Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров

• Название: Авраам Линкольн Охотник на вампиров
• Автор: Сет Грэм-Смит
• Жанр: Ужасы и Мистика

Тайная жизнь самого уважаемого и честного президента в истории США. Его страсть, его сила, его война…

---

Авраам Линкольн, при выдвижении его кандидатом в Сенат от республиканской партии.

16 июня 1858 года.

I

23 февраля 1861 года, перед рассветом, высокий человек, закутанный в длинный плащ, вышел на платформу Железнодорожного Вокзала Дороги «Балтимор-Огайо» после того, как его поезд прибыл на десять часов раньше, чем был объявлено. Едва его нога коснулась земли, он был окружен группой людей с оружием, которые завели его в ожидавший экипаж, и тот сразу взял с места так стремительно, что не успевшая закрыться дверь громко хлопнула. Внутри, за окнами, за черными шторами, вместе с ним сидело двое телохранителей с револьверами наготове — ночная тишина в любой момент могла быть разорвана звуком выстрелов. Третий человек сидел снаружи, рядом с извозчиком, его черные глаза устремлены во тьму улиц Вашингтона, О.К., высматривая любые признаки опасности. Множество подобных ему существ ждало их прибытия возле отеля, где никто без их ведома и разрешения не мог проникнуть внутрь; до того момента, пока не убедятся, что их драгоценный груз прибыл в полной сохранности. Был даже один на крыше противоположного здания, следивший, чтобы никто не смог прокрасться по фасаду и ворваться в номер через окно.

Генри Стерджес настоял на таких беспрецедентных мерах безопасности — и его настойчивость оказалась ненапрасной.

Вновь избранный президент Авраам Линкольн только что пережил первое покушение на убийство.

ххххххх

В конце 1857-го года, спустя немного времени после судьбоносной встречи в Нью-Йорке, Эйб объявил о начале своей предвыборной кампании в Сенат и его соперником был Стивен Дуглас. Для его соратников осталось неизвестным, что причиной объявления стало недавно полученное письмо:

Авраам,

Как ты и предполагал в своем письме от 13 сентября, мы просим тебя выступить против мистера Дугласа. Сенатор, как тебе должно быть известно, один из множества живых, что стали жертвами влияния наших врагов. Тебя не должны беспокоить результаты выборов — просто используй свои напористость и красноречие для борьбы с рабством на каждом шагу. Увидим, какой результат это будет иметь для нашего дела. Верь в себя, Авраам. Не забывай о своей цели.

Всегда твой, Г.

P. S. Матфей 12:25{37}.

Эйб стал кандидатом в Сенат от Республиканской партии 16 июня 1858-го после произнесения речи, известной как «Дом разделенный». В ней он обвинял сенатора Дугласа в том, что тот является деталью «машины» , штампующей рабов по всей Америке. Ни разу не упомянув вампиров, Эйб все же сказал о неких «чуждых, противоречивых и даже враждебных элементах», что собирают южан для борьбы с «гордым и изнеженным врагом».

С 21 августа по 15 октября, он и Дуглас провели серию из семи публичных дебатов по всему штату Иллинойс, некоторые из них посещало до десяти тысяч человек. Дебаты стали настоящей сенсацией, возвели обоих участников в персоны национального уровня, поскольку стенограммы их схваток публиковались в газетах по всей стране. В частности, Дуглас обвинял Эйба в радикальном аболиционизме. Он доводил собравшихся до неистового гнева, когда рисовал картины, где освободившиеся рабы заполняют Иллинойс; поселения черных возникают рядом с владениями белых; чернокожие мужчины женятся на светлокожих женщинах.

И если вы желаете поделиться [с неграми] правом голосовать, работать конторскими служащими, заседать в жюри присяжных и прочими правами, то присоединяйтесь к мистеру Линкольну и его Черной Республиканской партии, главная цель которых — сделать негра гражданином.

Эйб наносил Дугласу ответные удары с позиции моральных ценностей — например, с позиции (признавал он ее, или нет) пробаптистких взглядов своего отца.

Я согласен с судьей Дугласом — [чернокожие] не равны нам по многим аспектам — в частности, ни цветом кожи, возможно, ни моральным, ни интеллектуальным воспитанием. Но они имеют право есть хлеб, который заработали собственными руками, не спрашивая на это разрешения, и в этом они равны мне, и равны судье Дугласу, и равны каждому из нас.

