Лидия Бердяева - Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

• Название: Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык
• Автор: Лидия Бердяева
• Жанр: Биографии и Мемуары

"Профессия: жена философа" - дневники Лидии Бердяевой, жены знаменитого христианского философа Николая Бердяева. Здесь же размещены стихи Лидии Бердяевой и её письма к Е. К. Герцык.

---

Среда, 14 ноября

Утром приехала Эли (Беленсон). Долго беседовали с ней на разные темы, больше о внутренней жизни. Ей живется по-прежнему очень трудно — нет работы. Перебивается изо дня в день с помощью друзей. [Но духом бодра и даже бывает веселой, что очень удивляет ее знакомых. Ежедневно бывает в церкви.] За это время она очень выросла духовно, несмотря на нищенскую жизнь.

Ни полдня на заседании.

Четверг, 15 ноября

Письмо из Японии от А. Ванновского... Он бывал у нас в Москве. С тех пор прошло уже 12 лет, и мне приятно, что он вспомнил обо мне. Пишет, что я тогда, в Москве, подарила ему мой перевод книги «Догмат и критика» с надписью «Палладину Христа», и вот будто бы эта книга вызвала в нем желание работать по вопросам, связанным с христианской культурой... Присылает рукопись своей работы по Апокалипсису...[110]

Говорили с Ни на тему о бессмертии. Ни высказал мысль, что и Бог, и вечная жизнь непонятны, если нет личного бессмертия. Иначе все тонет, растворяется и смысл всего исчезает.

Была Е. Извольская, работала с Ни над проверкой перевода книги Ни. За чаем говорили с ней о настроениях русской молодежи, о нежелании ее идти навстречу французской молодежи, о ее замкнутости, малокультурности, обостренном в ней чувстве своего русского [мессианизма и в связи с этим –] национализма.

Извольская посещает собрания «Нового Града» [111], «Пореволюционного клуба» [112]и хорошо осведомлена. Пришла к нам из Медона, где она живет, под проливным дождем. Сегодня мерзкий, полузимний день. [Страшно думать о всех голодных и холодных, в такие дни — особенно.]

Пятница, 16 ноября

Чудесный, солнечный день... Днем ездила в Париж. Вернувшись, застала у нас М-me В<ильде>, с которой Ни работал,

46//47

исправляя перевод своей новой книги «Я и мир объектов». По поводу этой работы Ни говорит, что впервые он понял, какая непроходимая пропасть существует между франц<узским> яз<ыком> и русским. Такие слова, как «тайна», «фантазия», недопустимы на франц<узском> яз<ыке> в применении к философии. Этот язык настолько пропитан рационализмом, что не допускает ничего сверхразумного, а если и допускает, то лишь для религии...

[Из этих слов Ни я делаю вывод, что эта его чисто философская книга — не для французов.]

Суббота, 17 ноября

Говорили сегодня с Ни о том, что все раньше написанные им книги его уже не удовлетворяют. Интересны, те, кот<ото-рые> он задумывает... Он — человек будущего. Прошедшее для него лишь материал для постройки будущего. Он не живет, как большинство, прошедшим, в прошедшем.

[Была у М-me Либ и сразу погрузилась в атмосферу детского мира. Было приятно видеть вокруг себя милые мордочки, слушать детские голоса. Я люблю детей, но своих иметь никогда не хотела. Нет у меня материнского инстинкта. Я слишком чувствую огромную ответственность, лежащую на матерях...]

Вечером читаем «Войну и мир».

Воскр<есенье>, 18 ноября 1934

Утром я в церкви St.-Germain. К 5 ч. у нас: св. Цебриков, М. А. Каллаш, Н. А. Тургенева, Р. Осоргина, Алексей (Леня Чурилин-Киселев) [113], П. К. Иванов, Анка Ринбах (голландка).

У меня тяжелое впечатление от беседы с Цебриковым. Его положение поистине трагическое, и нужно большое духовное мужество, чтоб перенести все выпавшее на его долю... Но он очень слаб физически и нервен, и я боюсь за него... Может погибнуть.]

Понед<ельник>, 19

Почти весь день ушел на работу [моего] пальто. Решила во что бы то ни стало его окончить, т. к. наступают холода.

Вечером за чтением «Войны и мира» Ни говорит: «Когда я слушаю чтение, я всегда представляю себе обстановку, где происходит то или иное событие. Если дом, то где он стоит, направо или налево».

47//48

Это меня удивило, т. к. я всегда почему-то думала, что он скорее погружен в смысл, [в слова,] а не в образы. Отсюда мысль: как мало знаем мы даже самых близких нам людей. Не только самая последняя глубина, но даже и многое на поверхности часто от нас скрыто.

