Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

«101» — это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон — лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз «Открытие года» на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

— О, привет! Как живется-маррается?

— Да вот, книжку купил.

— Книжку?

— Ага. «Animal Psychology». Зоопсихология. Там есть глава про то, как разговаривать со своими петсами.[138] Мы тут насчет парня переживаем. Мы ему все: «Торир, Торир», а он же дама. Мы его попытались перекрестить в Тордис, но как-то не покатило. Мы и Торой его пробовали звать — тоже никак. Я прямо не знаю… Трёст говорит, что это не важно, а Хосе, наоборот, считает, что это не к добру, но у него в башке, понятное дело, один витчкрафт…[139]

Парковщик уже догнал нас и стал вынимать квитанции перед машиной с просроченным счетчиком. Я отбегаю от Марри к столбику и сую в счетчик последнюю монетку в пятьдесят крон. Парковщик смотрит на меня. На его лице написано раздражение. На всем лице. Кроме, пожалуй, носа. Марри:

— Ты на машине?

— Нет. Я просто стараюсь.

Холмфрид Паульсдоттир появляется из-за угла, словно одна из отечественных новостей минувшего года. Лицо серьезное. Из нее валит дым, словно внутри нее горит костер. «Холодны костры женщины».[140] Традиционное «хай». Марри кладет книжку в пакет и умаррывает прочь. Прощается. Явно нервничает. Сейчас что-то будет. Да. Что-то будет.

— Хлин! Мне нужно с тобой поговорить. Я пыталась до тебя дозвониться…

— Вот он я.

— Давай куда-нибудь зайдем. Я… Знаешь, в таком месте об этом говорить нельзя.

— Да?

— Ну да.

— Это серьезно?

— Да.

— Ну, я… Вообще у меня мало времени…

— С тобой никогда нельзя поговорить по-человечески!

— Ну, давай!

— О’кей. Если хочешь знать, я беременна.

— А если не хочу?

— Что?

— Беременна?

— Да.

— От кого?

— Подозрение падает только на тебя! Оклахома-Сити. Уэйко, Техас. Всемирный торговый центр. У меня внутри обламывается несколько ребер. И падают прямо в живот. В кишках воет сирена «скорой помощи». Член съеживается, как будто это еще может что-то изменить.

— Я? Каким образом?

— Каким образом? Разве мы с тобой не спали?

Возле меня стоит полицейский. Я оборачиваюсь. Возле меня стоят двое полицейских. Разве я что-то не то сказал? Кто исландским копам такую униформу надизайнил?

— Простите. Вы не могли бы пройти с нами?

— Я? За что? Я был с презервативом!

— Пройдемте с нами в машину.

Рокси-Мьюзик! Стоит пустая белая «вольво», два колеса на тротуаре. Народ смотрит. Я гляжу на Хофи, как будто это она всему виной. Какой размер у алиментов? Я иду по Лёйгавег арестантским шагом. В Америке полицейские машины синие. Или они во всех странах синие? Хофи стоит на тротуаре и смотрит, как я опускаюсь на заднее сиденье. Именно это лучше всего описывает мое состояние: опущенный.

Я отмамчиваюсь домой. После того как просидишь в полиции два часа, ходить своими ногами — уже кое-что. Город беззубый. Все зубы, дома, впиваются в пиццы. В них, в этих блюстителях левопорядка, есть что-то такое непогрешимое: и уши, и носы, и подбородки, все на сто процентов правильное, наверно, из-за униформы. Как плохая фотография в красивой рамке. Лица заурядные-заурядные. И коповская кожа — такая гладкая. Может, прыщавых в полицию не берут? Кто будет уважать копа с прыщиком? Их было двое. И дежурный: «Не то чтобы это запрещено, но платить за парковку других — это противоречит духу законов». Святый Халлдоре Кильяне! «Какой у них дух?» — «Дух законов — это то, что в них сказано». — «А вы — духовидец?» Им это не показалось смешным. Наверно, поэтому меня заперли на целый час. Одного. С духом законов. Это один из этих дней. Духов день. И душечка беременна. С научной точки зрения исключено, чтобы от меня. В моей голове змея проглатывает страусиное яйцо, пока я отпираю дверь. Тишина. Но я чувствую, что они на кухне.

Мама:

— Привет!

Они сидят за кухонным столом. Пустые тарелки, атмосфера такая сытая. Лолла с сигареткой. Мама:

— Ты где был?

— Мы духов вызывали.

— Ой, правда? А где?

— В полицейском участке.

— Да что ты говоришь! Ты хоть поел? Вот… Садись. Я для тебя все разогрею. Холмфрид звонила.

— Ага…

Три лоллические затяжки. И такое тяжелое молчание, как в чужих объятиях. Запах шерстяной кофты. И зрачки перекатываюся туда-сюда. Нож с вилкой. Гром ножа и вилки. Лолла:

— Ну, мне пора.

— Ты куда? — спрашиваю.

— На дежурство.

— Угу.

Они прощаются над моей головой. Из одного «бай» можно вычитать так много. Целую байку. Шорох сумки и молнии на расстоянии семи метров. Хлопок дверью. Мне так тяжело, что еда не лезет в горло. Сам чую, как у меня пахнет изо рта. Андреа Йоунсдоттир (ц. 20 000) балакает по Второй программе. Мама:

— Что ты там говорил про вызывание духов?

