Меир Шалев - Русский роман

• Название: Русский роман
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0554-3

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.

«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).

---

— Если ты еще раз скажешь «это», — сказал Рылов, — я тебя заставлю проглотить вот этот кнут!

Пинес открыл дверь, вошел и сел сбоку.

— В тот вечер Зейтуни заработал много денег. Он был счастлив.

— После ужина он, это, дал твоему брату резиновую женщину.

Слезы навернулись на таза Авраама.

— За что нам это? Почему именно нам?

— Каким отчаявшимся должен быть человек, чтоб соблазниться такой подачкой? — вопросил, ни к кому не обращаясь, Пинес.

— С ней никто раньше не делал этого, — сказал силач. — Только Зейтуни. Потому что ей вообще не нужны были мужчины. Когда ей хотелось, она могла, это, сама поцеловать себя туда. Она могла сложиться так, что мужчины совсем дурели.

Пинес передернулся и сказал:

— Эти детали нас не интересуют. Вернись, пожалуйста, к Эфраиму.

Силач продолжал:

— Зейтуни запустил ее в палатку с твоим братом, и они начали там друг с другом, а потом мы все услышали, что она орет, как животное, которое рехнулось. И тут, посреди, вдруг пришел этот его корова, поднял своими рогами вход в палатку и стал на них смотреть. Я видел, как они склещились друг с другом, и она, это, вся вроде как обвязалась вокруг него. Твой брат был совсем голый, одна тряпка на лице, и тут он поднял ногу и дал этому своему корове по морде, чтобы тот ушел. Но корова не ушел.

— Вот так же Эфраим смотрел на него, — сказал Авраам таким глухим и измученным голосом, как будто это дедушка говорил из удушья могилы.

— Тогда он встал и пошел, а эта резиновая женщина так и была на нем завязана. А корова взял в рот его одежду и тоже пошел за ними, но метров через пятьдесят мы услышали такой звук, как будто выскочила пробка, и она, это, отвалилась с него, как мокрая тряпка. — Силач сунул толстый, прямой палец в рот, надавил изнутри на щеку и выдернул его, издав отвратительный, мокрый и хлюпающий хлопок. — Вот такой был звук, — сказал он.

Зейтуни бежал за ними, кричал и просил, «но корова повернулся, нагнул голову, посмотрел ему в глаза, захрипел и сделал ногой — вот так, по земле, — и Зейтуни испугался больше подходить».

— И куда же он пошел? — допытывался Рылов.

— По какому азимуту? — спросил Дани. Узи, его сын, служил тогда в армии, в части, которая называлась просто «Подразделение», и Дани подхватил у него несколько армейских терминов.

Иошуа перестал угрожающе реветь и рыть ногой по полу.

— Это было как будто сон. — Его грубое лицо разгладилось и засветилось. — Как будто мне это вроде снится. Он взял своего корову себе на спину, и они исчезли между деревьями и облаками.

— Куда исчезли? Куда? — закричал Авраам.

— Никто не знает, — сказал силач. — Зейтуни тоже искал его немного, думал, может, твой брат, это, раскается. Но они ушли насовсем. Я никогда в жизни не видел такого человека. Мы всего два дня были вместе. Утром я ему завидовал, в обед боялся, а вечером уже любил.

На следующий день Зейтуни купил у арабов новорожденного теленка и потребовал, чтобы силач начал тренироваться в поднимании быков.

— Я сказал ему: сколько я там могу поднять? Корову в двести кило? В триста кило? Это мой предел. Как он, я все равно никогда не смогу. Я знаю, что такое сила. Я специалист по силе. Это не сила. Только совсем пропащий человек может сделать такое. Или, это, двое хороших друзей.

Стоя под окном, я услышал, как кто-то тяжело вздохнул и отодвинул стул. Авраам устало поднялся и вышел. Иошуа Бар посидел еще мгновение, а потом прыгнул к окну и прокричал ему вслед, буквально над моей головой:

— Я так думаю, что корова не хотел, чтобы твой брат делал это с резиновой женщиной.

Якоби и Дани толкнули его обратно на стул.

— А почему ты вернулся сюда, Иошуа? — подозрительно спросил Якоби.

— Я бросил Зейтуни. Не хотел больше работать у него. Давно уже. Потом я делал всякие другие работы. Был на строительстве, грузил мешки с цементом, и в порту тоже, привязывал, это, корабли и, только когда пришел сюда, вспомнил, что человек с коровой — он из этой самой деревни.

И тут я услышал, что старый Рылов поднялся, и понял, что сейчас он встанет за спиной допрашиваемого и начнет швырять пугающие вопросы в его оцепеневший затылок.

— Ты рассказал нам красивую басню про Эфраима и его быка, — сказал он. — Мы такие сказочки слышали уже не раз. А теперь слушай меня внимательно и отвечай. Вам попадались по дороге англичане?

— Нет.

