Шон Макбрайд - Зелень. Трава. Благодать.

• Название: Зелень. Трава. Благодать.
• Автор: Шон Макбрайд
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-214-9

«Зелень. Трава. Благодать.» — яркий дебют молодого американского писателя Шона Макбрайда. Роман получил признание как читателей, так и критиков, сразу став бестселлером. Проза жизни бедных ирландских кварталов, затерявшихся где-то в чаще бетонно-кирпичных джунглей Филадельфии, показана глазами неунывающего четырнадцатилетнего подростка Генри Тобиаса Тухи, который пытается по возможности расцветить жизнь себе и окружающим пестрыми мазками улыбок и маленьких радостей. Генри уже в первых строках признается, что любит «Бога, рок-н-ролл и Грейс Макклейн», и далее на страницах романа этим трем столпам его бытия уделяется равное внимание. Автор и его герой искусно и ненавязчиво перерабатывают прозу жизни в настоящую поэзию. Пожалуй, родись знаменитый персонаж Дж. Д. Сэлинджера лет на сорок — пятьдесят попозже, да еще от ирландских родителей… Впрочем, предоставим читателю самому чертить параллели на благодатной почве этого сочного текста.

---

Потом он отступает вглубь сцены, бешено долбя пальцами по струнам — кажется, будто в магазин въехал чудовищных размеров грузовик с космическим глушителем, из которого доносится неплохой блюз. Маус рвет тему так, словно его ужин поставлен на карту, совершенно не попадая в ноты и совершенно не парясь по этому поводу. Он играет соляги, стоя на коленях, и заканчивает, уже играя у себя за спиной. За все это время не бросив на нас ни единого взгляда. Звук еще доносится из усилителей, а он кидает гитару на сцену и удаляется в заднюю комнату, а мы бесимся и шалеем от восторга.

Возвращается Маус — опять в своей бухгалтерской одежде — и утирает пот со лба непомерных размеров платком. Он отключает гитару, ставит ее обратно на стенд и идет к витрине, чтобы выглянуть в дверь, за которой нет никого, кто желал бы войти, но это его нисколько не волнует. С улыбкой на лице Маус подходит к маленькому холодильнику, укрывшемуся за прилавком, достает из него кварту молока и наливает в миску для Диззи, которая тут же спрыгивает на пол, чтобы попробовать, что ей там такое перепало. Он ставит молоко на место и берется за саксофон, отливающий золотом как крыша какого-нибудь «сгустка мышц»[18].

— Вам, ребята, еще что-нибудь нужно? — спрашивает он у нас.

Мы отвечаем не-а.

— Тогда извините нас с Дизз, но нам нужно побыть с ней наедине.

Маус принимается играть самый известный альбом Джона Колтрейна «Love Supreme», тот самый, который он играл своей жене, стоя у нее под окном, когда делал ей предложение за десять лет до того, как они разошлись. Но ведь он прав. Все равно это благо — любовь. Мы выходим из магазина, и вслед за нами — грустные звуки саксофона. Они поднимают нас и несут назад на улицу Святого Патрика, словно фуникулер на лыжном курорте, словно облака, словно волшебный ковер с подушками для ног и сиденьями с подогревом.

В прошлом году Сесилия Тухи повела нас с Сес в Филадельфийский музей изобразительного искусства в часы бесплатного входа, то есть в воскресенье утром. Пока мы были там, я увидел самое прекрасное из всего, что когда-либо видел в жизни. Нет, я не про живопись: живопись — дерьмо, нагоняющее на меня тоску. Портреты всяких ослов с бакенбардами, которые выпучив глаза смотрят на молодых художников, снимающих с них копии. Китайские вазы, которых не моги коснуться. Фрески, на которых семьсот голых болванов возносятся к Богу, а тот сидит верхом на облаке и знай себе почесывает золоченую задницу палочкой из слоновой кости. Жуть как смешно.

Ну, в общем, стоим это мы потом у входа. Мы с Сес раз сто пробежали вверх-вниз по ступеням как Роки Бальбоа, а Сесилия все это время улыбалась, курила и общалась с каким-то хреном с хайром как у телки, который ей втирал про то, что скоро заканчивает школу и дальше собирается в Пенн[19]. И тут я вижу, как телка в бикини расшнуровывает кроссовки в каких-нибудь десяти футах от меня. Она только что вернулась с пробежки. Ее сиськи мирно свисали, словно свежие фрукты, испещренные капельками росы, пока она завязывала шнурки на туфлях. Что это были за сиськи! Великий Боже! Мне хотелось подойти и подержать их, освободить ее согнутую спину от их бремени на время, пока она до конца не затянет шнурки.

