Лидия Бердяева - Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

• Название: Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык
• Автор: Лидия Бердяева
• Жанр: Биографии и Мемуары

"Профессия: жена философа" - дневники Лидии Бердяевой, жены знаменитого христианского философа Николая Бердяева. Здесь же размещены стихи Лидии Бердяевой и её письма к Е. К. Герцык.

---

Ни: «А я нахожу, что теперь им слишком злоупотребляют и видят даже там, где его нет, где вина в самом человеке».

Был интересный разговор с сестрой [о старости]. Моя сес-

* Основательно (фр.).

41//42

тра умная, тонкая и говорить с ней приятно. Но она часто спорит, и тогда я умолкаю, т. к. спор меня утомляет и оставляет пустоту. Сегодняшний разговор был беседой на тему старости. Сестра говорит: «Старость — совсем не то, что [часто] о ней думают. Старость — не отдых, не покой, а последнее испытание наших духовных сил перед концом. Вот почему к старости нужно готовиться, собирая в себе внутренние силы для этого испытания. Физические силы слабеют, но душевная и духовная энергия остается, и если энергия эта не направлена на высшее, то получается тот, увы!, нередкий тип несносных стариков и старух, кот<орые> портят жизнь и себе, и другим».

Вечером лекция Ни («Чаадаев и славяноф<илы>»). Народу много (около 100 ч<еловек>). Читал очень живо первую половину (1 ч.), а второй, видимо, был утомлен.

Среда, 7 ноября

Утром приехали Ирина Павловна (Irène de Russié)[96] и Montbrison[97], большие друзья Ни. Они оба переводят книгу Ни «Назначение человека» на фр<анцузский>.

[В 4 ч. я уехала в Париж к Рахили (Осоргиной). Видела ее новую квартиру, очень уютную, маленькую. Р<ахиль> все еще без места и очень этим подавлена. Мы много говорили. Я ее старалась ободрить.] Вернулась я к обеду и узнала о результате визита Ни к доктору. Слава Богу, ничего серьезного не нашел (рентгенизация не показала), но прописал свой режим, отменив прежний и выругав докторов, лечивших Ни раньше. Обычная история!

По дороге от Р<ахили> в метро я чувствовала особенно подавленное настроение Парижа. Все угрюмо молчат, никакого оживления, обычного в эти часы, ни шуток, ни смеха... Как перед грозой!

Четверг, 8 ноября

Кажется, гроза приближается. Выйдя после завтрака, купила газету. В заголовке крупными буквами: «Отставка кабинета Думерга». Захожу в булочную. Хозяйкабулочной в ужасе: «Est-ce possible? Que-ce qui arrivera? Ou allons-nous?»* Да, трудно предвидеть, что [теперь] будет. Неужели нам, русским, придется и здесь переживать ужасы анархии и бесправия?

* «Возможно ли это? Что же будет? Куда мы идем?» (фр.).

42//43

Либ подарил мне недавно вышедшую книгу писем Рильке (на фр<анцузском> яз<ыке>), и вчера, читая ее, я была поражена его видением Парижа... Он чувствует этот город каким-то обреченным, несмотря на весь его внешний блеск, роскошь и очарование. Этот же Либ сказал нам вчера: «Я думаю, что все мы будем задушены газами». «Почему?» — спросила я. «Я только что получил письмо из Германии, где пишут, что вся она лихорадочно занята только одним: удушливыми газами и бомбами».

Что ж? Я нисколько этому не удивлюсь. Разве мир сейчас не превратился в дом для буйных помешанных?

Пятница, 9 ноября 1934

Утром читаем о падении кабинета Думерга и новом кабинете Фландэна...[98] Игра в бирюльки продолжается...

У Ни был сегодня один француз. По его мнению, еще один-два кабинета, и начнутся уличные беспорядки. А дальше? Никто ничего не знает... Люди устали и хотят только одного: покоя, но покой может дать только Тот, Кого они забывают все больше и больше...

Ни сказал сегодня: «Люди не ищут и не интересуются больше истиной». Это верно. Наукой, политикой, экономикой, искусством, а смысла жизни, без которого и то, и другое, и третье бессмысленно, — не ищут. Похоже на то, как если бы они с завязанными глазами бегали по комнатам, ощупывая вещи и не зная, что с ними делать.

Вечером были в кино. Шла пьеса о войне с Германией. Шпионаж, газовые атаки, взрывы... Не веришь, что это было, было еще так недавно, и вообще, что это может быть... и — страшно написать — будет.

Суббота, , 10 нюбря 19-34

Была в госпитале «Salpetriere», навещала моего больного. Из тех, кот<орые> были у меня до сих пор, т. е. за эти 5 лет, троих уже нет в живых (все были туберкулезные); этот — нервно-больной, интеллигентный человек лет 40. Окончил Мос<ковский> Унив<ерситет>, юрист. Прошел поистине тернистый путь: 2 войны, затем — работа на фабрике, полуголод... Лежит уже четыре года, не вставая. Полное одиночество, ни родных, ни друзей...

