Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

• Название: Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
• Автор: Лев Хургес
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9691-0728-1

Автор этих воспоминаний, Лев Лазаревич Хургес (1910, Москва – 1988, Грозный), был человеком своего времени: технарем, романтиком, послушным слугой революции. В 14 лет его поразила первая и всепоглощающая, на всю жизнь, «любовь» – страсть к радиоделу, любовь, которая со временем перешла и в «законный брак», став профессией. Эта любовь завела его далеко – сначала, в 1936 году, в Испанию, где он, радист-интернационалист, храбро воевал на стороне республиканцев, и уже в 1937 году – в ГУЛАГ. Львиную долю своего 8-летнего срока он отмотал на Колыме. Между романтизмом Испании и соцреализмом Колымы – тысячи связующих нитей: взаимная слежка, взаимный страх доносительства, взаимные предательства, весь тотальный бесчеловечный советский социум. Читать эти воспоминания интересно и легко: в них и история, и люди, и мужественная борьба за выживание и за достоинство человека в нечеловеческих условиях, и озорной блеск в вечно юношеских и влюбленных глазах.

---

3

На следующее утро пять человек – Артур Спрогис, его переводчица Регина Цитрон (старая коммунистка, член еще нелегальной польской компартии; умерла в Ленинграде в конце семидесятых годов), шифровальщик Вася Бабенко, я с «музыкой» и испанец-шофер – выехали на легковой машине с флажком советского посольства из Валенсии в Малагу.

Широкая лента гудронированного шоссе, по которой с легким шипением скользят колеса автомобиля. Через каждые 100 метров кучка белых камней, через километр – столбик, через 50 километров – большой столб с перечислением расстояний до ближайших городов. Четкие знаки поворотов, объездов, неровностей дороги, всяких запретов. Все это, несмотря на военное время, содержится в образцовом порядке. Что же касается темперамента испанских шоферов, то по сравнению с ними наши грузины и даже чеченцы просто флегматики. Скорость меньше 80–90 км в час (по любой дороге, даже по горному серпантину) у них вообще не котируется, а по более-менее ровному дефиле – не менее 110–130 км. Никакие меры воздействия на водителей эффекта не дают. Даже такое средство: на месте автомобильной катастрофы с человеческими жертвами, на обочине дороги, ставят «на попа» покореженные рамы разбившихся машин, прочно вкопав их в землю, а рядом устанавливают большой черный крест с перечислением на табличке фамилий погибших, с назидательной надписью, вроде: «Мир их праху! Да простит им Господь их прегрешения, ибо покаяться в них перед смертью у них не было времени».

С точки зрения нормальной логики, при подъезде к такому «памятнику» (а на особо опасных местах дорог их бывает и по несколько штук) нога автомобилиста должна сама отпустить акселератор, но на испанских водителей даже это не действует, – 100 км в час, не меньше, даже мимо «памятников». Недаром, по имевшимся данным, количество советских добровольцев, пострадавших в дорожных происшествиях, вполне соизмеримо с аналогичными потерями в боевых действиях.

Но ехать по такой дороге все же приятно: чистенькие деревни с белыми домиками сплошь в цветниках и зелени. Несмотря на большое движение автотранспорта, велосипедистов очень много, но ездят они по специальным дорожкам за обочинами шоссе, с полной для себя безопасностью.

Особенно поражают апельсиновые рощи, почти непрерывно тянущиеся по обеим сторонам дороги. На деревьях почти не видно зелени из-за обилия крупных, ярко-желтых плодов. Собранные апельсины свалены в кучи вдоль дороги и тут же грузятся в автомашины, примерно как у нас картошка (с которой они примерно в одной, если не дешевле, цене). Каждая такая куча (а тянется она вдоль дороги порой много десятков метров) принадлежит определенному хозяину, и на ее концах вкопаны столбики с дощечками. Фрукты никто не охраняет (да и вообще в Испании я почти не видал сторожей, воровство там не в почете). Подъезжает к такой куче машина. Шофер с одним или двумя грузчиками наполнит кузов апельсинами и на дощечке отметит дату, грузоподъемность машины и поставит свою подпись. Когда все апельсины увезут, хозяин берет эти дощечки и едет в контору получать деньги. Никаких тебе экспедиторов, бухгалтерий, накладных, ведомостей и прочего.

Недаром Валенсия славится экспортом апельсинов. Правда, валенсийские апельсины несколько толстокожи, но это качество только делает их более пригодными для длительной транспортировки. Впоследствии мне довелось отведать и знаменитых эстепонских апельсинов (Эстепона – небольшой городок километрах в 80 к югу от Малаги по побережью Средиземного моря). Их вкус вообще бесподобен. В разрезанном виде в них заметны красные прожилки, наподобие кровеносных сосудов. По качеству они считаются лучшими в мире, но из-за чрезвычайно тонкой кожуры не выдерживают никакой перевозки и портятся даже по пути в Малагу, так что их приходится есть на месте, да и то не чистя, а слегка надрезав кожуру: содержимое выдавливают на блюдце или прямо в рот. Но и валенсийские апельсины хороши, а обилие их на деревьях настолько велико, что если бы не специальная система подпорок, то ветви обломились бы под тяжестью плодов.

