Дан Маркович - Лиха беда начало (рассказы)

• Название: Лиха беда начало (рассказы)
• Автор: Дан Маркович
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Это и есть лепра, самое начало... Несколько лет лечения - и, может быть, все обойдется... но кто знает, болезнь эта коварна.

Нас повели по палатам.

- Я покажу самую старую больную. Она пришла в десятом году. Проснулась недавно, приподнялась... а рука осталась лежать на кровати - отпала по самое плечо...

Старуха лежала у окна. Майский теплый ветер шевелил седые с желтизной волосы. Она не слышит и не видит, и боли не чувствует. Казалось, что старуха улыбается, но разве разглядишь улыбку на таком лице...

- Это львиное лицо... выпадают ресницы, брови, распухают бровные дуги, а нос...

Я подумал - ...пятьдесят лет... Она вошла сюда молодой девушкой, в начале века. Как это можно перенести? Тех, кто ее знал, любил - разметало время, их убивали на войне, жизнь менялась, а она была все время здесь... Разве не лучше умереть?..

- А сейчас посмотрим других больных...

Мы спустились в сад. Среди деревьев пожилой мужчина строил: домик, один из тех самых теремков, которые мы видели с дороги. У него не было обеих кистей. Он захватывал обрубками рук кирпич и крепко держал, пока стоящая рядом женщина намазывала раствор, потом уверенно шлепал кирпич на место и брал следующий. У женщины были чудовищно распухшие ноги, но руки в порядке, и работа продвигалась на наших глазах.

- Они поженились здесь, - сказал врач,- такие домики больные строят для себя. У них нет надежды выйти отсюда, но мы замедляем течение болезни, и они могут жить долго...

Чудовищно и непонятно. Они заперты здесь - и смеются... Врач посмотрел на меня и улыбнулся, он был не намного старше нас.

- Мне предложили это место - я согласился. Денег больше, работа без спешки - лечишь каждого годами...Опасности никакой - открытый туберкулез куда опасней. У меня домик за оградой, огород, здесь хорошо. И я кое-чтопонял за эти три года. Скоро уеду, конечно, но это место мне не забыть, да...

Мы вышли на дорогу. Мимо проносились машины - недалеко большой город. Забрались в автобус и покатили. Домики лепрозория остались позади. Я облегченно вздохнул - вряд ли заразился, это мало заразно, и руками ничего не трогал... Мне надо было срочно забыть об этой поездке - и я забыл - уж слишком все, что я увидел, не вписывалось в мое понимание жизни. А потом начал вспоминать это майское утро, яблони в цвету, старуху из царских времен, и этих двоих, строящих свой дом.

Трамвай - мое ощущение

Другой такой странной ссоры я в жизни не видел. Два моих знакомых, Виктор и Борис, чуть не подрались из-за английского философа Беркли, отъявленного идеалиста. На занятиях этого Беркли ругали. Назвать человека берклианцем - значит заклеймить навечно. После занятий Виктор пришел к нам и говорит:

- Нравится мне Беркли, ведь только подумать - весь мир! - мое ощущение... и ничего, кроме этого нет... Просто здорово!

Я ему говорю:

- Пойдем, Витя, в столовую - ради материи, а потом на волю - в поле...

Дни стояли золотые - сухие, теплые, мы только учиться начали. Но тут пришел к нам Борис, он дома жил, не в общежитии. Борис большой и толстый, и очень практичный человек, с первого курса сказал - буду стоматологом, и свою мечту выполняет. Всегда деньги будут, говорит, на мой век челюстей хватит. Виктор ему про Беркли рассказал, а Борису что-то не понравилось. "Это все выдумки,- говорит,- это что же, и я твое ощущение?..."

- Может и так,- отвечает Виктор,- но ты не обижайся, ведь я и сам себе - может ощущение и не больше.

А Борис ему:

- И трамвай - твое ощущение, да?...

- И трамвай, ну и что же?...

- А вот то, что этот трамвай тебя задавит, и тоже будет твое ощущение?...

Виктор удивляется:

- Зачем меня давить?... Ты мне докажи. Все вы, материалисты, такие, вы своей материей только задавить можете, это ваш лучший аргумент.

Тут Борис раздулся от злости и предлагает:

- Хочешь, я тебя в окно выброшу, тогда узнаешь своего Беркли...

А Виктор ему - "ничего не докажешь..." Чуть не подрались, и с тех пор здороваться перестали. Был тогда в комнате еще один человек, и он весь разговор передал, кому следует. Виктора чуть не выгнали тогда, но он от своего Беркли не отказался, книги его стал читать, а потом и вовсе стал философом. Сейчас он далеко живет, иногда пишет мне, Беркли по-прежнему уважает, только, говорит, у него своя философия, а у меня своя. Борис стал большим начальником, даже про зубы забыл, и со мной не здоровается - может, не узнает, а может и не хочет знать: ведь я тогда сказал, что ничего не было, и материю никто не трогал, первична она - и все дела... Ну, а я стал врачом, лечу больную материю, да не все так просто. Вот сегодня привезли человека - он от слова одного, от сотрясения воздуха вроде бы ничтожного упал, и будет ли жить, не знаю... Вот тебе и Беркли - идеалист.

