Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

«101» — это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон — лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз «Открытие года» на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

Слеза в замедленной съемке, задом наперед.

Я тону в глубинах дивана. На плаву меня удерживает только сигарета. За окном новогодний день. Ага. Свет чуть-чуть свежее, чем прежде. Я в халате, который нашел в ванной. Мамином. В стакане прошлогодняя кола. В телевизоре зарубежные новости. Из них почти весь газ улетучился.

Я не спал. С прошлого года. Лолла лежит в комнате. Мой лежит на своем месте, завернут в махровый халат. 9, 5 см. А остальные пять с половиной сантиметров откуда берутся? Кровь. Сантиметры, в которые я никогда не врубался. Сигарета — 9,5 см. С фильтром. Зажигалка — 9,5 см. Указательный палец тоже. Да. В этом есть своя логика. Все как оно должно быть. Тысяча девятьсот девяносто шесть. По-иному начаться и не могло. Вглубь года на 16 см. Этого не вернешь. Это не вернется. Один дубль, сцена без монтажа. И снял ее я. И теперь запись хранится в Госфильмофонде времени. Вопрос только, в каком отделе. Игровые фильмы? Комедии? Боевики? Детские фильмы? Нет, конечно же, в задней комнате, на полках с порнухой. Кассета № 16978, стеллаж № 5048, полка № 7. «Хлин amp; Лолла, 1.1.96, 45 мин». Подписано им самолично, толстым маркером.

Лолла. Маленькая бомбочка. Она была неотразима. Неудивительно, что мама не смогла перед ней устоять. Но у них все, наверно, по-другому. Вряд ли так бурно. Значит, мы с мамой — «однопостельники»? Как-то малоприятно. Попытаюсь отнестись к этому демократично. Ничего страшного. С кем не бывает. Ну, налетел человек на кого-то из семьи. Ну да… А все-таки хорошо получилось. Инцест-96. Только я боюсь, что, когда кончал, сказал «мама». Или «Мам-м-м…» Надеюсь, она не заметила. Нет. Она была где-то в своем мире. Не пришла в себя до тех пор, пока я не вытащил из нее член и не лег рядышком. Она сказала: «Господи Исусе!» Я посмотрел на нее, она — на потолок. Неизвестно, что она имела в виду. Наверно, она просто верующая. Потом она приподнялась на локте — груди соскользнули по закону земного притяжения, — улыбнулась мне и пошла в туалет. Я смотрел ей вслед — вверх ногами. На заднице прозрачные капли. Банк радости.

Я перебрался на диван, и она пришла, в майке. Мы выкурили в гостиной две сигареты. Я поднял ее/мои трусы и спросил: «Что это было?» Она только улыбнулась. И повернулась. Нет. Мама с ней не спала. Она знает мои трусы. Нет, нет… Ничего страшного.

Новогоднее обращение президента Исландии. Вигдис Финнбогадоттир (ц. 125 000) в последний раз. Я не слышу, что она говорит, но мне она по кайфу. Звук выключен. Она смотрит мне в глаза. О’кей. Я — исландец. Она смотрит мне в глаза, словно мать. Наша общая мать. Телефон. Я халатно подхожу к нему, в этом женском одеянии я похож на гомика. Мама из Кваммстанги.

— А, это ты? Я думала, ты еще не проснулся. С Новым годом!

— И тебя также.

— Ну как вы вчера отметили? Весело было?

— Ага, нормально…

— И куда вы ходили? К Трёсту?

— Да.

— И как все прошло?

— Ну, ничего… Отлично.

— А ты Лоллу взял…

— С собой? Ага. И папа тоже там был. С Сарой.

— Ой, правда? Ну, и как у них дела?

— Дела? Дела как сажа бела…

— Вот как оно, значит…

— Он держался молодцом.

— Ну? Рада слышать. Когда она с ним, он себя лучше ведет.

— Да… Или… А у вас все как прошло?

— Да, все спокойно, мило. Сигрун, сестра, приготовила отличное жаркое, а потом мы пошли смотреть на костры и фейерверк, а потом ненадолго заглянули к бабушке. Сама-то она больше из дому не выходит. Мы с ними смотрели новогоднее шоу, но мама почти ничего не поняла. Для нее это слишком сложно.

— Да.

— По-моему, шоу как раз удалось. Вы его как, смотрели?

— Смотреть-то смотрели, только у нас в городе оно было не такое удачное.

— Ха-ха… Не такое удачное?

— Нет… Или да… Лолла смеялась.

— Правда? А она сейчас у тебя? Дай мне ее на секундочку.

— По-моему, она сейчас спит.

— Ну ладно… Передавай ей привет. До свидания.

— Ага.

— Я завтра выезжаю. Вечером буду у вас.

— О’кей.

— Пока, Хлинчик. Тут тебе все передают привет.

— Да, пока…

— Пока.

Шарю десятью босыми пальцами по ковру. На нем крошечное пятнышко. Не больше Лоллиной родинки. Засохший фруктовый сок. Я пробую отковырнуть его. Ковыряюсь в ране. Как очистить ковер от спермы? Выходит Лолла. «Сегодня Олёв выходит в голубой хлопчатобумажной футболке из фирменного магазина „Pussy“ в торговом центре „Крингла“». Она смотрит сверху вниз на то, как я корячусь на ковре, как какой-нибудь коряк, и скребу его ногтем.

— Ты что делаешь?

— Да обронил тут кое-что.

— Что?

— Да так, пару сперматозоидов.