— Я опять повторю, а ты веди себя, как следует. Тебе не доводилось видеть англичан, которые говорили с Эфраимом, что-нибудь получали от него или передавали ему?

— Какие у тебя, это, англичане в голове? — рассердился Иошуа. Мы давно в нашем собственном государстве. Твои англичане давно ушли.

— Послушай, я уже имел дело с такими, как ты, и даже в два раза потяжелее, — сказал Рылов с искренней тоской. — Припомни хорошенько. Может, это был хромой английский офицер с палкой? Или два шотландца?

— Что ЭТО — шотландцы?

— Не вздумай мне выходить из деревни, — предупредил Рылов. — Я проверю твою историю у моих друзей в Галилее. А потом у меня к тебе будут еще вопросы. Мы тебе не просто люди. Мы — Комитет! — С годами его голос стал гулким, как будто звучал в пустоте, и теперь его слова, прозвенев в воздухе, продолжали отдаваться от стен и после того, как он вышел из комнаты.

Авраам вернулся с допроса Иошуа Бара раздавленным, словно весь мир разом обрушился на него. Не входя в дом, он направился прямо в коровник и там стал реветь, и кружить с растопыренными руками, и метаться вперед и назад, как зарезанная Шошанна, и борозды на его лбу врезались так глубоко, что побелели от напряжения. Иоси был в армии, Ури работал у своего дяди, и Ривка поймала меня, когда я возвращался, и потащила в коровник, чтобы я проследил за ее мужем, не то он разобьет себе голову о стену. Я подождал, пока он упал на пол, и понес его домой.

Я нес его без труда. Без всяких усилий. Я сильный человек. Большой, как бык. Внук послушный и опасный, широкий в плечах и жестоковыйный. Зачем мне вся эта сила, которую дедушка втиснул в мое тело? Так я нес больного Пинеса, так я нес моего мертвого дедушку, так я нес едва не утонувшую в море серфистку. Так я несу смертельно усталого Шифриса, свои мешки с деньгами, бочку рассказов, мою мать — высокую, красивую, сгоревшую дотла.

Циркин-Мандолина умер на своей кровати во дворе. Песя, которая умерла через год после него, даже не знала, что он умер. Она лежала одна, в маленькой комнате, в гериатрической больничке, принадлежавшей Рабочему движению, правая половина ее тела была парализована, и она непрерывно вела крикливые, язвительные и бессвязные разговоры с министром финансов, с Фаней Либерзон и с кем-то еще по имени Эттингер. Мешулам пришел сообщить ей о смерти отца, и она не поняла, о ком идет речь. Она лишь повторяла: «Цветок в пупке, цветок в пупке» — и все просила спасти от огня ее ночную рубашку.

Циркин умер шумно, возмущенно, не соглашаясь и сопротивляясь. Вся деревня слышала, как он борется с госпожой Смертью.

«Мне никто не говорил, что это будет еще и больно!» — кричал он с горьким удивлением.

Мешулам и доктор Мунк стояли у его кровати. С помощью Элиезера Либерзона, которого по этому случаю привезли из дома престарелых, они пытались убедить Циркина перейти в больницу. Он спорил, извивался, отказывался наотрез.

«Это дело нескольких минут», — прохрипел он.

«Ваши студенты воткнут в меня трубки», — простонал он.

Потом сознание его затуманилось.

«Позовите доктора Иоффе».

И после короткого молчания: «Иди, поешь с нами, Фейга. Я приготовил печеную тыкву, с яйцами и мукой. Иди, они оба ушли, пойдем со мной в воду, она совсем не холодная».

И вдруг закричал: «Товарищи Циркин, Миркин и Либерзон обязуются не делать никаких попыток!» Но только я понял его слова.

Потом он слегка успокоился, но его грудь по-прежнему поднималась и опускалась с трудом.

«Главное — это дышать, — сказал он себе. — Не переставать дышать ни на секунду».

Новый приступ болей подбросил его тело, и он снова начал кричать. На этот раз он проклинал тех, кто «считает ямы», — давнее, оставшееся на слуху название, смысла которого уже никто не понимал. «Все началось из-за этих слабаков, из-за этих счетчиков!» — ругался он.

— Кто это — счетчики ям? — спросил я Мешулама несколько недель спустя.

— Какая-то отцовская выдумка, — сказал Мешулам.

Письмо, которое Циркин-Мандолина написал бабушке Фейге, письмо, которое так и осталось неотправленным, я не отдал. Остальные бумаги, которые были в коробке, Мешулам зачитал на могиле своего отца. Он пришел в восторг, обнаружив там подлинник письма Ханкина, в котором шла речь о выселении арабских издольщиков с земель Эйн-Тивона, и отчет о покупках «Трудовой бригады имени Фейги», помеченный зимой 1919 года. «Два ротеля[169] муки, кунжутное масло, четыре рубашки из арабской ткани, соломенная шляпа для Миркина».