Пьер Розанваллон - Утопический капитализм

• Название: Утопический капитализм
• Автор: Пьер Розанваллон
• Издательство: НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-86793-570-2

Пьер Розанваллон – профессор Коллеж де Франс, один из самых авторитетных европейских политических теоретиков, специалист по истории и теории демократии. В книге «Утопический капитализм. История идеи рынка», выдержавшей во Франции три издания, Пьер Розанваллон описывает процесс возникновения в европейской социальной и политической мысли одной из наиболее влиятельных идей эпохи современности, идеи общества как рынка – саморегулирующегося, гармоничного, прозрачного для самого себя. Эта созданная политической экономией XVIII века утопия до сих является одной из основ современного либерального мировоззрения.

---

Но, мне кажется, нужно пойти еще дальше. Определяя коммунизм как неопосредованное и прозрачное общество, Маркс в конечном итоге приходит к совершенно абстрактному обществу, в котором каждый индивид есть выражение всеобщности, поскольку общество структурировано лишь чистым сообщением [commerce] между людьми. Коммунизм, идя до конца в этом развороте либерализма, в конечном итоге приходит к воображаемой возможности социальной связи, основанной на одних лишь «нежных узах любви», если воспользоваться выражением Смита, отвергая всякое политическое или экономическое опосредование в отношениях между людьми. Маркс видит эту сложность и открыто обсуждает ее в черновиках «Критики политической экономии». В какой-то момент он, кажется, осознает утопичность видения неопосредованного общества. «Опосредование, естественно, должно иметь место», – пишет он[261] (курсив мой. – П.Р.). «В первом случае, который исходит из самостоятельного производства отдельных лиц (товарное общество), – продолжает он, – как бы эти самостоятельные производства ни определяли и ни видоизменяли друг друга post festum своими взаимными связями, – имеет место опосредование путем обмена товаров, путем меновой стоимости, путем денег, которые все являются выражением одного и того же отношения. Во втором случае (коммунистическое общество) сама предпосылка служит опосредованием; то есть предпосылка – это коллективное производство, поскольку коллективность есть основа производства. Труд отдельного лица с самого начала выступает как общественный труд»[262] (курсив Маркса). Этот текст является определяющим. Именно на предпосылке общества как тотальности основана возможность социальной связи. Иными словами, уничтожение политического и экономического опосредования дается ценой отождествления всех индивидов в едином организме. Коммунизм как чистое общество рынка, общество чистого сообщения [commerce] между людьми, таким образом, доводит до завершения либеральную утопию ценой противоречивого учреждения тотального социального организма. Отдельные частные виды отчуждения оказываются замененными единственным и единым глобальным отчуждением: человек принуждается к универсальности, которая может быть реализована только благодаря внешней по отношению к нему силе, которая тем менее уловима, что представляется не чем иным, как он сам. Таким образом, послед ним словом утопии социальной прозрачности оказывается тоталитаризм. Маркс не увидел этого следствия по причине, которая мне кажется принципиально важной; дело в том, что, говоря об осуществленной общности, он часто ссылается на модель семьи[263]. У кого в XIX веке могло бы вызвать опасения это внушающее доверие сравнение? Кто смог бы остаться равнодушным при упоминании будущего мира, задуманного как большая семья?

9. КАПИТАЛИЗМ, СОЦИАЛИЗМ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИДЕОЛОГИЯ

1. В поисках либерализма

Часто утверждают, что XIX век ознаменовал собой торжество либерального капитализма. Это утверждение двусмысленно. Если капитализм как таковой действительно диктует свой закон всему миру, в корне меняя образ жизни людей и производя революцию в способах производства, то либерализм, напротив, показательным образом в этом движении отсутствует.