43//44

Самое кошмарное впечатление от этой больницы — женщины, бродящие по аллеям. Такие лица и фигуры я видела лишь на картинах Гойи... Особенно страшны они на фоне цветов, зелени и яркого, почти весеннего солнца, как, напр<имер>, сегодня...

[Неожиданное появление св<ященника> Георгия Цебрикова [99]. Почти год мы его не видели и не знали, где он и что с ним... Приехал из Вены после бурного столкновения с иерархической властью... Сейчас — без средств, почти на улице. Весь вечер говорил о том, что он пережил за это время, не желая идти по пути компромиссов и приспособлений на религиозной почве. Это душа мятежная, бурная, из тех, кот<орые> в бореньях и муках прокладывают себе путь в мире сем. Это не чиновник, как большинство, а солдат Христов.]

Воскресенье, 11 ноября 1934

Утром, просматривая газеты, Ни говорит: «Ложь! Все ложь! Ты знаешь, эта мысль меня преследует... Я напишу статью на тему о лжи... В этой статье я разовью мысль о том, что вся жизнь этого мира основана на лжи, есть как бы кристаллизованная ложь... И если б кристалл этой лжи вдруг растворился, то мир перестал бы существовать». С этими словами Ни уходит на почту и, вернувшись, говорит: «Статья уже вполне закончена во мне, остается только написать» [100].

За завтраком Ни говорит: «Я разбирал письма и очень устал, а от писанья не устаю. И это потому, думаю, что процесс писанья у меня не сознательный, а бессознательный. Источник его в бессознательном... Современная психология подтверждает мою мысль, говоря, что источник бессознательного никогда не иссякает...»

Затем, не помню по какому поводу, разговор перешел на огромное значение спорта, парадов и манифестаций в современной жизни. Я высказала мысль о том, что правительства очень хитро поощряют это, чтобы отвлекать массы от иных выявлений своих страстей, им мало выгодных.

Ни: «Русское самодержавие было так глупо в этом отношении, что вместо того, чтобы давать выход накопляющейся энергии, оно душило ее и этим направляло по руслу революций, бунта, восстаний».

44//45

К 5 ч. у нас собираются, как обычно по воскресеньям. Первым пришел милый Л. И. Шестов, затем Gabriel Marcel [101], приехали из Медона Раиса Маритэн [102] с сестрой Верой (Жак — в Канаде), Марина Цветаева [103], Елена Извольская [104], Карпов [105], г-жа Гавронская (адвокат) и молодой голландец (с письмом и рекоменд<ациями> от А. Ремизова [106]). Вечер прошел в оживленной беседе. М. Цветаева читала стихи. Р. Маритэн рассмешила нас, сказав, что она теперь la femme du marin*, т. к. часто ездит морем.

Понед<ельник>, 12 ноября 1934

Ни утром получил каталог антикварных книг. Это день, которого он ждет с волнением. Просмотрев каталог и отметив все более интересное, он собирает книги, ему уже ненужные, чтоб менять с доплатой на другие. Возвращается сегодня с торжеством — выменял на редкое издание St. Martin [107]. Радуется как ребенок... Как много в нем детского! И мама, и сестра нездоровы... Погода туманная, дождь...

Вторник, 13 ноября

Мама плохо переносит не болезни, а старость. У нее очень молодая душа, она слишком полна интереса к жизни, она боится умереть... По поводу этого отношения мамы к смерти мы опять говорили с сестрой о старости. Она сказала: «Есть две старости: темная и светлая. В темной концентрируются, как в фокусе, все отрицательные свойства человека. И это запечатлевается и на лицах. Все греховное как резцом высекается на старческом лице. Вот почему большинство старых лиц так уродливо. Наоборот, светлая старость носит на себе какой-то отблеск преображения, и в такой старости даже некрасивые лица делаются более красивыми».

За обедом Ни говорил о том, что как в христианстве человек был всегда принижен, так в Ренессансе он был слишком возвеличен... «Итак, разум утверждает человека, а христианство отрицает. Я же, будучи христианином и признавая сверхразумное начало — стою за человека, за человеческую активность, за творчество человека».

* Жена моряка (фр.).

45//46

Вечером лекция Ни о Печерине [108], Герцене и Бакунине. Слушателей много (человек 75). [Были Цебриков, Каллаш, Тургенева [109], П. К. Иванов и др.]

Среда, 14 ноября

Утром приехала Эли (Беленсон). Долго беседовали с ней на разные темы, больше о внутренней жизни. Ей живется по-прежнему очень трудно — нет работы. Перебивается изо дня в день с помощью друзей. [Но духом бодра и даже бывает веселой, что очень удивляет ее знакомых. Ежедневно бывает в церкви.] За это время она очень выросла духовно, несмотря на нищенскую жизнь.