Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

• Название: Житие Дон Кихота и Санчо
• Автор: Мигель де Унамуно
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 2002

---

Возьму‑ка здесь одну книгу, там другую, где‑то третью, натаскаю из них сентенций и доктрин, скомбинирую их и разукрашу, а то проведу год–два либо все двадцать лет, вороша кипы документов в каком‑нибудь архиве, чтобы затем сообщить что‑то якобы новенькое. Главное, что тут надо, — не утруждать собственное сердце самоуглублением и поисками, не утруждать себя мыслями, а тем более чувствами.

Так вот и происходит, и вряд ли найдется какая‑либо другая литература, которая в такой мере была бы отмечена произведениями менее личностными и более бесцветными, чем наши; и едва ли существует в наше время культурный народ или народ, таковым слывущий, который был бы настолько неспособен к философии.

Я всегда считал, что в Испании не было настоящей философии, а с тех пор как я прочитал работы Менендеса и Пелайо, долженствующие доказать, что некогда испанская философия все же существовала,2 рассеялись последние мои сомнения и я полностью убедился в том, что до сих пор испанский народ противился пониманию настоящей философии. Я убедился в этом, когда увидел, кого зовут философами, — комментаторов или популяризаторов чужих теорий, всяких эрудитов и исследователей. Окончательно же я утвердился, укрепился и заматерел в этом мнении, когда увидел, что философами именуют таких писателей, как Бальмес, отец Сеферино Гонсалес, Сане дель Рио3 и многих других.

И сегодня продолжается это бесплодие, если не стало еще хуже. С одной стороны — это жалкие тексты, в которых повторяются до бесконечности истины самой пошлой и банальной схоластики, с другой — это книги, где'нам излагают в тысяча одиннадцатый раз то, что кто‑то назвал бы основным течением современной европейской мысли, то есть общие места из «Bibliotheque de philosophie contemporaine», которую издает в Париже Ф. Алькан.4 Мы идем от Тапарелли, Либераторе, Приско, Уррабуру и им подобных и приходим к Серджи, Новикову, Ферри, Максу Нордау со товарищи.5

Когда я услышал, как кто‑то отстаивает представляющее собой историческую бессмыслицу утверждение, будто испанская мысль многое потеряла, слишком увлекшись теологией, и добавляет, что нам недоставало физиков, химиков, математиков или физиологов, потому что было слишком много теологов, я сказал то, что всегда говорю: в Испании как не было философов, так не было и теологов, вместо них существовали интерпретаторы, комментаторы, вульгаризаторы и эрудиты от теологии. И доказательством того, что здесь никогда по–настоящему не процветало богословие и никогда настойчиво и упорно не вникали в сложнейшие этические и метафизические проблемы, служит отсутствие великих вероотступников. Где не процветают ереси, теологические штудии всего лишь рутина и способ убить время, придать видимость труда духовной лени.

У нас не было ни великих еретиков в теологии, ни великих еретиков в философии. Ведь точно так же как существует ортодоксальная католическая догматика, от которой ни один верующий не может отойти под страхом смертного греха и опасности погубить душу, ибо спасение возможно только в лоне Церкви, существует и современная научная догматика. Эта последняя является догматикой более широкого плана, чем та, от которой ни один образованный человек не может отойти, опасаясь прослыть чудаком, страдающим зудом ори- гинальничания или мономанией на почве парадоксов и не могущим пожертвовать кредитом доверия со стороны ученых — этого невыносимого класса людей — и даже уважением остальных. Для многих Геккель, — приведу в пример именно его, поскольку это ученый основного направления, и к тому же ученый, для которого закрыто самое ценное в человеческом духе, — так вот Геккель для многих стал кем‑то вроде святого отца современной научной церкви.6 Особенно в тех случаях, когда Геккель не скупится на пошлости, а то и на безвкусные и грубые выпады, что случается очень часто.

Итак, полагаю, что отсутствие способностей к философии, которое наш народ всегда проявлял, и поэтическая неспособность — ведь поэзия и литература не одно и то же — привели к тому, что на «Дон Кихота» напали толпы эрудитов и духовных лентяев и возникла, если можно так сказать, школа сервантесовской Мазоры.

Мазора, как, несомненно, знает читатель, это иудейское изобретение, критика древнееврейского текста Священного Писания, совместный труд нескольких ученых раввинов Генисаретской школы в VIII‑IX вв. Мазореты, как называли этих раввинов, сосчитали все буквы, встречающиеся в библейском тексте, подсчитали, сколько раз каждая из них предшествует другой и проделали ряд других забавных вещей в том же духе.7

До таких крайностей еще не дошли мазореты–сервантисты в отношении «Дон Кихота», но они недалеки от этого. Были отмечены по поводу нашей книги всякого рода незначительные мелочи и пустяки. Мазореты бесконечно мусолят их, рассматривая книгу как литературное произведение, но едва ли хоть кто‑нибудь проник в ее суть.