Но мы едем все дальше: как в калейдоскопе, мелькают поселки и города. Гандия – крупный морской порт, в основном экспортирующий апельсины. Аликанте – фешенебельный курорт, славящийся своим знаменитым вином и рестораном, который расположен на прибрежном острове и имеет сообщение с городом через перекидной мост и очень нарядные катера. Уже знакомая мне Мурсия. Испанские города поражают своим необычным для нашего глаза видом: узенькие улочки, мощенные булыжником или каменными плитами, застроенные домами архитектуры бог знает какого века, часто сменяются вполне современными широкими проспектами с многоэтажными домами. В каждом городе много различных арок, фонтанов, а особенно памятников. Памятников всевозможных: и конных (большинство), и военных, и гражданских, и духовных. Особенно популярны фигуры любимых испанских героев – Дон-Кихота и Санчо-Пансы. Они везде: на памятниках Мигелю Сервантесу (есть почти в каждом уважающем себя испанском городе), на календарях, спичечных коробках, сигаретных пачках, бутылочных этикетках – отовсюду глядят на вас симпатичные физиономии Рыцаря Печального Образа на кляче и его верного оруженосца на осле.

В небольшом городке (хотя он и являлся столицей провинции, по-нашему – областным центром) – Альмерии (получившем печальную известность из-за того, что неподалеку отсюда, около деревни Паломарес, с американского бомбардировщика была «утеряна» водородная бомба[118]), мы решили сделать остановку на отдых. Город вроде бы ничем не примечателен, только, как говорят, въезд с моря на главную улицу несколько напоминает въезд в Иерусалим с Вифлеема. Рассказывали (за точность, конечно, поручиться не могу), что когда в 1929 или в 1930 году, после длительного перерыва, первый советский пароход пришел в Испанию, то портом его назначения оказалась Альмерия. Наши морячки сразу же обнаружили сходство «пассады» с Иерусалимской улицей, и в небольшом подпитии решили провернуть мероприятие по антирелигиозной пропаганде (столь модное в те времена) – а именно инсценировать въезд Христа в Иерусалим. Подобрали матросика, немного похожего на Христа, завернули его в белые простыни, посадили на специально для этого нанятого белого осла, и вся процессия, с гармонью и пением антирелигиозных частушек на русском языке, двинулась по «пассаде» в город. Когда растерявшиеся поначалу власти разобрались, в чем дело, то полиции было уже поздно вмешиваться: фанатически настроенная, озверевшая толпа, подстрекаемая священниками и монахами, напала на «процессию». Лжехриста стащили с осла и жестоко избили, досталось, конечно, и апостолам, и только несколько запоздавшие по весьма понятным причинам жандармы спасли незадачливых агитаторов от печального конца. Возник довольно серьезный дипломатический инцидент, который был улажен с большим трудом, и с тех пор и до самого начала Гражданской войны ни один советский пароход в Альмерию не заходил.

При беглом знакомстве с городом меня удивило одно курьезное обстоятельство: сплошь и рядом можно было видеть, как весьма приличные дамы и господа безо всякого стеснения почесываются (преимущественно ниже пояса), даже на виду у всех, на самых людных улицах. Впоследствии, когда мне пришлось пожить несколько месяцев в Альмерии, это явление объяснилось: оказывается, из-за близости к городу меловых гор тут развелось огромное количество блох. Днем они ползали по тротуарам и кусали до пояса, а ночью и вовсе не давали спать. Избавиться от них было практически невозможно. Вопреки известной поговорке, не помогала тут и поспешность: блохи неуловимы, и нечего удивляться, когда человек, которого их укусы доводят до исступления, чешет покусанные места прямо на улице, иной раз и во время беседы с дамой, которая и сама таким же образом пытается унять нестерпимый зуд. Даже теперь, спустя столько лет, при одном только воспоминании о проклятых альмерийских блохах тело мое начинает зудеть.

Пообедав и отдохнув в Альмерии, мы поехали дальше. До Малаги оставалось еще километров двести пятьдесят. Проехали ряд рыбачьих поселков, и уже затемно добрались до городка Мотриль. Тут уже начала ощущаться близость фронта: стали появляться санитарные повозки, военные машины и даже расположившиеся на отдых воинские подразделения. Дорога пошла по горам, причем порой она лепилась узенькой террасой по крутому склону горы, а с другой ее стороны слышался мерный рокот волн Средиземного моря. Несколько раз переезжали вброд небольшие горные речушки. (Фашистские диверсанты повзрывали бывшие здесь когда-то мосты. Как я впоследствии имел возможность убедиться, они никем не охранялись: мне, по долгу службы, пришлось фотографировать много таких мостов на большом участке шоссе. Хотя у меня было соответствующее разрешение, оно мне ни разу не понадобилось, потому что спрашивать его было некому: никакой охраны на мостах не наблюдалось, недаром чиновник, выписывавший мне разрешение, так удивлялся, зачем оно мне.)