— Ничего. Шутка.

Мне удается замолчать ее в гостиную. Она усаживается перед телевизором. Мама смотрит телевизор по старинке. Смотрит — и все. Андреа ставит песню Police. Ну-ну… «We’re Just Spirits in the Material World».[141] Я считаю.

Они поют одну и ту же фразу двадцать семь раз. У меня в ушах звенит: стинг-стинг-стинг.

Добраться до своей комнаты — все равно что наконец оказаться в надежном убежище «Службы спасения» посреди Перепиздинской пустоши. Один скаут мне рассказывал, что в горных убежищах в Гренландии всегда есть две вещи: сухой коробок со спичками и стоика порножурналов. Мне нужна скорая сексуальная помощь. Ставлю кассету. «L. A. Gang Bang». Многочлены. Я недавно подсел на эту разновидность порнухи. На этой — маленькая пышка (ц. 60 000) с двухмегатонными грудями — бюстгальтер только для проформы и трусики только для того, чтоб ей было что снимать, — а сзади две такие же мегатонны, только без сосков. Она сидит на стуле и звонит своему дедушке, который потом отвозит ее на ископаемом «форде» на ловлю мужиков. Длинная сцена: они в машине. Хорошо им там на переднем сиденье открытого «вуалефорда». Дедушка с гордостью глядит на внучкины груди. На его месте так сделал бы любой. На теннисном корте внучка подцепляет трех жеребцов и едет с ними домой Дедушка уже куда-то делся. Наверно, ждет в машине. Недостаток порнофильмов — драматизма нет. Знаешь наперед, что все по-любому разденутся и все кончат. Конец будет счастливым. Никто не погибнет. Она сидит на стуле. Все трое стоят вокруг нее. Небольшое разочарование: она бритая. Мне лысые пизды не катят. Волосы возбуждают. «Раждразя-ют». В том, как она берет их в руки, играет ими, есть что-то жуткое. Ведь у этих парней бывают такие большие. Даже не сардельки — вареные колбасы. Немного утешает, что они у них по-нормальному не поднимаются. В лучшем случае на девяносто градусов. Толстяки отжимаются от пола. Она сосет у них попеременно. И смеется. Нет! Смех все портит. Смех и секс. Женский смех в порнофильме. Режет. Ножом — по эрекции. По твердой сухой салями. Как будто это над тобой смеются. Как будто тебя оскопляют. Она разворачивается и подпускает одного к себе сзади. Еще один недостаток порнофильмов — они все скучные. Я быстро перематываю вперед. Совокупления в убыстренной съемке. Они превращаются в зверей. «Жизнь животных». Как, мне надоела порнуха?! Я становлюсь импотентом?! Уж чего я только не вытворял, все перепробовал: и неожиданные позы… тьфу ты, паузы! — и быструю перемотку вперед, и быструю — назад, и вперед, и замедленную вперед. Они по собственному почину берут ее спереди, сперма в замедленной съемке. Как повторный показ трех голов. Не головок, а именно голов на футбольном поле. Не хватает только спортивного комментатора. Я честно пытаюсь извлечь из этого хоть что-нибудь. Ничего не извлекается. Три довольно скучные — хотя по-своему бессмертные — оргазма в милом особнячке в Л. А. Стучат. Я лежу с эрекцией, но при потухшем экране, как вдруг мама просовывает голову и глаза в дверь:

— Я вот что хотела спросить: ты какао будешь? Я какао собираюсь варить.

— Да, да, конечно.

Какао с мамой. На кухне. И что за это? Да, за это что-то полагается. Я ей за это что-нибудь буду должен. Стопудово. В этом мире больше ничего не бывает за бесплатно, за так. Даже если речь идет о матери и сыне. Она меня покупает за какао. Она замамчивает мою эрекцию и мою вонь. Закатывает мой день. Она рассказывает, как на севере у сестры Сигрун смотрела старые семейные фотографии. Турпоход на Страндир. Я и Эльса, шесть и восемь лет, в одинаковых штанах на пустынном фьорде. В Исландии полно пустынных фьордов. Горы — ни для чего, только чтоб фотографировать. Эльса всегда бродила по взморью с папой. А мне больше всего хотелось сидеть в машине, слушать радио. И все же я был прикольным ребенком. «Я помню, ты сказан, что море злое, что это злодей, и его надо застрелить». Ну да… Я — маленькая белобрысая головка, едва видная за окошком желтого «сааба», серьезная, слушающая новости о тонущих рыбаках и с укором смотрящая на море. Это было в те года, когда Элан Болл играл в «Манчестер-сити» и еще не перешел в «Саутгемптон». «Я помню, ты сказал, что не хочешь подходить к воде, потому что на взморье воняет, море нафуняло», — рассказывает мама и смеется. Приколы детства. Я был остроумным или — plain idiot?[142] Мне прошлое неинтересно. Не катит. Я сильно сомневаюсь, что я когда-то был маленьким. Это был не я. Детство — глупость. Фигня, в которую ты когда-то вляпался, а на го, чтоб выпутаться из нее, уходят десятилетия. Но я расспрашиваю, в основном для того, чтобы сделать маме приятное, а еще потому, что чувствую, что у нее что-то на уме.