Более того, если кто‑то попытается проникнуть в сущность книги и понять ее символический и аллегорический смысл, на него тут же нападут мазореты и их союзники, беллетристы в чистом виде и всякого рода трусливые умы, расчихвостят и поднимут на смех. Время от времени вдруг появляется какой‑нибудь светоч критики — благонамеренной и зашоренной — и возвещает, что Сервантес не хотел и не мог сказать то, что тот или другой символист ему приписывает, а намерение его состояло лишь в том, чтобы отвратить от чтения рыцарских романов.

Согласен, что так могло быть; но что общего имеет то, что хотел сказать Сервантес в своем «Дон Кихоте», если вообще он хотел сказать что‑то, с нашим представлением об этом? С каких пор автор книги должен понимать ее лучше всех?

С тех пор как «Дон Кихот» был напечатан, издан и оказался в распоряжении всякого, кто возьмет его в руки и прочтет, книга уже принадлежит не Сервантесу, а всем, кто ее читает и воспринимает. Сервантес извлек Дон Кихота из души своего народа и из души всего Человечества и своей бессмертной книгой вернул эту душу своему народу и всему Человечеству. И с тех пор Дон Кихот и Санчо живут в душах читателей книги Сервантеса и даже в душах тех, кто никогда ее не читал. Едва ли сыщется какой‑либо мало–мальски образованный человек, у которого не было бы представления о Дон Кихоте и Санчо.

Не так давно немецкий ученый А. Калкхофф в интересной книге («Das Chris- tus Problem») вернулся к старому тезису, у которого всегда были сторонники, о том, что Христос из Назарета исторически не существовал,8 причем ученый аргументировал свою мысль — более или менее основательно или неосновательно — тем, что Евангелия, эти апокалиптические повествования, были составлены в Риме евреями–христианами и что Христос всего лишь символ христианской Церкви, зародившейся в недрах еврейских общин вследствие социально–экономического движения. Калкхофф добавляет, что для христиан это не имеет большого значения, потому что Христос не является историческим Иисусом, образ которого стремится восстановить во всей чистоте и исторической точности либеральная протестантская школа,9 каковую автор называет «теологией жизни Иисуса» («Leben Jesu Theologie»), а является этической и религиозной сущностью, которая жила и живет в коллективном сознании христианских народов, преобразуясь, укрепляясь и приспосабливаясь к нуждам разных времен.

Я привожу здесь эти сведения не потому, что принимаю теорию Калкхоффа, не для того, чтобы оспорить ее, — я ненавижу споры, они обычно становятся образцом дурной литературы и еще более дурной философии, — а только для того, чтобы прояснить то, что думаю относительно «Дон Кихота». Никому (кроме меня, впрочем) не придет в голову отстаивать всерьез мысль о том, что Дон Кихот действительно существовал и в самом деле совершил все то, о чем нам рассказывает Сервантес, но ведь верят почти все христиане, что Христос жил и сказал то, о чем повествуют Евангелия; можно и нужно, однако, считать, что Дон Кихот существовал и продолжает существовать, жил и продолжает жить жизнью, может быть, более интенсивной и более продуктивной, чем если бы он существовал и жил обычным, заурядным образом.

Каждое новое поколение добавляло что‑то к этому Дон Кихоту, он менялся и становился все значительнее. И это интереснее, чем всякие мелочи и пустяки, которые накопили в отношении «Дон Кихота» сервантисты–мазореты и им подобные; было бы интересно собрать различные суждения всевозможных писателей о том, как они понимают ламанчского идальго, различные их высказывания. В сотнях произведений действовал Дон Кихот и его заставляли говорить и делать то, чего он не делал и не говорил в сервантесовском тексте; при этом можно было бы создать образ Дон Кихота и вне книги о нем.10

И если бы Сервантес воскрес и вернулся в наш мир, он не имел бы никакого права протестовать против такого Дон Кихота, потому что его собственный — всего лишь одна из ипостасей Дон Кихота, отправная точка; это все равно как если бы мать, видя, что ее сыну выпадает судьба, о которой она и не помышляла, или же у нее отнимают его, вознамерилась бы вернуть его в детство, прижать снова к своей груди, кормить своим молоком, если уж нельзя вернуть его в собственное лоно. Сервантес дал миру Дон Кихота, а потом уже сам Дон Кихот должен позаботиться о своей жизни в нем; и хотя добрый дон Мигель полагал, что покончил с ним, и предал его земле, и представил нотариальное свидетельство о его смерти, чтобы никто не осмелился воскресить его и снова отправить в странствие, сам Дон Кихот воскресил себя, сам собою, и вот он шествует по земле и поступает на свой лад.