Вторник, 20 ноября

Новое министерство Фландэна начало свою реформаторскую деятельность с гонения на иностранных рабочих... Начало, не предвещающее ничего хорошего.

Приезжал Монбризон (он переводит вместе с княг<иней> Ир<иной> Пав<ловной> книги Ни). Ни не было дома, и я до его возвращения беседовала с М<онбризоном>. Он произвел на меня впечатление прекрасного человека, очень искреннего, [ищущего пути, не фанатика, не сектанта, а] свободного в своих оценках и мнениях. Он подарил Ни несколько трубок. Одну очень красивую, белую, с янтарной ручкой. На днях, проходя по улице Rivoli, я видела ее на окне и подумала: «Хорошо бы купить ее для Ни». И вот она уже у него.

Сегодня думала о сестре: у нее есть какая-то «упругость» и духа и тела. На вид она такая хрупкая, слабенькая, но в ней есть эта «упругость», которая дает ей возможность переносить и боль, и усталость... Я же принадлежу скорее к породе «мягкотелых»... Мне нелегко дается все трудное в жизни, и часто даже чисто внешние впечатления нарушают мое духовное равновесие... Лучше всего чувствую я себя на некотором расстоянии от жизни и людей, в тишине уединения...

И внешне, и по характеру мы не похожи друг на друга. Но у нас есть много и общего, что нас сближает. Во-первых, конечно, христианство. Во-вторых, интерес к вопросам духовной жизни, к литературе, искусству, нелюбовь ко всему «буржуазному», «общепринятому», свободолюбие. Сестра по натуре — художник. Страстно любит природу, живопись. У нее большие способности к скульптуре. В молодости она работала в Париже у известного скульптора NN, кот<орый> находил у нее большое дарование. К сожалению, болезнь помешала ей идти этим путем [114].

48//49

Вечером лекция Ни (Национальное сознание Достоевского, К. Леонтьева и Вл. Соловьева). Слушателей много, около 100 ч<еловек>, что для парижских русских, конечно, много... Меня удивила одна дама, пришедшая на костылях...

Среда, 21 ноября

Угром получила несколько писем, и до завтрака пришлось вести переписку.

Ни после вчерашней лекции кашляет и жалуется на боль в груди, а вечером ему опять предстоит выступление: у молодежи «Пореволюционного клуба».

Прошу сестру ехать вместо меня с ним, чтоб оберегать его от сквозняков и разговоров на воздухе... Организм Ни в последние годы так ослабел от постоянной работы, требующей огромного нервного напряжения, что жить он может лишь при постоянной о нем заботе. И я, и сестра стараемся все делать, чтоб доставить ему необходимые условия, но в нем самом заложена какая-то неукротимая энергия, устремленность к творческой работе, в которой он сгорает...

Четверг, 22 ноября

Утром я на обедне в St.-Médard, а оттуда у о. Ав<густина>. Говорили о предопределении [и в связи с этим о судьбе Иуды]. Затем о. Ав<густин> читал мне свою проповедь.

[К чаю у нас Цебриков и Извольская.]

Вечером чтение «Войны и мира».

Пятница, 25 ноября

Получена новая книга Ни «Судьба человека в современном мире». Я замечаю, чтоНи никогда не радуется появлению своих книг. «Мне всегда кажется, что эта книга уже устарела, и я в ней многое уже изменил бы», — говорит он.

За завтраком — интересный разговор о современном христианстве. Ни развивает мысль о том, что человеческая личность Христа на протяжении веков превращена в икону. Ему поклоняются, но не идут путем, которым Он шел. Христос всю Свою земную жизнь вел борьбу с царством мира сего, а христиане, поклоняясь Ему, борьбы не только не ведут, но всячески приспособляются к миру и ему служат. Я замечаю на

49//50

это, что первохристиане были иными. Они знали, что путь Христов есть путь борьбы с князем мира сего. Отсюда их героическая победа над язычеством.

Суббота, 24 ноября

Почему-то так ярко вспоминается мне сегодня русская зима... Москва, засыпанная снегом, уютные арбатские улички со старенькими особняками... Морозные вечера с глубоким синим небом и хрустящим снегом. Закутавшись в меховую шубку, спешишь домой, в жарко натопленные комнаты, где все уже собрались вокруг кипящего самовара, пьют чай и оживленно спорят на какие-нибудь самые волнующие темы...

Задаю сестре вопрос: «Веришь ли ты, что мы когда-нибудь вернемся в Россию?» Она печально: «Нет, не верю».

Но я так живо помню, как ровно за 2 недели до нашей высылки мы, сидя на балконе деревенской дачи (в Барвихе), говорили М. Осоргину [115]: «Вы, быть может, еще и попадете за границу, а мы, конечно, никогда!» А через месяц после этого разговора нам объявили приговор о высылке (на 3 года (sic!)).