотала качка, духота задраенных кают. И еще — смутное ожидание нового несчастья. Если даже не думать о нем, все равно где-то внутри скреблось: пароход пополам лопнул во всей красе, а что же может его половинка? Но сейчас, сидя на смятой постели третьего, электрик вдруг почувствовал надежду, даже уверенность, что скоро все кончится.