Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

• Название: Лёлита или роман про Ё
• Автор: Сергей Сеничев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

13 лет назад Нью-Йоркским издательством Modern Library был выпущен рейтинг 100 лучших литературных произведений XX века написанных на английском языке. Четвертую строку в списке занял скандальный роман Владимира Набокова «Лолита»… 45 лет назад Набоков перевёл «Лолиту» на русский язык… 50 лет назад Стэнли Кубрик закончил первую экранизацию романа, за главную роль в которой Сью Лайон была названа «самой многообещающей начинающей актрисой»… 15 лет назад Эдриан Лайн снял новую «Лолиту» с Джереми Айронсом в роли Гумберта…

Год назад увидел свет роман Сергея Сеничева с очень похожим названием — «ЛЁЛИТА». 500 экземпляров книги мгновенно превратились в букинистический раритет.

---

Снег в ту ночь лёг окончательно. А я лёг часов в девять. Обожаю засыпать в это время. Ещё с армии. Отстоишь, бывало, ночь дежурным по роте, подымешь личный состав, построишь, поверишь, проводишь на завтрак, сам туда же прогуляешься, вернёшься — дневальные шуршат, в ушах туман. Доложишь командиру подтянувшемуся: в роте порядок, вашбродь, убываю на покой. Передашь повязку кому понадёжней и — баиньки. Простыня белая, одеяло синее, по казарме гул плывёт, что по Казанскому вокзалу. Но вот он тише, тише, тешит, колыбелит. Наконец провалишься и — до двух (согласно уставу, а фактически до всех трёх), потому как в четыре развод (опять же: вон, оказывается, откуда к разводам-то привычка). И опять в ночь; а утром — утро и предвкушение самого заслуженного на земле отдыха.

Полтора года дежурств приучили меня к тому, что слаще дневного сна не бывает. И я готовился провалиться в эту ностальгическую сладость.

Печка почти остыла, но одеяло лоскутчатое, стёганое. Но подушка мягкая, табачищем провонявшая. А день обещает быть добрым, несмотря на все реальные и надуманные занозы, потому как тебе он всё же предстоит, а двум приблизительно с половиной миллиардам проигравших этот чудовищный конкурс — увы…

Тут и Лёлька глаза продрала. Позевнула, потянулась, почесалась лениво, ноги свесила, в носки шерстяные обула и пошлёпала в сени — там у нас и туалет, и умывальня. Что давно уже никого не смущает.

А чего? Семья мы или не семья, тысяча чертей? Только это… намекнуть ей, чтобы лифчик себе какой соорудила, что ли… Деду-то хорошо: он не видит…

Эх, дядька-дядька! Ты сам давай уже как-то поаккуратней со всеми этими взглядами да замечаниями… Не хватает ещё, чтобы как Тимка комплексовать начал…

На том и вырубился.

Очнулся на аромат шкворчащей картошки с мясом — домоправительница наша дело своё знала туже тугого: мужиков кормить надобно.

На дворе стояла настоящая зима (по моим прикидкам была середина ноября). Навалило как в царстве берендеевом. Землю укрыло, деревья, крыши, лес примолкший. Солнце к вечеру клонится, но ещё играет, отражается от настца, посверкивает чуть не на каждой снежинке. От крыльца следов вереница к часовенке. В одну сторону. У Деда добытчик то есть. А Кобелина, выходит, и вовсе не прибегал… Сепаратисты картонные!..

— Садись, готово всё, — встретила меня Лёлька. — Или Тима подождём?

— Да чаю, наверное, сначала.

— Ну, гляди.

И — на кровать. А там её шмотка уже какая-то дожидается. Рукодельничать типа собралась стряпуха. Ножницами клацает. Ну, всё у неё в руках горит!..

— Лёль, — вспомнил я Тимкины мотания по чердаку, — а ты не в курсе, чего братан полуночничает? Никак пишет он там что-то, а?

— Он дневник ведёт.

— Что-о-о?

— Чо-чо: дневник.

— Зачем?

— Нормально. Надо же кому-то.

— А ты откуда знаешь?

— Увидела как-то, спросила…

— Читать не давал?

— Зачем? Это ж дневник! У меня мама когда нашла, я целую неделю с ней…

И осеклась, перевела разговор на что-то здешнее.

Но я уже не слышал. Вот оно, значит, что… Значит, конкуренты мы с тобой, Тима, получаемся. Своё евангелийце строчишь, пока я с быть или не быть разбираюсь. Очень интересно. Очень…

Я набадяжил переслащённого чаю (сидел, возмущался про себя и насыпал ложку за ложкой, пока из стакана через край не потекло), отломил хлеба и заморил червяка до состояния, близкиго к преддиабетному. Увлечённая кройкой-шитьём Лёлька намурлыкивала что-то себе под нос. И я решился: убрал со стола, вытер насухо, достал из буфета стопку серой от времени бумаги, придал лицу выражение, среднее между героическим и вдохновенным, шумно вдохнул, затаил, с шипением же выдохнул и сел.

Или даже вот так, с красной строки:

и сел.

Заточил карандаш, взял первый листок…

Как уж оно там… Дорогая редакция?..

Ну, а чего — так и начнём.

Дорогая редакция!