Рис. 29. Мужчина и женщина (вероятно, вампиры) позируют у здания компании по проведению рабовладельческих аукционов. Атланта, штат Джорджия, незадолго до Гражданской Войны.

Все же, Эйб был сильно расстроен собственной неспособностью раскрыть истинное положение вещей — что Дуглас был слугой тех, кто собирается поработить человечество{38}. После дебатов в Чарльстоне, штат Иллинойс, Эйб выразил свое расстройство записью в журнале:

Сегодня в толпе много плакатов. «Равенство с неграми — зло!», «Америка — для белых!». Я смотрел в толпу… на этих глупцов. Этих глупцов, которые понятия не имеют, за какое добро они выступают. Глупцов, которые заявили о себе, как о людях божьих, но при этом не испытывают почтения к его Слову. Христиане поддерживают рабство! Рабовладельцы исповедуют добро и моральные ценности! Чем они отличаются от пьяниц, исповедующих трезвость? Шлюх, исповедующих воздержание? Я смотрю на глупцов, ведущих кампанию за собственную гибель, и меня охватывает неодолимое желание открыть им правду — с чем они на самом столкнулись. Представляю их реакцию! Представляю панику! О, если бы я мог произнести одно только слово: «Вампиры!». О, если бы я только мог указать на этого дородного коротышку{39} и показать весь его позор перед его же сторонниками! Показать, как глубоко он увяз в своем предательстве! Предательстве всего человечества! Как бы я хотел увидеть Дугласа и Бьюкенена в цепях — жертвами той системы, что они развивают.

Его расстройство (или желание вывести Дугласа из равновесия), побудило Эйба вставить несколько незаметных ссылок на вампиров и вампиристов во время последних дебатов 15 октября:

И когда мы, судья Дуглас и я, замолчим, перед всей страной по-прежнему останутся важные вопросы. Останется и эта вечная борьба двух основ — правильного и неправильного — что идет по всему свету. Эти основы противостояли друг другу от начала времен; и эта борьба будет длиться вечно. Одна — всеобщее право на гуманизм, другая — божественное право королей.

Эйб приобрел множество сторонников запрещения рабства в Иллинойсе, да и по всему Северу. К несчастью, в 1858-мсенаторы все еще выбирались местными легислатурами. Демократическое большинство (читай, вампиристы) в Спрингфилде решило продлить полномочия Стивена Дугласа в Вашингтоне на следующие шесть лет. «Еще шесть лет», — записал Эйб в своем журнале. — «Вампиры будут торговать безнаказанно». Впервые за многие годы он впал в тяжкое угнетение.

Я удручен… беспомощные взывают к правосудию. Я не оправдал ожиданий всех стремящихся к свободе людей. Что теперь будет с «целью», о которой говорил Генри? Неужели все зря?

Его меланхолия продлилась недолго. Три дня спустя после поражения Эйб получил письмо от Генри, содержащее всего три фразы:

С удовольствием узнали о твоем поражении. Все идет по плану. Жди дальнейших указаний.

II

Уже много лет театр был любимым убежищем Эйба от мирских проблем. Возможно, сказалась страсть рассказывать истории; к тому же, он использовал театральные приемы, когда обдумывал собственные выступления. Возможно, нервное напряжение, что он испытывал, выступая перед тысячами людей, позволяло ему глубже понять тонкости искусства исполнителей. Эйб ходил и на оперетту, и на оперу, но главным образом предпочитал пьесы (комедии то были, или трагедии, значения не имело). Больше всех прочих он любил постановки по Шекспиру.

С каким восторгом этим ветреным февральским вечером мы с Мэри отправились на «Юлия Цезаря» — скорей забыть недавние выборы. Наш добрый друг [Уильям] Джейн предоставил нам собственную ложу на четыре места.

Этим вечером к Линкольнам присоединились его партнер Уард Хилл Лэмон и его тридцатичетырехлетняя жена, Анджелина. Постановка, согласно Эйбу, была «великолепным зрелищем античных одеяний и красочных декораций» — лишь в первом акте покоробила оговорка одного актера.

Я едва не разразился хохотом, когда несчастный предсказатель обратился к Цезарю: «Бойся апрельских ид{40}». Я испытал изумление (а вместе с ним и некоторое облегчение), что никто не засмеялся и не поправил его. Как может актер допустить такую ошибку? Или мне послышалось?

Акт III, сцена 2, Марк Антоний стоит над убитым, преданным Цезарем и произносит самый знаковый монолог пьесы: