Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

• Название: Хроника парохода «Гюго»
• Автор: Владимир Жуков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В годы Великой Отечественной войны морякам советского торгового флота пришлось взять на себя доставку большой части вооружения, продовольствия и других грузов, которые США поставляли нашей стране по союзническому соглашению — так называемому ленд-лизу. Перипетии этих нелегких, часто опасных рейсов за океан легли в основу романа.

Описывая дальние плавания экипажа судна, автор подробно прослеживает личные судьбы своих героев — и опытных моряков, и молодежи, тех, для кого встреча с морем стала суровой школой жизни, испытанием мужества и верности.

---

— Ты, Андрик, говорят, неприступную оборону Петропавловска обеспечил, — налетел, посмеиваясь, кочегар Оцеп. — Целый батальон танков, сказывают, под вулканом выстроил... А с кем они воевать будут? Я не первый раз на Камчатке, а вот немца что-то ни одного не приметил!

И сразу стало тихо, даже костяшку домино никто опустить не решился. Ждали, что ответит Андрей, и знали, что ответить толком ничего нельзя: разве кто виноват, что пролив Лаперуза замерз и грузы пришлось задержать?

А Оцеп дальше, не может остановиться:

— Американцы небось думают, танков на фронт подбросили, а они вон где — под Авачей!

Щербина насупился, склонил голову. И сказал негромко, вроде бы даже спокойно, неподходяще к своему рассерженному виду:

— Не знаю, что думают американцы, Оцеп, а тебе скажу: был у нас в морской бригаде остряк один. Когда мы на формировке стояли, он все, бывало, спрашивал: «Ну что это, братцы, за война? Когда в наступление пойдем? Я бы да-а-вно орден заработал». И знаешь, Оцеп, когда того парня в первом бою осколком крепко задело и в санбат его отправили, так никто особенно вздыхать не стал. Способней было без его трелей... На войне не трепись, делай, что сегодня положено. А завтра видно будет... Понял?

Ответа он дожидаться не стал, вышел.

— Подумаешь, — обиделся кочегар. — Медалями загремел. А мы что? Словно у нас тут общество увеселительных прогулок.

— Так он же тебе это и втолковывал, дурья башка!

Маторин стоял у стола, разложив перед собой бумаги, и что-то помечал красным карандашом. Он вообще редко улыбался, но теперь к обычно строгому выражению его лица прибавилась некоторая торжественность. Маторину явно нравилась роль председательствующего. Когда в углу зашумели, он взглянул удивленно и немного с обидой:

— Тише, товарищи! Собрание не окончено. Есть еще один вопрос...

— Два разобрали, хватит.

— Без чая останемся!

— Кончай базар, сознательность надо иметь.

— Тише, товарищи комсомольцы, — снова произнес Маторин и, убедившись, что теперь его слушают, продолжил: — Есть еще важный вопрос. Слово для информации имеет секретарь судовой партийной организации Евгений Карлович.

Второй помощник Клинцов степенно поднялся, покрутил в руках незажженную трубку, сунул в карман и совсем не ораторским, обыденным голосом вывел:

— Да, собственно, какая у меня информация. Почти все, что скажу, вам известно. Вот... Что за высокие показатели в соцсоревновании наш коллектив удостоен почетного вымпела, радиограмму зачитывали. Вместе мы все радовались. И в ведомостях за получение премии вы тоже расписывались... Гордо это — под вымпелом море бороздить. Но и обязывает! Вот... Мы и задумались, коммунисты: а что дальше? На других судах тоже нажимают, и вымпел что — снимать?

— Не отдадим!

— Тоже поднажмем...

— Верно, поднажмем, — согласился Клинцов. — А как?

— Работать нужно.

— Точно, работать. — Клинцов достал из кармана трубку и сунул ее обратно. — Работать, да. Здорово работать. Еще лучше работать. Вот... Но важно знать, у кого хорошо получается, а у кого похуже. Раньше общим котлом шло, а теперь по-новому требуется, понадежней. Различать каждого...

— Правильно! Пусть боцман учитывает. Или старпом.

— И в машине... Стармех.

— Стармех, боцман... Они могут. Они и так все видят. Суть в том ли? — Клинцов вопросительно оглядел красный уголок. — Обязательства разве они за вас принимают? Сами небось. Вам самим бы и решать, кто лучше, а кто хуже трудится. Вот... Как смотрите на такое предложение партийцев? Про гласность соревнования?

Клинцов неожиданно сел, но Маторин уловил его маневр, тотчас продолжил:

— Я полагаю, поддержим, товарищи комсомольцы? Дельное предложение. И сразу, сейчас, проведем первое подведение итогов. — Он порылся в своих бумагах, поднял листок со списком. — Итак...

— Подготовиться дай!

— А голосовать тайно?

— Сиди, тайно! Опять буза начинается. Вечно от палубных буза.

— Крой, Маторин. С меня начинай. И чтобы в открытую высказывались.

— Значит, принимается, — подтвердил свои прежние слова Маторин. — Я забыл сказать, что есть мнение квалифицировать каждого как стахановца, ударника или отстающего. Буду называть фамилии. Зарицкий... Решайте!

