Лиля Энден - Изменники Родины

• Название: Изменники Родины
• Автор: Лиля Энден
• Издательство: Геликон Плюс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005

Во всей литературе, описывающей четыре многострадальных года Великой войны, есть множество рассказов о геройских подвигах. Герои этих подвигов — командиры и рядовые Красной Армии, летчики, артиллеристы и простые пехотинцы, я же буду писать не о героях без страха и упрека и не о злодеях без проблеска совести, а о людях, обладающих и хорошими, и дурными свойствами, которые в силу разных обстоятельств оказались сотрудниками оккупационной власти.

---

Венецкий улыбнулся.

— Значит, не хотите менять Сергеича?… Все по старой привычке идут ко мне, и я по старой привычке продолжаю распоряжаться и своим, и Смлкинским… Да и нельзя иначе: как все эти новички из сытой местности чего-нибудь намеряют на свой аршин и напутают — сейчас же к Венецкому: распутывай!.. Потому что Венецкий здесь все знает, и его все знают… А право, лучше было, когда было поменьше начальства!..

— Лучше! — согласился Гнутов. — Знали мы коменданта да тебя, Сергеич, и хорошо было… А теперь их развелось больше, чем при советской власти, не знаешь, кого и слушать… И переводчица теперь новая, да такая нотная!.. Я сегодня пришел к Шефферу, хотел с ним заговорить — я всегда с ним сам по-немецки разговаривал, я же трошки маракую… Так не дает эта баба!.. Тиснется меж нас в середку, чтоб только вот через нее говорили!.. А сама про наши дела — ни бум-бум!.. Владимировна, та с полслова понимала, всегда все расспросит как следует, разберется сама, что к чему, тогда переводит, а что мы сболтнем, а немцам знать не след — то промолчит… А эта, знай, трубит все подряд, как машина заводная!..

— Это все беженцы, Ермолаич; надо же их было к месту определить! — сказала Лена.

— Это верно, приткнуть людей надобе! — согласился Прохор. — Одно только скверно, что уж дуже много они власти забрали, эти беженцы… Но Бог с ними, у меня к вам и другое дело есть: я вам тут кой-чего привез…

С этими словами он приподнял лежавший на сундуке тулуп и вытащил из его бездонного кармана пачку газет.

— «Комсомольская правда» и «Известия»!.. Да они совсем недавние!.. Где вы их достали, Прохор Ермолаич? — удивленно воскликнула Лена.

На столое лежали два номера «Комсомольской правды», один «Известий» и один «Красной звезды».

— Неужто, Михайловна, не догадываешься?… Вороний-то Мох у меня под боком… И «Правда» была, да ее соседи зачитали…

— Значит, в Вороньем Моху опять партизаны? — спросил Николай.

— А они оттудова и не уходили; там у них штаб-квартира обжитая… Летом они тихо сидели, а теперь опять зашевелились… Чуть не каждую ночь то в одну, то в другую деревню заявляются… А днем немцы… Вот я, старый дурак, и кручусь между двух огней… Народу к партизанам ушло — я уже и счет потерял… Сын мой Сашка с ними дружбу водит и меня все агитирует, только мне с ними дружить не в коня корм… А они красных ждут, самолеты к ним часто летают, сбрасывают и оружие, и продукты, и всякое снаряжение… Вот и газеты отттудова… А что это ты, михайловна, за газеты принесла? Немецкие?

— Сводки хочу сопоставить!

Лена положила рядом с советскими газетами Гнутова несколько номеров издаваемой в Днепровске газеты «Новый путь» и стала их сличать.

— Интересно, кто же их них больше врет? — проговорила она. — Противник потерял восемь тысяч человек убитыми, взято тысяча пятьсот пленных, сбито тридцать самолетов, уничтожено сорок два танка — это немецкая сводка… А русские про то же самое место и то же число пишут: сбит восемьдесят один самолет, уничтожено сто пять танков, вято в плен две тысячи триста человек, убито одиннадцать тысяч восемьсот… И те, и другие подсчитывают только потери противника, а про себя умалчивают… Это сводка за один день… Если эти астрономические цифры близки к истине, то уже давно ни у русских, ни у немцев не осталось бы ничего — ни самолетов, ни танков, ни людей… вообще ничего!..

— А ну, давай, расшифруем астрономию!..

Николай подошел к ней сзади, протянул через ее плечо руку с карандашом и начал отчеркивать запятой по две последние цифры в каждом числе.

— Вот теперь будет правильно, или во всяком случае, похоже на правду! — сказал он.

— … Восемьдесят человек убитых…  — читала Лена новую редакцию. — Пятнадцать пленных… Ты уже сделал три десятых самолета?…

— Так и есть: один за три дня!..

— Как из колхозов сводки подавали. — вставил Гнутов. — Вспашут три гектара, а пишут, что тридцать засеяли, а на деле еще и семян не получили… Липа это все!..

Он свернул самокрутку, закурил и замолчал. Лена ушла на кухню готовить ужин, а Николай читал давно невиданные советские газеты.

Когда газеты были отложены в сторону, Гнутов снова заговорил:

— Скажи мне, Сергеич, что ты дальше делать думаешь? Ведь красные в Вязьме, это уже не липа, а сущая правда, а далеко ли от Вязьмы до нас?

