Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо

• Название: Житие Дон Кихота и Санчо
• Автор: Мигель де Унамуно
• Издательство: Наука
• Жанр: Религия
• Год: 2002

---

Глава XXXVI

в которой рассказывается о других редкостных происшествиях, случившихся на постоялом дворе

Затем происшествия на постоялом дворе осложнились из‑за прибытия новых второстепенных персонажей, а также из‑за открытия Санчо, который, к своему разочарованию, узнал, что принцесса Микомикона — на самом деле Доротея, нареченная Фернандо; и этого хватило, чтобы убедить его, что голова великана была всего–навсего винным бурдюком.

Ох, бедный Санчо, как отважно сражаешься ты за свою веру и как нелегко она тебе дается: то духом падешь, то расшибешься, сегодня отступил с позиций, завтра отвоевал их снова! Твой путь был отмечен внутренней борьбой меж твоим мужицким здравым смыслом, раззадоренным жаждой наживы, и твоим благородным стремлением к идеалу, к которому тебя влекли Дульсинея и любовь! Немногие видят, каких битв стоил тебе путь оруженосца; немногие видят, в каком чистилище ты жил; немногие видят, как взбирался ты к тем вершинам простой и высокой веры, которую выкажешь в час смерти своего господина. То заколдованный, то расколдованный, ты взобрался на самую вершину спасительной веры.96

Глава XXXVIII

в которой передается любопытная речь Дон Кихота о военном деле и науках

С прибытием на постоялый двор новых лиц, ознаменованным новыми встречами, охотников поглумиться над Дон Кихотом стало еще больше; и к ним‑то обратился он с речью о военном деле и науках. И поскольку держал он эту речь не перед козопасами, мы ее пропустим.

Главы XXXIX, XL, XLI и XLII

Главы эти97 заполнены историей пленника и рассказом о том, как встретил он своего брата аудитора.

Глава XLIII

в которой рассказывается приятная история погонщика мулов вместе с другими необычайными происшествиями, случившимися на постоялом дворе

Бог с ней, с приятной историей, для нас она не существенна.

Когда весь этот люд расположился на постоялом дворе, Дон Кихот остался охранять замок. И дьявол, который не дремлет, коварно внушил хозяйской дочери, той самой, что улыбалась, а также Мариторнес мысль подшутить над Дон Кихотом, в благодарность за то, что он взял на себя обязанности стража.

В полном одиночестве разъезжая вокруг гостиницы, Дон Кихот вслух вспоминал о своей владычице Дульсинее, когда «дочь хозяйки тихонько подозвала его и сказала: «Сеньор, будьте любезны, ваша милость, подойдите сюда»». Нестойкий Рыцарь размяк и уступил и, вместо того чтобы пропустить мимо ушей слова проказницы полудевы, принялся объяснять, что не властен удовлетворить ее желание; и не заметил, бедняга, что начать переговоры с искушением — значит признать его воинскую мощь и тем самым ступить на стезю возможного поражения. И тут Мариторнес попросила его протянуть искусительнице руку и назвала эту руку «прекрасной». И бедный идальго, поддавшись на лесть, протянул руку, «к которой ни одна женщина еще не прикасалась», но не для того, чтобы дамы ее облобызали, а чтобы могли судить, «какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть»; судить и восхищаться.

Восхищаться? Разве ты не видишь, простодушный Рыцарь, в какую опасную игру вступаешь, когда протягиваешь руку дамам, чтобы те восхищались ею? Разве не знаешь, что восхищение, которое у женщины вызывает мужчина, всего лишь форма чувства куда более потаенного, чем само восхищение? Восхищаются лишь тем, что любят; и для женщины восхищение мужчиной имеет один–единственный смысл. Да притом восхищаться не речами твоими, не делами либо подвигами, не замыслами — восхищаться всего лишь твоей рукой. О, если б добился ты, чтобы восхищалась ею Альдонса Лоренсо, чтобы сжала ее меж своими ладонями, дабы, посмотрев на «сплетение ее сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил», представить себе, какой силой должна обладать рука, у которой такая кисть, а главное, какой силой должно обладать сердце, посылающее кровь в эти жилы!

Ты проявил, добрый Рыцарь, непростительное легковерие, когда позволил созерцать твою руку дамам, попросившим тебя об этом в насмешку; и дорого поплатился за свое легковерие. Поплатился дорого, потому как рука твоя попала в мертвую петлю уздечки. Мариторнес и хозяйская дочка «убежали, помирая со смеху, и оставили его в таком положении, что ему невозможно было освободиться». Вот и доверяй после этого резвушкам и проказницам.

Дон Кихот решил, что зачарован, а на самом деле он был наказан за легковерие и самонадеянность. Не должен герой давать свои руки вот так спроста первому встречному либо первой встречной, чтобы глядели и восхищались; напротив, должен оберегать их от любопытствующих и легкомысленных взглядов. Какое дело прочим до рук, свершающих свое дело? Мерзкий обычай — соваться в дом великодушного воина и разглядывать его оружие, допытываться, как он работает да как живет, и пялиться на его руки. Если ты пишешь, пусть никто не знает, как ты пишешь, в какую пору, чем и на чем.

Дон Кихот меж тем стал «проклинать про себя свою опрометчивость и неблагоразумие», которые проявил, не остерегшись волшебства, и «стал он тут проклинать свою судьбу; стал горевать об ущербе, который нанесет миру его отсутствие», стал снова вспоминать Дульсинею, призывать Санчо Пансу и мудрецов Лиргандео и Алькифе и свою добрую приятельницу Урганду, и когда «наконец наступило утро, Дон Кихот пришел в такое отчаяние и смятение, что заревел быком». Но даже и в таком состоянии, вися на одной руке, обратился с гневной речью к четырем странникам, подъехавшим на рассвете к постоялому двору и принявшимся стучать в ворота; и сказалась в этом неукротимая сила его духа.

Глава XLIV

в которой продолжаются неслыханные происшествия на постоялом дворе

И как только Мариторнес отвязала его, испугавшись, как бы чего не вышло, Дон Кихот вскочил на Росинанта, прикрылся щитом, взял копьецо наперевес и вызвал на поединок всякого, кто скажет, что околдование его «было правым делом». Браво, мой добрый идальго!

Коли славен род твой давний, в цель попасть всегда старайся; а не вышло, защищайся, и не нужно оправданий, —

как граф Лосано говорит Перансулесу в «Юношеских годах Сида».98

Новоприбывшие отправились по своим делам, а Дон Кихот, «видя, что ни один из четырех всадников не обращает на него внимания и не принимает его вызова, выходил из себя от бешенства и досады…». Да, мой бедный Дон Кихот, да; нам больше по нутру, когда над нами смеются, чем когда на нас не обращают внимания. Мне понятны твое бешенство и досада. Хуже всего для тебя, когда в этом хоре насмешников на твои вызовы и бравады никто не обращает никакого внимания, даже насмешливого.

Вскоре после этого хозяин гостиницы подрался с двумя постояльцами, которые попытались было улизнуть, не заплатив за ночлег, и хозяйка с дочкой бросились к Дон Кихоту, как к наименее занятому из присутствовавших, прося заступиться за мужа одной и отца другой, на что Рыцарь ответил «медленно и с большим спокойствием: «Прекрасная девица, в настоящее время я не в состоянии исполнить вашу просьбу, ибо я не вправе начинать новые приключения, пока не завершу того, к чему меня обязывает данное мною слово»»; и в заключение посоветовал дочке хозяина сказать отцу, чтобы тот бился как можно смелее, пока сам он будет просить разрешения у принцессы Микоми- коны. Разрешение он получил, но, увидев, что перед ним люди низкого звания, к мечу своему не притронулся. И правильно сделал.

Можно, стало быть, звать Рыцаря на подмогу, когда нам вздумается: сначала поиздеваться над ним, подвесить за руку, а потом пожелать, чтобы пришел на помощь и выручил из беды рукою, уже побывавшей в петле? Милое дело — издеваться над безумцем, но как только он нам понадобился, мы бежим к нему за помощью. Горе храбрецу, который предоставит свою храбрость в распоряжение всякого, кто его о том просит и тем самым унизит. Если твой ближний дерется на кулаках с такими же прохвостами, как он сам, оставь их, пускай сами разбираются, особенно если все дело в том, что кому‑то вздумалось улизнуть, не заплатив; от вмешательства твоего будет один лишь вред. Прийти на выручку — да; но не тогда, когда мой ближний решит, что его пора выручать, а тогда, когда я сам решу, что мой долг поспешить на выручку. Никому не давай того, что он у тебя просит; дай лишь то, в чем, по твоему разумению, просящий нуждается; а затем сноси его неблагодарность.

Но тут дьявол «привел в гостиницу того самого цирюльника, у которого Дон Кихот отнял шлем Мамбрина, а Санчо Панса снял упряжь с осла, обменяв ее на ту, что была у него»; и Санчо отважно защищался, к великому удовольствию своего господина, который «подумал про себя, что при первом же подходящем случае его следует посвятить в рыцари». Цирюльник помянул про таз, и тут Дон Кихот вмешался в спор, и велел принести предмет оного, и поклялся, что это шлем, и предложил присутствовавшим судить самим, прав он или нет. Как возвышенна вера того, кто с тазом в руках и у всех на виду объявляет в полный голос, что это шлем!