Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

• Название: Повесть об отроке Зуеве
• Автор: Юрий Крутогоров
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5—08—000875—X

Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.

---

Еще раньше отец отправил его в Англию изучать лондонские госпитали. На третий день сбежал на побережье. Отец накатал разгневанное письмо: «Что за дело бегать по берегу пролива, собирать водоросли, ракушки…»

А он нашел поразительную ламинарию — вздутое слоевище, уплощенный черешок, края похожи на крылья бабочки. Описал этот вид. Был счастлив.

По возвращении сказал отцу:

— В английском воздухе я был проницательнее и степеннее.

— У тебя легкий ум. Что же касается натуральной природы, ею проницательно можно заниматься в окрестностях Берлина. Я тебе присмотрел место военного лекаря в полку.

Представилась возможность отправиться с экспедицией в Америку. Старик заартачился.

Уже сам знаменитый Линней воздал должное молодому Палласу. О, это тот юноша, который доказал, что линнеевский класс червей построен неверно?

Естественные журналы пишут о Палласе, утверждающем, что кораллы суть не растения, а животные. Ученый мир вслед за Петером признал: ствол коралла не что иное, как «животное дерево», каменная же часть — всего лишь скелет.

Паллас избран членом Лондонской и Римской королевской академии, а отец сетует: пустое, вот медицина — это занятие.

Петер спасовал перед отцом и когда его пригласили в путешествие к мысу Доброй Надежды, в Индию. Старость, старость, сердился Петер, как она непререкаема в своем стремлении воссоздать угодный ей мир! Жалкий мальчишка, ругал себя Паллас.

И вот приглашение из Санкт-Петербурга. Как, его там знают? В этой глухой стране?

В Петербург! Само божье провидение зовет туда. Вот где есть возможность приложить ум, руки, чувства натуралиста. Незнакомые народы, неоглядные степи, горы, моря — о, Россия!

Он описал несколько видов африканских животных. Его заключения приняты зоологами. Но был ли он в Африке? Книжник, кабинетный сухарь…

— Ты делаешь гибельный шаг, — кричал отец.

— Возможно! Выбор сделан!

2

Июльские вечера в Санкт-Петербурге теплы, влажны и убаюкивающи… Ложась в постель, Паллас размышляет: в России чужеземные имена, как правило, переиначиваются на местный, привычный лад. Петер Симон… Нет, нет! Отныне он станет величаться приемлемо русскому уху: Петр Семенович!

Петр Семенович Паллас, милостивые государи!

Натягивает на голову белый колпак. В глубине зеркала — курносое лицо. Здравствуйте, Петр Семенович! Как изволите себя чувствовать? Извольте: Петр Семенович ни об чем не жалеет.

Пусть старик ждет. Сын вернется! Ах, что загадывать! Пять лет — срок почти несбыточный! (Знал ли Паллас в ту минуту, что он возвратится в Германию не через пять лет — через полвека?)

Где-то далеко-далеко, возможно в самом царском дворце, слышна трехструнная скрипка. Голос ее печален. Оспа карает жителей столицы.

В хлопотах об экспедиции дни текли незаметно. Соколов и Вальтер готовили обоз. В команду зачислен подельщик кунсткамеры Ксенофонт Шумский.

Месяца за три до отъезда к Палласу нагрянул профессор Протасов. Разгорячен с мороза, прилепил, мурлыкая от удовольствия, ладони к кафелю голландской печи. Дернул слегка плечом — пушистая шуба стекла со спины, швырнул соболью шапку на подоконник.

— Петр Семенович, успели прочитать альбом Романовых трав?

Паллас ранее просил профессора о небольшой услуге — подготовить описание ромашки в сибирских гербариях. Как дивно и точно автор описал ромашку римскую — дал ей обозначение по-латыни, не забыл, как называется в просторечии: пуповка. А вот еще лекарская ромашка: сосонька. Баюкает слово. Ромашка голубая, а для россиянина — воловьи очи…

— Автор альбома со мною, собственной персоной. — Протасов распахнул дверь, шаркнул ногой в белом чулке до колен, точно дворецкий перед наследным принцем, вытянул из коридора за воротник мальчика. Последний жест выдавал в профессоре не дворецкого, а дюжего мужчину.

— Прошу любить и жаловать! Наш школяр Зуев. Малый юркий, шустрый, востроглазый, быстроногий, о чем свидетельствует его побег в морскую экспедицию капитана Чичагова…

Паллас натягивает на мартышечий нос проволочные очки, щурится, приподнимает очки к бровям, протирает веки — разглядывание столь диковинного малого требует особого усердия. Перед Палласом — белобрысый коротыш, с чуть удлиненным носом-лодочкой, веснушками по всей сияющей роже. Взгляд смелый, доверчивый.

