Константин Боголюбов - Атаман Золотой

• Название: Атаман Золотой
• Автор: Константин Боголюбов
• Издательство: Свердловское Книжное Издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1955

Повесть «Атаман Золотой» художественно-правдиво воссоздает картину общественной жизни старого Урала, борьбы рабочих людей против угнетателей, воскрешает своеобразный быт Урала, рисует волнующие образы талантливых уральских мастеров.

---

«Эге-ге, — подумал Андрей. — Вот тебе и у Христа за пазухой».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Чужая сторона

Прибавит ума.

Пословица

Дом бабки Тетюихи, или Домны Власьевны, стоял возле заводской церкви. Место это по-старому звалось Кекуркой. Покойный муж ее был причетником, и после смерти его Домна стала просвирней. Так и звали ее Домна с Кекурки, или Тетюиха. Она не только пекла просфоры, но промышляла и другим: заговаривала кровь, бабничала, содержала комнату для приезжающих, пускалась и в коммерцию: в престольные праздники ездила с товаром в Майкор и в Ильинское на базар.

Обо всем этом Андрей проведал от полупьяного Савватьки, который вез его прямо к Власьевне, так что он узнал свою будущую хозяйку еще до знакомства.

Было уже темно, когда они добрались до нее. Савватька постучал кнутовищем в ставень. Послышались шаги.

— Кто там? — спросил сонный голос.

— Отопри, матушка Домна Власьевна, привез тебе постояльца да поклончик от Мирона Захарыча.

— Пожалуйте, пожалуйте! Агашка, отопри!

Ворота распахнулись, и сани въехали во двор, наглухо крытый.

— Здравствуй, матушка, вот молодца тебе привез. Он из благородных. В контору бы его пристроить, — тараторил Савватька.

Домна Власьевна испытующим взглядом смерила «благородного» с головы до ног, увидела гуньку с чужого плеча, летний картуз на голове, стоптанные башмаки на ногах и все поняла.

— Заходите в избу на мою половину.

У Домны Власьевны было уютно: и половики на полу, и лавка круговая, и ставец с посудой в стене, и стол с камчатной скатертью, и картина с изображением ступеней жизни человеческой. На голбце лежал сытый, тигровой масти котище.

Сама Домна Власьевна оказалась пожилой женщиной, со следами былой красоты. У ней было такое доброе лицо, что Андрей не скрыл от нее страшной истины, рассказал все: как он бежал, как попал в лагерь Матрены, а потом к дедушке Мирону, как соскучился по людям, по работе, по настоящей жизни.

— Эх, дитятко, тебе бы жить да жить у Мирона. У нашего попа железными просфорами кормят. Не поглянется тебе. Ну, да утро вечера мудренее. Ложись спать.

Андрей залез на полати, а Савватька о чем-то долго вполголоса говорил с хозяйкой. Сквозь сон Андрей слышал, как Савватька крякал и говорил: «Спаси, Христос! Дай бог не по последней».

Утром Власьевна накормила Андрея оладьями и отправила в контору, желая всякой удачи.

Контору он отыскал быстро, потому что во всем заводе было только два каменных дома: контора и управительский дом, оба они стояли на высоком месте за плотиной. Зашел Андрей в помещение конторы, да так и остановился: до того знакомой показалась обстановка, точно в Усолье вернулся. Так же сидели за своими столами конторские писцы. У каждого гусиное перо за ухом, перед каждым чернильница, банка с песком и сандарак — притирать скоблюшки, чтобы не растекались чернила. В углу за высокой конторкой сидел бритый пожилой мужчина в парике — начальник заводской канцелярии, или, как его называли, правитель дел.

К нему-то и обратился Андрей.

— Хотел бы получить работу. Я конторское дело знаю, грамоте учен.

Мужчина в парике устремил на него ничего не выражающий взгляд и процедил сквозь зубы:

— Ступай в распомечную.

— Куда? — удивился Андрей.

— В распомечную, сказано.

— Это рядом изба, — подсказал один из канцеляристов.

Андрей пошел разыскивать «распомечную». Там он застал своих вчерашних знакомых: Першу и двух ильинских парней. Распометчик записывал их в доменную фабрику. Парни с унылым видом выслушали решение своей судьбы.

— Ну, а тебе что? — спросил распометчик Андрея.

— Из конторы послали.

— Фамилия, имя?

— Некрасов Иван, — соврал Андрей.

— Эх, какой ты рыжий, кудри огнем горят. Тебя надо поставить поближе к огню.

— Отправь его на домну, — подсказал Перша, — под начал ко мне. Через год мастером будет.

— Будь по-твоему.

Так вместо конторы угодил Андрей Плотников на огневую доменную работу.

Непривычного человека ужас охватывал в этом закопченном сарае, где вспышки пламени озаряли черные стены и усталые лица людей в кожаных запонах. Пламя бурлило, клокотало и, казалось, готово было вырваться, чтобы сжечь людей.