В области международных обменов на протяжении XIX столетия протекционизм являлся правилом, а свободный обмен – исключением. В течение всей первой половины XIX века Франция упорно придерживалась принципов протекционизма и даже сохраняла полный запрет на некоторые виды импорта. Соединенные Штаты почти никогда не отклонялись от линии очень жесткой таможенной политики на протяжении целого века. С созданием Таможенного союза в 1834 году Германия получила внутреннее таможенное единство и замкнулась в себе. И только Великобритания составила исключение, упразднив в 1846 году ограничения на ввоз зерна и отменив в 1850 году знаменитый «Навигационный акт» 1651 года, запрещавший импорт колониальных товаров на неанглийских судах. Однако Англия являлась сторонницей свободной торговли лишь потому, что находилась тогда на вершине своей индустриальной мощи. Англия, эта мастерская Европы, рассчитывала наводнить весь континент товарами своих мануфактур. Лист напишет в своей «Национальной системе политической экономии», что свободный обмен являлся для нее лишь одним из орудий империалистической политики: «Как только взбираешься на вершину величия, то в правилах элементарной осторожности – отбросить лестницу, по которой взобрался, чтобы не дать другим возможности по ней подняться». Пример Англии все-таки задаст некоторую тенденцию к либерализации торговых обменов в Европе во второй половине XIX века, по крайней мере на строго двухсторонней основе: договор о свободной торговле между Францией и Германией в 1862 году, договор 1860 года между Францией и Великобританией. Впрочем, это будет лишь кратким отклонением от общего принципа. В 1879 году Бисмарк утвердит предельно протекционистские таможенные пошлины, и во Франции при Третьей республике по настоянию Мелина будет сделано то же самое. Даже в Англии Манчестерская Торговая палата, эта подлинная твердыня свободной торговли, организовавшая в 1839 году Anti-Com-Law League[264], в 1887 году потребует возврата к таможенным пошлинам. И хотя большинство теоретиков-экономистов продолжали восхвалять свободную торговлю и демонстрировать ее преимущества, следует признать, что на практике побеждал протекционизм.

Именно в XIX веке большинство европейских стран проводит политику беспощадной колонизации, в то время как Адам Смит в «Богатстве народов», а вслед за ним и все остальные экономисты-классики доказательно разоблачают колониальные иллюзии с экономической точки зрения. «Все страны полностью получили на свою долю все неудобства, вытекающие из обладания колониями. Что касается выгод, даваемых торговлей с ними, то их им приходилось делить со многими другими странами» (см. кн. IV, гл. VII)[265]. И тем не менее Франция, Германия и Англия втягиваются в дорогостоящую борьбу за контроль над Африкой.

В области внутренней политики либерализм, кажется, также забыт. Экономическая и социальная роль государства растет практически везде, и особенно во Франции и Германии. Принцип направлять оказывается актуальным в гораздо большей степени, нежели принцип не препятствовать, laissez-faire. Усиление роли государства становится одним из главных требований рабочего движения, которое видит в этом единственный способ улучшить свое положение[266]. Одновременно государство развивается, следуя собственной политической логике.

Священный принцип свободной конкуренции попран формированием могущественных трестов и картелей. Картельные сговоры и монополии правят рынком. В XIX веке практически только рабочий класс, положение которого к тому же усугублялось наличием огромного резерва рабочей силы, отдан на произвол рынка, его превратностей и колебаний. Утопия рыночного общества была лишь интеллектуальным инструментом, позволившим отменить законы, которые мешали формированию рабочего класса, пригодного для использования буржуазией (см., например, отмену закона Спинхемленда в Великобритании в 1834 году).

В XIX веке торжествует не либеральный, а дикий капитализм. Повсюду либеральные «идеи» подвергаются жестокой атаке со стороны господствующего класса, как только тот не может использовать их с выгодой для себя. Практический эффект либеральных теорий ограничился отменой закона Спинхемленда, с 1795 года гарантировавшего каждому человеку нечто вроде прожиточного минимума, и привел к победе Кобдена, возглавлявшего Лигу против хлебных законов, которая отменила в 1846 году таможенные ограничения на ввоз зерна. Именно на этот последний факт будут ссылаться либеральные экономисты на протяжении всего XIX века, чтобы не терять веру в преобразующую силу своих идей. Бастиа непрерывно хватается за этот пример как за настоящий миф, не желая расстаться с иллюзией, что достаточно одной лишь пропаганды, дабы рассеять тьму предрассудков и невежества и заставить воссиять науку и разум. Мир политической экономии и мир капиталистического общества в целом так и останутся не связанными друг с другом. По справедливому замечанию Парето, «с сугубо конкретной, практической точки зрения большой пользы в политэкономических теориях до сегодняшнего дня не обнаруживалось» (Marxisme et économie pure. P. 163). Почему же столь малый эффект оказали либеральные теории на реальную капиталистическую экономику, и это при том, что классическая политэкономия представляет себя как наука нового мира? Ответ на этот вопрос очень важен. Он дает и ключ к лучшему пониманию капитализма, и возможность прояснить статус классической политэкономии.

Выражение капиталистическая «система» часто вводит в заблуждение. Капитализм не является реализацией утопии или плана построения общества. Он не есть плод рациональной и продуманной конструкции. Капитализм – не более чем совокупный результат конкретных экономических и социальных практик. Он обозначает такую форму общества, при которой один социальный класс, капиталисты, контролирует экономику и формы социальной организации, влияющие на экономическую жизнь. Это определение может показаться банальным, и оно действительно банально. Тем не менее оно позволяет устранить устойчивую двусмысленность, выражающуюся в привычке отождествлять капитализм с некой идеологией (представлением о мире).