Венецкий задумался.

— Мне, Прохор Ермолаич, возврат отрезан! — не сразу ответил он. — В партизаны я не пойду, хотя меня и приглашали…

— Депктат, что ли, звала? Николаевна?

— И Николаевна звала, и еще раньше Николаевны Шмелев ко мне нарочно приходил договариваться, чтоб я им помогал… Я отказался, наотрез отказался, и теперь мне к ним идти милости просить не приходится. Они нас зовут изменниками родины, а я не считаю себя виноватым ни перед людьми, ни перед родиной… Родина огстается родиной, какая бы на ней ни была власть, не обязательно советская… А людям я вреда не делал…

— Да люди-то на тебя и не обижаются!..

— Не знаю, некоторые, может быть, и обижаются: на всех не угодишь!.. Но с тех пор, как попала мне в руки эта кукольная власть, я все силы кладу, чтоб моим подчиненным жить можно было, чтоб с голоду не дохли!.. И чтоб их меньше вешали и расстреливали… Ко мне люди идут по таким различным делам, что иногда нарочно не придумаешь, и каждый раз приходится голову ломать, выдумывать, как помочь… А тут еще чуть ли не каждый день новое немецкое начальство!.. Только к одному коменданту приладишься, узнаешь, с какого боку к нему надо подходить, — уехал, на его место новый, с новым нравом, с новыми вывертами!.. Как мне тут нелегко приходится — вот она только знает, моя Елена Михайловна!.. Да что об этом говорить!..

— Мне-то говорить можно! — тихо сказал Гнутов. — Ты вот про себя говоришь, а мне сдается, что это все про меня!.. Я ведь тоже на такой самой должности!.. Выходит, мы с тобой на одном курошесте сидим, Сергеич!..

— Оба — изменники родины?

— Ну да!

Оба помолчали, затем Венецкий спросил:

— Говоришь, у твоих соседей народу прибавляется?

— А неужели ж? Теперь все в партизаны захотели: красные-то близко!

— Так!.. Значит, когда немцы красных гнали, они к немцам подмазывались, а как стали красные немцев гнать, — они глядят, как бы примазаться к партизанам!..

— А как же? Нос по ветру!.. Как красные придут, — они правые!

— Ну, нет! Мне к ним идти, да еще перед ними каяться — для них много чести будет!..

— Горд ты, Сергеич!

— Садитесь ужинать! — Лена принесла большую сковородку жареной картошки и тарелку кислой капусты.

— Спасибо, Михайловна!

— Не за что, Ермолаич, это ведь все ваше: и картошка, и сало, и капуста.

Все принялись за ужин.

А после ужина Прохор Гнутов задал Венецкому еще один вопрос:

— А скажи-ка ты мне правду, Сергеич, был ты до войны партейным или нет?.. Про тебя ведь всякое болтают…

Венецкий не стал скрытничать и откровенно рассказал всю историю ареста своего отца, и все, что за этим последовало. Гнутов внимательно слушал, иногда кивая головой и приговаривая:

— Так, так!..

— Вот оно, значит, как ты в нашу Липню-то попал? — сказал он, когда рассказ был окончен. — Не помиловала тебя, выходит, советская власть!.. А, правду-то говоря, и мне ее благодарить особо не за что — чуть-чуть она меня в свое время не раскулачила!.. А, спрашивается, кого это я… как это?… соплотировал?…

— Эксплуатировал?

— Не выговорю я это поганое слово, Сергеич; а вот что оно обозначает — хорошо знаю по собственной шкуре: смолоду батрачить пришлось немало!.. У бати моего, покойника, — помяни его, Господи, не супротив ночи, а супротив светлого дня, — хотя и надел был немаленький, двенадцать десятин, да нас-то у него было четырнадцать!.. Восемь сынов да шесть дочек!.. Вот я и ходил по людям в заработки, и плотничал, и на мельнице работал… По копейке деньги собирал, все хотел заиметь свое хозяйство, чтоб из чужих рук не глядеть, хозяевам не кланяться, чтоб меня, значит, не «експотировали»… Купил я тогда сперва две десятины, потом еще три прикупил… Хату поставил… День и ночь тогда работали, и сам, и баба моя покойница, Настасья Ивановна… А тут война началась… Был я в солдатах, был в плену — там-то я и по немецкому научился… Потом революция была… Только в наших краях особо не было белых да красных, как в других местах… Тихо обошлось… Пришел я тогда из плена, давай опять работать, хозяйство мое на ноги поднимать… Записали меня середняком, и все давай поглядывать, как бы меня в кулаки перевести: у Прохора, мол, и хлеб есть, и сало, и всего до горла!..А почему? С того, что Прохор и за землей, и за скотиной, и за яблоней, и за пчелой, как за малым дитем ухаживал!.. Как пришлось в колхоз идти — двух коней, третью кобылу отдал… Какие кони были!.. И всех троих загубили чужбинщики! — голос его дрогнул…. — Там же, в колхозе, все не мое, дядино, так можно голодом морить скотину!.. А сколько было грызни, сколько бестолочи!.. А как стали с хуторов сгонять, сад мой порубили, двор порушили — я не выдержал, бросил все, в город подался, на строительстве работал… Только как война началась, опять в свою деревню приехал…