Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

• Название: Розмысл царя Иоанна Грозного
• Автор: Константин Шильдкрет
• Жанр: Альтернативная история

Роман посвящён жизни и деятельности Ивана Грозного, его борьбе за укрепление Русского централизованного государства.

---

Боярин охотно повернулся к порогу, с трудом протискался в узенькую дверь и затопал по выложенному камнем подземному ходу.

Едва заглохли шаги, царевич подкрался к углу, отвалил каменную плиту и достал из норы игрушечную виселицу.

— Ужотко пощиплют тебя нечистые в преисподней! — злорадно склонился он над деревянным мужичком. — Жалуй-ко в шёлковую петельку, мымра!

Что-то зашелестело за дверью. На припухшем лице Фёдора отразился испуг. С несвойственной ему быстротой он сунул виселицу в нору и придвинул камень.

В клеть вошла наряженная в цветные лохмотья и высокий колпак худощавая девушка.

— Фатьма! — сладко зажмурился царевич и растопырил руки.

В чёрных глазах шутихи сверкнули острые искорки.

— Твой Иван больно била… некарош била… ты будешь била — не стерпит Фатьма! — И упала вдруг на колени. — Отпусти! Юрт моя нада видеть… Крым нада… Отпусти!

Фёдор крепко обнял девушку.

— Солнышко моё красное!

* * *

По трубе, потирая весело руки, к выходу спешил Друцкой. На дворе он столкнулся лицом к лицу с Борисом.

— От государя? — спросил Годунов.

— Где уж нам! Тебя сдожидается, а с нами и слова не молвит.

Он с нескрываемым раздражением поглядел на Бориса.

— Подменили царя! То, бывало, без опришнины шагу не ступит, а ныне токмо ты у него и весь свет в оконце! Даром, что в списках особных не вписан!

Годунов свысока поглядел на Друцкого и, не удостоив его ответом, ушёл.

— Слыхивал? — встретил Иоанн на пороге советника.

— Слыхивал, мой государь. — И како надумал?

В первый раз за всё время близости своей к царю Борис смело поднял голову.

— Воля твоя, государь, а токмо не одолеть нам ворогов без подмоги земских бояр.

— Прыток ты, кравчий! — схватил Иоанн советника за ворот; но тут же упавшим голосом приказал ему сесть.

Приложившись к царёвой руке, Борис опустился на край лавки.

— Лихо, мой государь, на Ливонии. Лихо и на всех украйнах.

— А и лихо то, Борис, небывалое!..

— Небывалое, царь!

И снова с твёрдой уверенностью:

— Время тако ныне, что и земщина, и холопи должны быть примолвлены. Особливо земщина.

— Пошто ей така благодать?

— Авось пожалуешь ежели милостями своими земских, перестанут они под басурмены защиту искать и помышлять зло противу тебя.

— Ну-кося, сказывай, сказывай!

— Токмо и свару у них с тобой, что ратованье за былую силу свою в государственности.

Годунов поднялся и впился немигающими глазами в глаза царя.

— Покель лихо с ливонцы да и с протчие басурмены, негоже гнать родовитых на дружбу с басурменовыми королями. При чмуте погибнешь ты, царь. Нешто не ведомо тебе, что и Москву Девлет-Гирей не пожёг бы, ежели б земские не подмогли ему? — Он вытер рукавом лицо и присел. — А, даст Бог, побьёшь чужеземцев, — сызнов содеешь тако, чтобы, опричь тебя, не было на Русии иного владыки.

На глазах Грозного задрожали слезинки.

— Весь живот положил, чтобы изничтожить удельных, худородных возвысил, торг великой с басурмены наладил — и ни к чему. Всё отнял Бог. Что яз ныне Ивашеньке оставлю после себя?

Годунов приложился к царёву подряснику.

— Даст Бог одолеть ворогов, — всё обернётся.

Схватив со стола пергамент, Иоанн ожесточённо скомкал его и бросил под ноги.

— В челобитной сей они, ехидны ползучие, на опришных кивают! Опришные, вишь, не к лику пришлись им!

Борис на носках подошёл к двери, неслышно открыл её и, убедившись, что никто не подслушивает, подскочил к царю.

— А и Фуников и Висковатой не краше той земщины, царь! А поищешь — и ещё кой-каких лиходеев найдёшь!

И, не обращая внимания на знакомое причмокивание Иоанна, признак неминуемой бури, упрямо продолжал:

— Для показу вместно сие сотворить. Дескать, доподлинно меняю яз опришных на вас.

— А ежели и верных советников погублю и никакой лихвы от князей не узрю?

Годунов ухмыльнулся.

— Не можно тому быть, государь: больно охочи князь-бояре до власти!

Со двора глухо донеслись говор и смех.

Грозный поглядел мельком в цветное оконце.