Тот самый Морган

Когда я был студентом, в нашем университете еще не успели навести порядок, все-таки не Россия, а Прибалтика. Павлова, правда, насаждали, как когда-то картошку, но до Менделя с Морганом не добрались всерьез. Наш старик рассказывал про гены и хромосомы, а когда его спрашивали про Лысенко - вздыхал, что-то бормотал и разводил коротенькими ручками. Он явно не хотел неприятностей и определенно не высказывался. Приехал академик Глущенко, правая рука Лысенко, и с трибуны кричал на всех: "Наследственность - это вам не сундук с наследством, это свойство..." Никто ему не возражал, времена шли суровые. Правда, наш старик пытался что-то сказать, но он не умел кричать, что-то мямлил, а потом махнул рукой и сел. Глущенко посмеялся над ним и почему-то назвал "мистером". Все это было странно. С большими трудами я достал книгу Моргана. Она меня поразила своей сухостью и определенностью. Какой же он идеалист??... В следующий раз я подошел к старику и попытался поговорить откровенно, но он что-то пробормотал - народу, мол, много - и поспешил уйти...

Через несколько дней на улице около меня затормозил мопед: "Садись, подвезу..." Старик улыбался, толстые щеки лоснились. Он лихо подкатил к общежитию, и тут, нагнувшись ко мне, сказал:

- Я был учеником Моргана.

Я не знал, что сказать и смотрел на него. Морган... начало века, а старик был живой и улыбался мне...

- Да, я и моя жена, учились у него, а потом работали, четыре года. Лысенко, Глущенко - это хулиганы, бандиты... Я был у Моргана, а вы-у меня, это и есть наука, молодой человек.

Он кивнул мне и укатил. Дома я открыл книгу Моргана и в библиографии увидел строчку: "Морган, Хинт, 1914..." Еще немного - и я бы заплакал. Есть еще люди... Морган уже не был так далеко от меня. В это время я выбирал кем быть, и разговор со стариком столкнул меня с места.

Хорошо

Старуха, которая читала нам физиологию, не любила меня. Я всегда опаздывал на лабораторные занятия, а на лекциях и вовсе не бывал. И она придиралась ко мне. Лучше всего это сделать на занятиях, потому что работает одна группа, десять человек, и каждого видно - всегда найдется, что сказать... Она подходит, руки за спину, и молча наблюдает - ждет промаха. Но я не так боялся промаха - я думал о халате. У всех были белоснежные гладкие халаты, а мой вечно мятый и серый. После занятий я бежал на кафедру биохимии, работал там, ставил опыты, и выстирать халат не успевал, а второго у меня не было. И вот она стоит сзади, и, конечно, видит мой смятый ворот и грязноватые локти. Но об этом она молчала и делала замечания по существу. И все же я был уверен - когда-нибудь она выскажется обо всем, что видела... Она высокая, худая, лоб и подбородок выступают, а глаза из вогнутости лица глядят не мигая, как у ночной птицы. Чуть ошибешься, за спиной оживает скрипучий голос - "не так..." - протягивается длинная рука и несколькими движениями пальцев исправляет ошибку. Свое дело она знала, что и говорить... И вот она стоит за спиной и смотрит на мой мятый халат. Зачет, правда, приняла. Я, как всегда, опоздал, пришел с другой группой. Она подняла брови - "вы откуда?..." Как будто не знает, полгода наблюдала за моим халатом. Но зачет подписала. А теперь принимает экзамен.

Она сидит в глубоком кресле, в полумраке, а я - перед ярким окном, и, конечно, она видит мой халат. Но теперь он выстиран и выглажен, так что нечего рассматривать меня. И я все знаю... Я говорил, она молчала, вся в темноте, только сухая рука с длинными пальцами - на подлокотнике, видна. И все же мне казалось, что вижу глаза, и смотрят они насмешливо, может даже презрительно... Какая мертвая холодная старуха... Последний вопрос - о Декарте. Вот истинно живой человек, не то, что эта мумия. И в физике я с ним встречался, и в математике, а недавно книгу читал о его жизни... Она прервала меня - "пожалуй, хватит..." И внезапно, резко, отрывисто - "А когда жил Декарт?"

Вот момент моего торжества! Я делаю паузу - пусть порадуется, что поймала меня - и называю точные даты его рождения и смерти.

И мой удар дошел до цели. Пальцы длинной руки пришли в движение. Она подалась вперед и показалась из полумрака. "Вы любите Декарта?" Она не скрывала своего изумления. "Я была в его доме, молодой человек, когда жила во Франции..." Лицо ее стало живым и даже добрым. Она взяла мою зачетку и что-то начертила в ней: "Хорошо... хорошо".