Приносим вашему автору свои запоздалые извинения. Пусть он не слушает впредь нас, оглашенных, и творит со своими героями всё, что ему, шельме, заблагорассудится. Вот только пусть — именно благорассудительно. Потому как души наши к героям его прикипели, и мочи нет, до чего хочется проведать об них побольше и как можно поскорее. Так своему автору и передайте. Проще говоря: творческого ему изобилия, и да пребудут с вашим выдумщиком посильное психическое равновесие и любовь, которая, в свой черёд, не пребудет никогда и ни при каких обстоятельствах!

По поручению всех без исключения безвинно усопших — Павел, апостол и иерарх…

8. Занесённые снегом

— Хочу Новый год.

Она сказала это без закидонов. Без рук в боки, топанья ножкой или надувания губ. Без дрожащего подбородка и подлизывания. Это не было требованием и даже на просьбу тянуло не очень. Просто:

— Хочу Новый год.

И всё.

Для сравнения: хочу шубу (норковую!). Да?.. Или там: бьюик хочу — чувствуете разницу?.. Не говоря уже о классическом: ещё! ещё, да!.. да, ещё-о-о-о-о! йа, йа, фэрпис дихь мисткерль, так его растак доннерветтер!..

Тут же не было ничегошеньки капризного. Ну, разве самую малость. В конце концов, не может, что ли, позволить себе капельку скапризничать будущая женщина? Крайняя, может, на земле…

А было так. Мы с Тимкой сидели и наворачивали кашу. Отличную рассыпчатую гречу. Завтракали, то есть. Если и был у той каши изъян, то всего один: вместо топлёного, или хотя бы магазинного сливочного, она была заправлена подсолнечным, которого в бабкиных сенях обнаружилось больше, чем нефти в Тюмени.

Но от гурманских закидонов лес излечил. Да и полезней, говорят, с постным-то. Мы и наворачивали. А Лёлька тем временем нырнула в валенки и умчалась не то в погребок, не то в курятник. Разговоры без посредницы у нас, повторяю, не больно-то складывались, и оба давно уже воспринимали это как должное.

— К Деду не собираешься? — спросил вдруг Тим.

— До сих пор не собирался. А что?

— Да он позвал, а я думаю, если ты пойдёшь, мне тогда зачем?

— Йокарный! — ну, правда же достало уже, я, что ли, виноват, что их отцы пропали, а я нет?

— Блин! На тебя не угодишь, — взбрыкнул и он. — Лучше бы было, если бы ты припёрся, а я свалил, да?

— А зачем сваливать-то, если я припираюсь, а, Тима?

— А затем, дядь, что иногда людям надо поговорить без посторонних. У тебя так не бывает?

— Бывает. Только посторонним почему-то всегда я один оказываюсь. Вот и делаю выводы.

Он подумал и положил себе добавки. Я тоже сосчитал до десяти и тоже наполнил миску.

— Приятного аппетита.

— И тебе не подавиться.

И вошла Лёлька. Платок на плечах. На лице капельки блестят. Постояла, полюбовалась нами, проглотами, и огорошила:

— Хочу Новый год.

Мы так с ложками во ртах к ней и поворотились.

— Пусть будет Новый год, а, ребят?

— Когда?

— Да хоть завтра. Только пусть будет?

И села на сундук. Не разувшись и не обронив больше ни слова. Вот оно. Попёрло. Бабий бунт: надуманный, но беспощадный.

— Я не возражаю, — умыл руки Тимка, автоматически выставляя меня букой и врагом радостей.

Я давно приметил: хотят праздников обычно женщины — мужики на них просто соглашаются. Вот и теперь получалось, что женщина хочет, ребёнок не против, а я, мерзавец, чего-то упираюсь.

А я не упирался! Я и сам вспомнить не мог, когда отмечал Новый год тепло и по-семейному. Всё больше где-то. И в последнее время не чаще раза с каждой. Так что не упирался я, как бы оно им тут ни выглядело.

Ну так что, господин кризисный менеджер? Будем доказывать свою состоятельность вне экстрима, в условиях, так сказать, относительной стабильности, если не застоя, или как? Хватит оглядываться во вчера: мы выживем, выживем, мы непременно выживем, дети мои!..

Ну, выжили. Теперь хотят почувствовать, что живём.

Нормальное желание. Потому хотя бы нормальное, что они в отличие от тебя полгода уже без выходных и проходных. Дай ты уже им побыть не только выжившими, но и действительно счастливыми. Хотя бы одну ночь. Вперёд, лидер нации! Девочка желает праздника, и не разочаровать девочку твой первый нацпроект.

— А действительно! — выдал я после мхатовской паузы. — Пусть будет. Вот именно что Новый год!

— Правда? — недоверчиво переспросила она.

Мне всегда нравилось делать подарки одним актом согласия. И я сделал его. По-барски красиво:

— О-бе-щаю, — и победно поглядел на Тимку. — Если уж никто не возражает…

— А мы тогда щас, — и Лёлька принялась взахлёб расписывать, каких снежинок понарежет и понаклеит, как свечек понапилит и по всей комнате понарасставит, какие подарки приготовит. — Э, нет! Пока не скажу, хитренькие какие!..

Я кивал, улыбался, но слушал вполуха: мой мозг уже решал задачи поглобальней. Новый год — это… это Новый год! Тут надобно без дураков. С ёлкой не проблема: в лесу живём, хоть какая-то от него да польза. А вот с датой намечался конфуз. Счёт дням и неделям я потерял ещё летом, и представления о времени года за бортом становились чем дальше, тем приблизительней. Лично меня это вполне устраивало. Выйдешь на двор — зима! Нос потрёшь — декабрь примерно. И баста.