— Ух, и жара! — говорит один.

— Не дай бог, — отвечает другой и жадно пьет из ковша ледяную воду.

— Ну, чего рты разинули? — кричит Перша.

— Да что-то плавится худо.

— Сбегайте за мастером.

Сверху в поддоменник спускается пожилой рабочий с чахлой бородкой, с таким же, как у всех, побывавших на огневой работе, почернелым лицом.

— Что случилось?

— Домна опять зауросила, Петрович.

Мастер поглядел в фурменный глазок.

— Должно, руда попалась тугоплавкая, перемените сыпь.

Люди чуть не падают от изнеможения. Трудно становится дышать от нестерпимой жары. Кружится голова, и часто начинает стучать сердце.

Сквозь почерневшие балки поддоменника видны голубые просветы зимнего неба.

— Эй, сторонись!

Несколько рабочих тащат тяжелый короб с флюсом.

Шестисаженная домна, как ненасытное чудовище, готова без конца глотать эти короба с рудой, известковым камнем и флюсами. Непрерывно везут по плотине уголь, таскают носилки.

Ровное розовое пламя колеблется над пастью домны. Работники заваливают уже десятую колошу. Время от времени взрывается пламя, люди отбегают. Прозеваешь — обожжет огненным дыханием.

Андрей мучительно переживал первые дни новой работы, хотелось поскорее привыкнуть к ней.

Поставили его на просевку песка для опок. Вместе с ним работали два брата с Иньвы, кроткие, молчаливые люди.

…Печь клокотала все яростней и яростней, тучи искр и дыма вырывались из жерла домны. Деревянные клинчатые мехи нагнетали воздух в фурмы. Тихо и медленно двигалось огромное маховое колесо, и с каждым его поворотом, свистя и хрипя, растягивались мехи, и гудела домна. Брызги ледяной воды падали из водяного ларя. Грохот стоял такой, что, казалось, можно было оглохнуть. Мастер кричал в переговорную трубку. Чугун опускался все ниже и ниже и становился молочно-белым.

— Господи благослови! Сварилось. Отходи!

Из устья печи хлынула ослепительно яркая струя и поползла светящейся змеей, разбрасывая искры. Они взлетали к высокому черному потолку, вылетали в просветы между балками и таяли там. А чугун лился в формы и остывал в них. Сначала оранжевый, потом красный, потом багровый, он темнел все больше и больше. Невольно залюбовался Андрей.

— Ну, чего стоишь болваном! — раздался сзади голос Перши, и Андрей едва не упал от сильного удара палкой по спине.

Мгновенно обернулся и, сжав кулаки, кинулся на обидчика. Тот отскочил и со злобой пробормотал:

— Вишь, какой сердитый. Ну, погоди ты у меня.

На следующий день Андрея поставили на работу еще более трудную и опасную — заваливать руду и флюсы. Молча подчинился юноша этому новому повороту в своей судьбе.

«Где бы ни работать, лишь бы работать».

Время шло и все помаленьку заравнивало. Стал Андрей привыкать и к работе и к людям. Полюбил он мастера Петровича за его уменье варить чугун и во всякое время справляться с уросливой домной, жалел иньвенских, которые никак не могли привыкнуть к «огненному действу». Нравились ему ильинские парни, поставленные на доменную работу. Один из них был совсем смирный, зато другой оказался малый хоть куда: белобрысый, со шрамом на щеке, с лукаво щурившимися глазами, Никифор Лисьих всех потешал рассказами о всевозможных приключениях, а больше всего о чужих краях. Сам он о них, по его словам, слышал от дворового, услужавшего господам, жившим в Ильинском, где была главная строгановская контора.

В часы, когда, завалив в домну очередную колошу, мастеровые шабашили, вокруг Никифора собирались любители послушать забавные его истории. Мастеровые сидели на бревне, макая сухари в воду. А Никифор с жаром рассказывал.

— И вот есть такое царство Бухарское. Ежели на полдень пойдешь, не сворачивая, прямехонько в него попадешь. Живут тамо-ка люди нерусские, черномазые, одним словом, арапы…

— Сам ты арап. Погляди на рожу — черней чугуна.

— А ты не мешай. Слушай дале. Тепло тамо-ка круглый год такое, что и одежи не надо.

— Вот это добрая сторонка! Стало быть, и зим нет?

— Одно лето. И земля тамо-ка изобильна. Что ни посади, все родит. Люди ходят завсегда сытые.

— Вот бы в такое место попасть.

— А в Кукане-городе нашего брата принимают бесперечь и избу дают и бабу дают.

— Ну, Никишка, совсем ты заврался. Тамо-ка да тамо-ка!

— Хочешь верь, хочешь не верь.

— А еще что есть?

— Тамо-ка, братушки, фрухта заморская растет, на язык сладка и уедлива.