Ефим Дорош - Дождливое лето

• Название: Дождливое лето
• Автор: Ефим Дорош
• Жанр: Советская классическая проза

Ефим Дорош около двадцати лет жизни отдал «Деревенскому дневнику», получившему широкую известность среди читателей и высокую оценку нашей критики.

Изображение жизни древнего русского города на берегу озера и его окрестных сел, острая сов-ременность и глубокое проникновение в историю отечественной культуры, размышления об искусстве — все это, своеобразно соединяясь, составляет удивительную неповторимость этой книги.

Отдельные ее части в разное время выходили в свет в нашем издательстве, но объединенные вместе под одной обложкой они собраны впервые в предлагаемом читателю сборнике. К глубокому прискорбию, сам Ефим Дорош его не увидит: он скончался двадцатого августа 1972 года.

Своеобразие данного издания состоит еще и в том, что его оформление сделано другом Ефима Дороша — художницей Т. Мавриной.

Художник Т. А. Маврина

---

А где взять ей сено? Его ведь ни в одной лавке не купишь!

Между тем корова — одно из главнейших средств существования. Она и кормит, и денег дает для покупки всякого рода нужных в обиходе вещей.

До недавнего времени колхозники, державшие коров, имели только одну возможность кормить их сеном — покупать ворованное. Но после известных партийных решений по сельскому хозяйству положение дел здесь резко улучшилось, — колхозники, занятые на сенокосе, получают сено на трудодни. В иных богатых колхозах на трудодни. выдают и силос и солому.

Таким образом, Наталья Кузьминична со своей коровой уже не стоит одиноко перед жесточайшей необходимостью добыть воз сена. Она уже чувствует некоторую поддержку общества, которому есть дело и до ее коровы.

С топливом же по-прежнему плохо. Тут Наталье Кузьминичне надеяться не на кого. Если она не припасет хворосту, не купит у проезжего шофера дров, то и будет мерзнуть зимой.

Места же у нас безлесные, только по оврагам и на иных болотах растут кусты и мелкорослые деревья, но и они ведь скоро переведутся, как перевелись старинные здешние леса. Да и это топливо нелегко достается, — на лошади, которую даст колхоз, много не привезешь, машину же или трактор с санями для такого дела получить трудно, они по другим работам заняты, более важным. И что за тепло от хвороста, какой от него жар! Зимой им и не топят. На зиму припасают дрова, — прямо сказать, они украдены продавшим их шофером на государственном складе или на лесосеке.

Тут, мне кажется, возникает важная народнохозяйственная проблема.

И решать это дело надо не в Москве, не в республиканских столицах, а в областных городах, откуда виднее каждый куст, каждая складка земли.

Например, наш район, как и многие другие районы нечерноземной России, утратившие былые леса или близкие к этому, богат залежами торфа, и нужно лишь как-то обработать его, чтобы он годился в крестьянскую печь. Неисчислимы у нас и запасы озерного ила, из которого, говорят ученые, можно вырабатывать газ. Надо полагать, почти всюду имеются местные источники топлива, была бы только воля у местных организаций взять на себя заботу об удовлетворении первостепенной нужды Натальи Кузьминичны.

На третий день кузнец вдруг пришел к Виктору. Глядя куда-то на небо, он сказал, что надо бы им сегодня поднажать, кончить начатый полок. Все последнее время они с Виктором шиновали колеса. Скоро осень, с полей начнут вывозить картошку, овощи, колхозу нужны будут исправные полки.

Сегодня кузнец разбудил Виктора в шесть часов, чего никогда не было.

Голос у него по обыкновению хрипловатый, но энергичный» уверенный.

Все у нас считают, что председатель одержал верх над кузнецом.

* * *

Старый «газик», похожий на зеленую железную коробочку, стоит в открытых воротах дома, где живет Василий Васильевич. Должно быть, секретарь райкома обедает, а сразу после обеда поедет в колхозы.

Рыжая собачонка кидается под ноги. Белые статные петушки с красными гребнями, долбившие деревянное крыльцо, вспархивают и бегут прочь.

Слышно, как в сарае шаркает рубанок, — это Василий Васильевич старший, отец секретаря, мастерит шкаф или стул. Он краснодеревец, ему больше восьмидесяти лет, и он давно уже вышел на пенсию. Но сидеть без дела скучно, и он работает мебель для своих сыновей. Кажется, у него их четверо — инженеры, учителя, — живут они в разных концах страны; вот он приедет к одному, сделает буфет или полдюжины стульев, потом едет к другому… Старик еще крепок, в железных своих очках, с бородой заступом, в фартуке он глядит старинным мастеровым, и пахнет от него смолистым деревом, политурой, клеем. Он хорошо грамотен, — любит читать, с гордостью говорит, что отец его, простой крестьянин, землепашец, всех своих сыновей вывел в люди — каждому в руки дал мастерство, ну, а сам уж он дал своим сыновьям высшее образование.

Василия Васильевича я застаю на кухне. Жена его, врач, только часа через два придет с работы, а ему надо ехать, и он обедает один.

