Артамонов Иванович - КУДЕЯР

• Название: КУДЕЯР
• Автор: Артамонов Иванович
• Жанр: Историческая проза

Вошедший в книгу роман посвящён эпохе правления Иоанна IV Васильевича.

---

— И я отныне намерен восстановить справедливость и мир в своём государстве. Мне ведомы имена всех виновных, но казнить решил я наивиновнейшего. Вот он сидит перед вами! — голос юного великого князя зазвенел от возмущения, когда он указал рукой на Андрея Михайловича Шуйского. — Это он убивал безвинных людей, незаконно присвоил себе власть, по праву принадлежащую великому князю. Много людей погибло от рук этого нечестивца, так пусть же смерть будет наказанием ему за совершённые злодеяния. Эй, псари! Войдите сюда и возьмите его!

Бояре от удивления лишь глазами хлопали. В палату ввалилось десятка два дюжих молодцев, они схватили упиравшегося, жалобно вымаливавшего прощения у великого князя Андрея Шуйского, поволокли его из великокняжеского дворца. По дороге в тюрьму псари нещадно били свою жертву, так что возле Ризположенских ворот он был уже мёртв. Обнажённое тело его часа два лежало на виду у москвичей.

Хотя в своей речи великий князь обещал покарать лишь одного Андрея Шуйского, однако на следующий день были схвачены ближайшие его советники — Фома Головин, Фёдор Скопин-Шуйский, Юрий Тёмкин и другие. Все они были высланы из Москвы[103] — митрополит Макарий не мог оставить безнаказанным легкомысленный поступок Фомы Головина.

ГЛАВА 21

— Эх, были бы со мной гусли, уж повеселил бы я вас, братцы! — вздохнул скоморох Филя.

— Сиди уж, — недовольно проворчал лежавщий под грудой тряпья немощный старик, — всё бы вам, молодым, грешить. Ты вот лучше бы лоб свой перекрестил, ни разу, чай, не помолился, нехристь!

— А чего зазря-то креститься? Ты вот, Мирон, уж больно набожный, с утра до ночи лоб бешь, а толку-то что? Сам говорил: ни за что ни про что восьмой год здесь вшей кормишь.

— Видать, есть за что, — Мирон надрывно раскашлялся.

— Не пойму я тебя: то говоришь, что безвинно страдаешь — кто-то боярина Колычова по головке неласково погладил, а тебя за то в темницу упекли. Нынче же говоришь: есть за что.

— По молодости лет я, как и ты, к Богу-то был равнодушен, вот за это и страдаю.

— Так Бог-то, говорят, милостивый, а коли так, пошто не внемлет твоим усердным молитвам? Ты вот прощения у Бога просишь, а он на тебя хворобу напустил.

— Видать, время ещё не пришло для милости-то Господней, — старик опять закашлял.

— Во-во, тебя, Мирон, не переспоришь, лучше я вам, братцы, бывальщину расскажу.

— Давай, валяй бывальщину, — хрипло проговорил вор Брошка.

Рожа у него припухшая, нахальная. Приподнявшись на локте, он приготовился слушать Филю. Тот такое может сморозить, весь день хохотать будешь.

— Шёл я дорогой, поперёк мне едет мужик на телеге. Другой мужик подкрадается, да с заднего колеса и влез на небеса. Ему сказали — на небесах коровы дёшевы, а вши больно дороги. Вот он ходил, ходил, на тракт нигде не угодил. Увидел вдруг: небольшая церковь из пирогов складена, блинами набита, лепёшками покрыта, под крестом Адамова голова из большого базарного пирога. Подошёл к двери — священники там воют как звери. Дверь бороной затворена, кишкой затянута, калачом заперта. Я взял кишку, перекусил, калач переломил, борону отвалил. В церкви образа пряничные, а свечи — морковные. Гляжу, стоит поп — я его кадилом в лоб. Стоит дьякон — я его смякал.

— Тьфу ты, мерзость какая! — простонал в углу Мирон.

— Валяй, валяй, — одобрил рассказчика Ерошка.

— Стоит пономарек-я его из церкви поволок и затылком прямо об порог. Из его заднячки посыпались яблочки. Я яблочки собираю, родителей поминаю: Трюшу, Матрюшу, праведную душу, Якова распятого, Никиту горбатого. Вот теперь, духовный отец, и сказке тут конец. Это у нас не сказка, а присказка, приходите сказку тогда слушать, когда бояре будут кушать, а мы — завтракать.

Все, кроме Мирона, рассмеялись.

— Правильно сделали, что тебя в темницу упекли, словеса твои греховодные, от них народу пагуба.

— Меня, Мирон, не за то сюда упрятали. Своими ушами я слышал, как тати, нанятые Шуйскими, сговаривались прикончить боярина Ивана Бельского, сидевшего в темнице на Белоозере. Я о том людям поведал, да среди них дерьмо нашлось, донесло на меня куда надобно. Вот и обвинили меня в том, что я клевету возвёл на Шуйских. С Белоозера привезли сюда — в Белокаменную.