— Стахановец. Крой дальше.

— А что выше: стахановец или ударник?

— Темнота, слушать надо!

— Непомнящий, кочегар.

— В машине все стахановцы!

— Ишь ты, обжуливают. Сказано: раньше принимали общим котлом. Индивидуально определяй.

— Индивидуально и есть все стахановцы. С Непомнящим во главе. Видал, фигурой вымахал! В дверь не проходит. Читай, Маторин, не задерживай.

— Левашов?

И споткнулись.

Неловко всем. И непонятно, отчего неловко. Переглядываются, шепчутся, молчат.

— Ударник... — вставили из угла.

— С чего вдруг? Ишачит со всеми на равных — стахановец!

— А трое суток старпом влепил?

— На трое суток меньше других вкалывал — вот и вычет. Ударник, значит. В кладовке небось отоспался.

— Сиди, пусть сам определит! Как считает про обязательства — выполнил?

— Товарищ Левашов, — позвал Маторин. — Собрание интересуется. Докладывай.

Он вскочил, красный, растрепанный. Руки неприкаянно терли обтянутую синим комбинезоном грудь, и в голосе сразу все — обида, злость, страдание:

— Отстающий! Самый отстающий я, хуже нет. Ходатайствуйте, чтоб списали. Чтоб не портил общую картину!

И опять тихо. И опять неловко. И теперь уже ясно, отчего неловко: про левашовский арест надо прения открывать, да ведь базар получится, никого толком не оповестили, когда одного матроса на работе недосчитались, мнение по слухам составляли. И еще оттого неловко, что и потолковать охота. Одному спесь с гордеца сбить, другому — заступиться.

— Ответ считаю несерьезным, — сказал Маторин. — Ты, Левашов, брось истерику разводить. Заслужишь, так и походатайствуем, чтоб списали. А сейчас давай говори, квалифицируй, как оцениваешь свою работу. Самокритично.

— А почему только я — самокритично? — Он опять вскочил, замахал руками. — Пусть все. И ты, Маторин, начни, покажи пример!

— Я на губе не сидел...

Спас положение Клинцов:

— Дело тут, товарищи, особое. Приказ старпома мы обсуждать не вправе. Допущенное матросом Левашовым нарушение дисциплины, конечно, надо записать ему в минус. Ему и всей комсомольской организации. Вот... Но давайте повременим. Дадим Левашову возможность исправиться. Минус пусть плюсом взаимно уничтожит. Как в математике... А там посмотрим, кем его назвать.

— Правильно! Сыпь, Маторин: без чая останемся.

— Значит, принимается предложение Евгения Карловича, — хмуро сказал Маторин. — Следующий Чепуров, машинная команда.

— Стахановец.

— Ударник! Неча всех в стахановцы записывать. Так и двигаться будет некуда. Левашова небось на минус...

Шли океаном, где-то возле Командоров.

Вечером Огородов поднялся на мостик проверить ходовые огни. Конечно, если что, ему с вахты просигналят, но тогда поздно — ЧП, тогда отвечай. Вот электрик все и осматривал днем, заранее, а время от времени прослеживал в ночи, чтобы спокойнее спалось.

Темень, вода за бортом шумит, чуть гарью из трубы тянет... Огородов отправился на левое крыло мостика и увидел впереди две темные фигуры: Реут, а рядом Алферова — стоит у ограждения, спиной к воде, а лицом к нему, к старпому.

То, что Аля на мостике, электрика не удивило, она на вахте была, но почему здесь Реут?..

Огородов виду не подал, обошел стоявших, высунулся за борт. А там красота! От судна отходит полоса пены и голубовато светится, фосфоресцирует. Повыше — красным глазом — огонь, свет от него расходится по точно определенному сектору, на сто двенадцать с половиной градусов, но чуток падает вниз, смешивается с таинственным мерцанием волны, и от этого высокая стена борта и мостик пурпурно сияют, словно бы их окутывает какая-то звездная пыль...

Электрик выпрямился, а старпом ему говорит:

— Светит?

— Чего ж не светить! А вы, я вижу, перед сном воздухом дышите, Вадим Осипович?

— Дышу. Разве нельзя?

А электрик ему:

— Что вы! Святое право каждого. Вот только не всегда удается, Вадим Осипович.

— Что не удается?

— Дышать. Так иной раз человека под микитки возьмут, что вздохнуть невозможно.

А старпом:

— Это где же так происходит?

— Бывает. Конечно, не у нас, на «Гюго». Тут порядок. Тут люди без дела не разгуливают.

Аля рассмеялась:

— Строг наш Огородов!

А электрик сказал свое — и в сторону. Нечего, дескать, мне на мостике торчать, да еще разговаривать. И тут до него слова долетели. Кто сказал, Огородов не смог разобрать — может, он, может, она, а может, и вместе что произнесли. Только смех четко послышался, ясный, тихий такой, как бывает, когда те, что смеются, хорошо друг друга понимают.