Сегодня с утра было солнечно, а сейчас вдруг полил дождик, чертит наискосок по оконным стеклам. Василий Васильевич открывает окно, смотрит на небо и говорит пренебрежительно: «Дачный!» Это значит, что дождик — для освежения, ни пользы от него, ни вреда. И еще он говорит, что если с утра перистые облака, тогда ожидай ненастья. А сегодня с утра их не было. Дождик этот случайный, короткий.

Как всегда, разговор у нас вскоре заходит о том, каким образом секретарю райкома руководить колхозами, оставаясь при этом именно партийным руководителем. Понятно, почему Василия Васильевича это так волнует, — он ведь несколько лет занимался вроде этим же самым делом, но только сидел в кабинете через дорогу от райкома, в райисполкоме.

Я вспоминаю два случая, которые, когда я наблюдал их, показались мне как бы двумя сторонами партийного руководства колхозами района. Наблюдал я это порознь, и относятся оба случая — к практике двух разных секретарей. Но было бы хорошо, кажется мне, обе эти стороны соединить.

Однако пусть уж решает Василий Васильевич.

И я рассказываю ему, как в пятидесятом году, в задонских степях, перед началом весеннего сева познакомился с одним секретарем райкома.

В район я тогда приехал, что называется, с тыла — из соседнего района прямо в колхоз. Дело было под вечер, и я сразу, пока не стемнело окончательно, отправился смотреть молодой лес, выращенный колхозниками в степи. Когда я вернулся в село, все комнаты конторы были уже заперты и только в одной горело электричество, сидел народ. Комната была большая, с длинными скамейками вдоль стен. На скамейках сидело несколько человек, видать по всему — агроном, учителя, бригадиры… Посреди комнаты, на табуретке, прямо-таки возвышался огромный, могучий мужчина в коричневой кожаной куртке и пыльных сапогах. Большие руки его тяжело и устало опирались на некое подобие отбойного молотка, сделанного из белой жести, с вонзившимся в пол железным острием. Рядом, на полу, лежали зерна кукурузы, выкатившиеся, по всей видимости, из этого инструмента. Я уже знал, что инструмент этот — ручная кукурузосажалка, употребляемая при квадратно-гнездовом способе возделывания кукурузы. В том году этот способ впервые, кажется, применялся в задонских степях, а тракторных сеялок тогда еще не было. И вот человек в кожаной куртке, секретарь райкома, как тут же выяснилось, ездил по колхозам и прямо в поле обучал людей умению пользоваться кукурузосажалкой. Он делал это не один, конечно. По решению бюро райкома, весь партийный и беспартийный актив райцентра научился этому делу и учил колхозников.

Спустя год, уже в кубанских степях, зимой, сидели мы с одним знаменитым тогда комбайнером у секретаря райкома партии. Комбайнер был здешним депутатом, но он учился в Москве и поэтому приезжал сюда только летом работать да еще на зимние каникулы. Понятно, что он интересовался делами каждого из районов своего избирательного округа. Он расспрашивал секретаря, нет ли у них чего-нибудь такого, в чем надо помочь. Секретарь, болезненный человек в накинутой на плечи офицерской шинели — он был демобилизован из армии после тяжелой контузии, — делился своим проектом некоторых изменений в экономике района. Район сеял сплошь одну пшеницу, денежный доход от которой, если сравнить, скажем, с техническими культурами, не так уж велик. Поэтому райком партии, исследовав положение дел, решил просить планирующие органы, чтобы району разрешили сеять еще и сахарную свеклу, и клещевину.

Очевидно, надо уметь охватить мыслью все хозяйство района, коренные его особенности, обдумать завтрашний день. Но одновременно с этим надо еще уметь личным примером, прямым показом учить колхозников новым приемам и способам работы. Конечно, этим не исчерпывается партийная работа вооб-ще, речь о практическом руководстве хозяйством.

Василий Васильевич соглашается со мной.

Затем он высказывает сожаление, что нет в Райгороде такого места, где бы по вечерам собирались районные работники, председатели колхозов, учителя, агрономы, собирались не обязательно на лекцию или доклад, не на какое-нибудь специальное совещание, которых и так хватает, а просто посидеть, потолковать. Нужен бы такой клуб — не железнодорожников, не ткацкой фабрики или другой профессиональный, какие в городе имеются, не Дом культуры, у которого свои задачи, — нужен бы клуб интеллигенции.

Покамест я иду к себе в Ужбол, проясняется, снова жарко.

Дом у нас на замке — все работают. Замок в здешних местах — вещь условная, висит он для порядка, потому что всем известно, где у хозяйки ключ: под порожком, в какой-нибудь щелочке, под камнем… Никакого «баловства» при этом не бывает. Можно бы и не вешать замок, но с ним как-то вернее, да и каждый знает, что хозяев дома нет, нечего и заходить.

В избе чисто? мух не слышно, в окна печет солнце, а из печи, истопленной утром, тянет жаром. Сухое тепло стоит в избе, и это приятно даже в жаркий день, потому что нет мух, воздух чист, поблескивает крашеный пол с постланным от порога и до стола перед окнами белым рядном.