— Ох-х…

Ее явно мучает похмелье, бела как полотно, — полотно майки, едва прикрывающей зад; она входит в кухню со словами: «У нас кока-кола есть?» Я отвечаю: «Вот здесь. На столе». Пока я скребу ковер, чувствую легкое веяние футболки. «А может, это не ты их обронил, а я?» — спрашивает она, но я не подымаю глаз. Слышу, как она наполняет стакан и садится на диван.

— Что ты так нервничаешь? Ничего ж не заметно.

— Ага.

— Можно сигаретку?

— Да.

Я перестаю ковырять и встаю. Сажусь на стул, из того же гарнитура, что и диван. Законнорожденный отпрыск дивана. Мама — полукровка. Датско-исландская. Да. А я на двадцать процентов датчанин, на семьдесят пять процентов нетрудоспособный. А что в остатке? Лолла задирает ноги на стол, ноги вместе, и я жутко боюсь, что она без трусов. Стараюсь не смотреть. Или я ее боюсь? Мне становится легче, когда между ног мелькает что-то темно-синее.

— Кто звонил? Берглинд?

— Да. Мама звонила.

— И как у нее дела?

— Ну, просто… Кваммстанги. У Сигрун жаркое вкусное.

— А ты что, в мамином халате?

— Да. Больше ничего не нашел.

— Ты похож на извращенца.

— Ага.

— Эх-х… Голова раскалывается. В жизни не бывало, чтоб человек так напился.

— Да. Ты вчера… была пьяная.

— Пьяная, и что?

— Ну, просто пьяная, и все.

— Нет, ты что-то другое хотел сказать.

— Пьяный.

— Пьяный?

— Да, если ты говоришь, что ты вчера напился, значит, ты был пьяный. В мужском роде.

— Что с тобой, Хлин? Что ты несешь?

— Да так…

— А ты как? У тебя голова не болит?

— Болит.

В течение нескольких затяжек мы молчим. Вигдис на экране шевелит губами. Возле нее на столе — маленький флажок на флагштоке, мягкий и опавший. Если б он был приспущен, то лучше передавал бы мое состояние. Вигдис прекращает говорить и смотрит на нас. А потом, конечно же, гимн. Пейзаж подчеркнуто серьезный. Ага. Водопады еще включены. Хороший клип для рок-музыки. Вот так. Чувствую на себе взгляд Лоллы, как объектив. Чувствую, как мое лицо проявляется, будто она наводит резкость. Поворачиваю голову, смотрю ей в глаза. На миг мы превратились в одни глаза. Две рыбки. У Лоллы глаза серые, пепельные. Количество пепла такое же. как на кончике сигареты. Я тянусь к пепельнице, и мы стукаемся лбами. Она говорит:

— Что такое?

— Что?

— Да что-то такое есть.

— А что?

— Да.

— Нет, нет.

— Не скажешь?

— Я не могу одновременно говорить и курить.

— Э-э…

Я выцеживаю из сигареты последнюю затяжку и гашу ее. Точнее, пытаюсь погасить. Это сигарета № 102204 в моей жизни, а я до сих пор не научился гасить их как следует. Из пепельницы — вертикальный столбик дыма. Окурок — недобитая муха, которая лежит на спине и шевелит одной лапкой. Новая попытка. Наверно, я просто слишком добрый. Ни в чем не могу потушить последнюю искру жизни. Я сдаюсь и с восхищением смотрю на то, как Лолла расправляется со своим окурком одним изящным движением.

— Ты верующая?

— Что?

— Верующая, спрашиваю?

— Нет. А что?

— Да гак,… Просто ты сказала: «Господи Исусе!»

— Когда?

— Сегодня ночью. Когда мы кончили.

— Боже мой! Я так и сказала?

— Что ты имела в виду?

— Что значит: что я имела в виду?

— Ну, просто… Ты это так сказала, я думал, это что-то означает.

— Джизус!.. Не знаю. Ты, что ли, об этом думаешь?

— Нет-нет…

Молчание. Двойное молчание, если считать телевизор. Говорить с женщинами — все равно что с иностранцами. За каждым словом стоит какой-то другой язык. Женщины — это иностранцы.

— А что сказала мама? Она велела что-нибудь передать?

— Нет. Просто передать привет.

Дым прозрачный, он прикреплен к пепельнице ниткой. На конце висит искра.

Часть 0. Если завтра взойдет не солнце, а что-то другое

Я просыпаюсь оттого, что в Японии землетрясение. Меня всего трясет. Под одеялом мурашки — как головы пяти тысяч погибших японцев. Время 14:32. Мне снился Элтон Джон. Он сказал, что у меня классные очки. А я был без очков. Эрекции нет. Наверно, он. Двуполый. Половинки в ширинке. Поднимаю с пола очки. Щелкаю по программам.

RAIUNO. Землетрясение в Японии по итальянскому каналу. Как-то не очень серьезно. Итальянские дикторши чересчур красивы. Красота преображает новости. Смотрю на нее (ц. 300 000) — блондинку в огромной голубой, безупречно отделанной студии. Из ее рта за ворот течет человечья жизнь. Между грудей — пять тысяч погибших японцев. Не надо. В конце концов, все мы когда-нибудь умрем. Она смотрит мне в глаза. Просыпаюсь. У нее в Риме муж, и они будут делать это потом, в роскошной бездетной квартире, где на каждом столе пузырится минералка. Во всем мире дикторш снимают так профессионально, как будто главная сенсация — это они, а я лежу тут под одеялом рядом с носками. Еще несколько репортажей — и у меня встанет. В этом плюс итальянских новостей.