Разглядывают друг друга, иностранный ученый и петербургский мальчонка о тринадцати годах.

— Альбом хорошо исполнен, господин школяр! — Паллас шевелит пальцами, и этот жест говорит: в работе, представленной ему, есть нечто особенно приятное.

Школяр Зуев. Так, так.

Протасов приподнимается с кресла:

— Петр Семенович, вот сего школяра рекомендуем в путешественную команду.

— Как звать?

— Василий Федоров Зуев.

— А лет?

— Без малого четырнадцать.

— Молод, что и говорить, Петр Семенович, — вступается за Васю профессор Протасов. — Пригодится в дальнем пути, поверь. В ботанике, в географии не по годам осведомлен. И стиль, стиль есть…

Палласу вспоминается, как русские называют ромашку — пуповка, воловьи очи, сосонька. Ему хочется назвать стоящего перед ним мальчугана «пуповкой»…

3

Неужели год прошел, как он в Санкт-Петербурге?

На календаре — июнь, год 1768.

Что ж, время зря не потрачено.

«Грамматик» Мокеев доволен его российским слогом.

Паллас знакомился с картами, сибирскими отчетами-донесениями служивых людей с мест предстоящего путешествия.

Еще Ломоносов, в бытность свою директором Географического департамента, немало размышлял о сибирской экспедиции. Землепроходцам, писал он, не поставлен предел проницательности, многое должна открыть смелость и благородная непоколебимость сердца путешественника. Палласа поразили эти простые и гордые слова.

Сердце путешественника — не это ли главное?

Как был обстоятелен, прозорлив сей ученый муж. Каменный пояс Урала заслонил от взора натуралистов то, что находится к востоку. Ломоносов составил «перечень предметов, до которых изыскания и наблюдения должны касаться испытатели натуры»: изучать реки, озера, моря, состав воды, открывать полезные в медицине травы, звериные промыслы, нравы и обряды местных племен, вносить поправки в атлас.

Сибирь, Сибирь, Сибирь… Она необъятна, нема, таинственна. Еще совсем недавно историк Миллер замечал: «О древнейших приключениях этой великой части Азии основательного и обстоятельного сказать нельзя».

Господин историк заметить изволили верно! Вот и пришла пора начать обучение этой части Азии языкам географии, зоологии, ботаники. Кто же эту немоту преодолеет, как не наука?

«Младенческая страна», — говорили ему в Берлине. А Ломоносов как заявил о себе белому свету? И сколько людей идут за ним, обуреваемых страстью к познанию? Протасов, Румовский, Котельников — как они исполнены желания оказать чрезвычайную услугу отечеству, затянутому едва ли не за ближайшим поворотом мраком неизвестности, с потаенными недрами, малоизвестными народами.

Да только ли эти ученые! Вот двое студентов — как полны желания приблизиться к истине. Палласа поразил Шумский. Чучельник экспедиции нужен позарез — без чучельника шагу не ступить. Посоветовали Шумского, смотрителя кунсткамеры.

— Плоть немощна, а дух бодр, — твердо сказал старик.

— Подумай, тяжко будет.

— Свербит любопытствие землю увидеть, ваше превосходительство. А что скажут, сил меньше, чем у вас, так и вы не так сильны, как центурион Тит Понтий. Только бы каждый пользовался силами умеренно.

— Вон как! — воскликнул Паллас. — Цицерона читаешь?

— Нахожу в нем утешение.

Неказистый старичина, из «подлых», как тут зовут людей мелкого звания, но какой полет мысли! Центурион с окладистой бородой!

Вот и этот школяр. Пуповка… Альбом отменно сделан — в нем и ботаника в точном своем виде, и даже некая поэтичность. Василий Зуев…

А что, не взять ли его?

Правитель академической канцелярии Тауберт, однако, не разделил Палласова мнения.

— Господин доктор, не насмешка ли это?

— Над кем, над чем?

— Над здравым смыслом. Россия возлагает такие надежды на экспедицию!

— Что же, вы полагаете, что школяр не оправдает затрат академических?

— Не только затрат — чаяний. Ее императорское величество проявляет особый интерес к сему путешествию.

— В условиях моего приглашения, господин Тауберт, записано: обучать прикрепленных учеников.

— Да, но — студентов, студентов…

— Ум школяра не засеян предрассудками. Душа его не менее восприимчива.

Поначалу Паллас и сам не был достаточно уверен в своем решении. Вдруг заупрямился.