На кругу подвыпивший Иван-царевич отплясывал русскую. Шуты и шутихи, кривляясь, орали непотребные песни.

В стороне, разморенно прижимаясь к Катыреву, стоял царевич Фёдор.

У его ног, в изодранном сарафане, простоволосая и покорная, свернулась комочком Фатьма.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Иоанн снял опалу с немногих оставшихся в живых бояр.

Решив временно примириться с «землёй», он изо всех сил пытался показать, что навсегда покончил с опричниной.

Первым вернулся в свою вотчину разорённый Щенятев. В губе его встретили все приказные и духовенство.

В поношенной шубёнке и истоптанных сапогах князь держался на коне так, как будто обрядили его в шутовской наряд и заставили лицедействовать.

Едва добравшись до своей усадьбы, он заперся в хоромах и никого не допустил к себе.

На другой день к нему прискакал гонец из Москвы.

— Жалует тебя государь кафтаном парчовым и соболиного шубою, — торжественно поклонился вестник и положил на лавку тяжёлый узел…

В обновах Щенятев сразу стал неузнаваем. Он ни минуты лишней не засиживался в хоромах и постоянно старался быть у всех на виду.

В воскресенье на княжий двор согнали холопей.

В парчовом кафтане и в шубе, накинутой на плечи, полный тщеславия, вышел боярин к народу.

Спекулатарь щёлкнул кнутом. Людишки повалились наземь, поползли на брюхе к господарю и поочерёдно поцеловали края кафтана и шубы.

— Аль солодко было при худородных? — подмигнул куда-то в пространство Щенятев, дождавшись, пока людишки отползли на середину двора.

Спекулатарь больно хлестнул по спине первого попавшегося холопя.

— К тебе молвь!

Забитый взгляд ввалившихся глаз крестьянина тяжело уставился на боярина.

— Нам, господарь… нам — како пожалуют…

Князь снял кунью шапку и помахал ею в воздухе.

— А жалую яз смердов своих рожью да просом запашным.

Толпа недоверчиво приподняла головы.

— И позабудем отныне о былых невзгодах великих, — горько вздохнул Щенятев. — То Божье было взыскание!

После обедни всем людишкам раздали по десять гривенок зерна и по пять гривенок лука.

Вечером прискакал на коне Прозоровский. Старинные друзья заперлись в трапезной.

— Каково? — хихикнул гость.

Щенятев радостно потёр руки.

— Отменно, Арефьич! Чу-де-са!

И кичливо:

— Како и предрекали мы, тако и подошло: видано ли, чтобы земля Русийская на смердах держалась?!

Он показал пальцем в сторону деревушки.

— Отпущу им зерна под пашню, а даст Господь лето пригожее, сызнов полны будут житницы хлеба. И людишки окрепнут, а с ними и сам возвеличусь.

Прозоровский одобрительно крякнул.

— Допрежь всего хлебушек. На хлебушке вся сила земская!

Они перекинулись ехидными улыбками.

— А срок придёт, — покажем мы и Васильевичу и всем страдниковым отродьям, како без нас господариться!

* * *

Грозный переехал со всем добром своим в отстроенный заново Кремль. В последнее время он чувствовал себя крайне разбитым и почти не поднимался с постели.

В полдень в отцову опочивальню приходил неизменно Иван-царевич и молча усаживался подле оконца.

— Женить бы тебя, Ивашенька, — вздыхал Иоанн. — Внука родил бы ты мне, а себе наследника на стол московской.

— И тако не лихо мне, — отмахивался Иван.

— Почию яз вскоре, сын мой любезной, и не узрю ни снохи, ни первенца твоего.

Он любовно заглядывал в глаза царевичу.

— И весь-то ты ликом и очами в покойную матушку.

— А сказывают люди — в тебя яз, батюшка, и ликом, и норовом.

В дверь просовывалась голова Фёдора. Грозный поджимал презрительно губы.

— Пономарь жалует наш.

И хрипел, грозясь кулаком:

— Схорони ты улыбку свою одержимую!

Фёдор подползал на коленях к постели.

— Твоя воля, батюшка!..

Иван подмигивал лукаво отцу:

— Вот кого бы женить! Авось поумнел бы при бабе.

Конфузливо тупясь, Фёдор скромненько усаживался на край постели.

— Ваша с Ивашенькой воля, батюшка!..

Грозный трапезовал вместе с детьми, Борисом и Вяземским. Тут же за столом рассматривались государственные дела и челобитные.

Царь лениво выслушивал доклады и во всём соглашался с мнением Годунова. Только при разговорах о земщине он несколько оживлялся.

— Не верят? А яз им верю?!

И, зло отставляя от себя блюдце, ругался площадною бранью.

Однажды в беседе Друцкой, превозмогая испуг, шепнул Иоанну:

— Слух бродит недоброй, царь.

Лицо царя вытянулось и посинело.