Кудеяр вздохнул: они с Олексой, как и Филя, безвинно страдают по воле Шуйских. — Как же так, — заговорил Олекса, — Андрей Шуйский приказал убить неугодного ему боярина Бельского. По вине Шуйского невеста Кудеяра руки на себя наложила. Так его бы в темницу бросить, а заместо него мы, безвинные, страдаем.

— Ха, нашёлся безвинный, — ехидно произнёс Ерошка, — а не ты ли вкупе с Кудеяром умыслил прикончить боярина Шуйского?

— Ты, Ерошка, сам в грязи утоп, — вступился за Олексу Елфим, — и других столь же грязными считаешь. Задумали ребята убить Шуйского, да не убили, потому на них вины нет никакой. Да и убили бы — невилика беда, поскольку за дело намеревались боярина покарать.

— Сам-то ты хорош! — взвился Ерошка. — Посчитай, скольких людей на тот свет отправил — видимо-невидимо! Тать ты с большой дороги, тать!

— Правду молвил — многим головы я поснимал, да и то сказать — за дело. Ты вот всех без разбору обворовываешь, кто под руку подвернётся. Невдомёк тебе, что ты у иного последний кус хлеба отымаешь. А ведь вокруг тебя и без того неправды хватает, бояре да дворяне кровь из народа сосут, грабят без зазрения совести. Стоит же людям против того слова молвить, их, истязают и губят без числа. Так я снимаю головы с тех, кто грабит народ, и возвращаю людям их добро.

— Может, и раздаёшь добро, — язвительно заметил Ерошка, — да и себе немало, поди, оставляешь. У тебя в нижегородской земле сколь кубышек зарыто?

Елфим, казалось, не слышал этих слов, в его глазах появилось мечтательное выражение, словно он был где-то далеко-далеко.

— Эх, други, хорошо-то как на воле! Мне вот на Волге много раз приходилось быть, какой там простор для души!

Кудеяр вспомнил своё первое впечатление от Волги, когда они с отцом Андрианом увидели её возле Плёса. Слова Елфима глубоко запали в его душу. Выходит, есть люди, готовые вступить в единоборство с грабителями народа. И живут эти люди вольными птицами, в стругах плывут по широкому волжскому простору, на быстрых конях мчат по лесным дорогам, чтобы покарать злодеев.

Полтора года томятся они в одной каморке вместе с Елфимом, и каждый раз, когда тот рассказывает о своих приключениях, у Кудеяра возникает желание стать таким же, как он. Да и собой Елфим пригож, сила чувствуется в нём недюжинная.

— Я ведь тоже от Шуйского пострадал, только от другого — Василия Васильевича. В его имении засуха приключилась, всё повыгорело — и в поле и на огороде, народ от голоду помирать стал, а боярский тиун всё требовал с людей подати. Когда же они, чтобы не помереть с голоду, открыли боярские житницы, явились от боярина людишки и жестоко всех покарали: кого в поруб побросали, кого плетьми выпороли. Тогда я подпустил боярину красного петуха и утёк в лес. Эй, Филя, что же ты приуныл? Спой нам бывальщину про лихих разбойничков!

Филя сделал вид, будто ударил по гуслям:

Как во темну ночь осеннюю
Выезжали добры молодцы,
Добры молодцы, буйны головы,
Со ножами со булатными,
Со стрелами со калёными.
Как завидели разбойнички
В теремах-домах огни,
Нападали буйны головы,
Убивали, кто богаче всех,
Забирали злато, серебро.
А на зорьке, зорьке аленькой
Как по полю, полю чистому,
Как по травке по муравушке,
По цветочкам да по аленьким
Проезжали добры молодцы,
С той ли песней, с той ли звонкою!

Глаза Елфима увлажнились.

— Ай, молодец! Вот она-песня нашенская! Дай облобызаю тебя.

Кудеяр обвёл глазами убогую каморку. Тесно в ней, но только не зря говорят: в тесноте, да не в обиде. Попробовал было Ерошка поизмываться над ним с Олексой, когда они только что попали сюда, да Елфим заступился, проучил пакостника. Свет едва проникает через крохотное зарешечённое оконце, притаившееся под самым потолком. Для тепла оно почти целиком заткнуто соломой, а всё равно в камере прохладно — изморозь проступила на грязно-сером потолке.

— Тихо! — закричал вдруг Ерошка. — На воле чтой-то подеялось.

Прислушались.

— Елфим, подсади-ка меня, я послухаю.

Ерошка добрался до оконца, выдернул из решётки пук соломы. В камеру хлынул сухой морозный воздух.

— Эй, баба, о чём это там галдят?

Через оконце глухо донёсся визгливый женский голос:

— Уж что там подеялось, уж что там подеялось!

— Что ты расквохталась, словно клуша! Говори толком.

— Сказывают, будто великий князь приказал псарям казнить боярина Андрея Шуйского, те и убили его, волоча к тюрьме. Вон он, бедненький, голышом лежит на снегу.