Я торчу от сисек. Существует великое множество их разновидностей. Надувной пляжный мяч, или арбуз, или дирижабль, или теннисный мяч. Есть и специально созданная для тринадцатилетнего сатирика, при виде такой тянет смеяться и плакать одновременно, она жутко большая и пружинистая, и полна любви, как пончик с кремом. А есть сиська локомотивная, заостренная такая, с яркими огнями, которая мчится впереди задницы прямо тебе навстречу, и так и хочется, словно птенцу, раскрыть клювик и встать у нее на пути. Существует также кенгурячья сиська, которую можно оседлать и в два прыжка ускакать на ней прямиком в солнечную Австралию. Есть еще сиська размером со всю планету Земля, подвижный центр всего живого, истинный источник живительного воздуха, сиська сухая и вместе с тем влажная, грозная и безопасная, сиська, способная извергаться будто вулкан, сиська, заставляющая трепетать перед ней, как кролик перед удавом, и при этом любить ее все сильней, когда член распирает настолько, что им хоть софтбольный мяч в центр отправляй, и когда пот льет со лба градом, и только и молишь Господа о том, чтобы он поразил тебя громом небесным до того, как сам взорвешься, словно фейерверк в бункере. Мать моя женщина. Вот такую сиську имеешь в виду, когда, делая заказ на дом из сисечного магазина, говоришь в трубку: «Привезите мне тупую второкурсницу с огромными сиськами». Вот о чем мечтает такой озабоченный ублюдок, как я.

Примерно этим и были заняты мои мысли, когда я заявился на семинар по снятию лифчиков к дому Шеймаса О’Шоннеси, которого все почему-то (хрен его знает почему) привыкли тюкать с утра до вечера. Чем раньше, тем лучше, заявил мне мой одногодок Шеймас двадцать минут назад, в рубашке и при галстуке расставляя складные стулья на газоне вокруг статуи святого Блеза, у которого лысина на голове и по свече в каждой руке в знак того, что он — покровитель всех драных глоток на свете. Шеймас брал по пять долларов за билет на сегодняшнее представление, потому что хочет начать копить деньги на поступление в духовную семинарию и потом стать священником. Он живет через дом от нас и по соседству с Фрэнни Тухи, который, в свою очередь, живет по соседству с нами. Как только Шеймас сообщил мне об изменении графика, я криком известил об этом Бобби Джеймса, который в это время мыл велосипед у себя на веранде. Вот он уже возле моей двери, только что из душа, в рубашке с воротничком и плиссированных шортах и с кожаной папкой и ручкой «Филлиз» в руке. У меня ручка «Сиксерз» и точно такая же папка, но, в отличие от Бобби Джеймса, я не принимал душ и не переодевался. Да это и не важно, все равно я выгляжу лучше, чем он.

Мы подходим к газону перед домом Шеймаса, где с кожаными папками и ручками «Флайерз» расположились человек двадцать ребят с нашего квартала и нашего же возраста, ну, может, плюс-минус год, форма одежды свободная. Шеймас, который укладывает волосы муссом и ставит их гелем, приветствует каждого вновь пришедшего, пишет его имя на стикере ПРИВЕТ МЕНЯ ЗОВУТ и прилепляет стикер ему на рубашку. Мы пробираемся к столу регистрации. Его явно вынесли из столовой в доме О’Шоннеси.

— Йоу, Генри, Бобби Джеймс. Как дела, парни? — спрашивает Шеймас, а сам при этом пишет на двух бирках БОББИ ДЖЕЙМС и ПРЕПОДОБНЫЙ ОТЕЦ ТУХИ соответственно. Всеобщее рукопожатие — включая нас с Бобби Джеймсом — и смех.

— Йоу, — говорит Бобби.

— Йоу, — говорю я, — похоже, неплохо вы тут устроились.

Помимо стола здесь есть складные стулья, доска, скатерть на столе (там же: кувшины с водой и вазочка с фруктовым салатом), подиум (деревянный и с крестом впереди) и манекен телки, наряженный под девочку из католической гимназии.

— Спасибо, Генри, — говорит Шеймас. — Ты первый, кто это заметил. Только посмотри на этих животных.

Реймонд Макафи, этот густоволосый озабоченный дебил, хватает манекен и сует его в объятья святому Блезу так, будто бы они трахаются, и отвечает на наши приветственные улыбки, просунув язык между двух пальцев.

Публика уже начинает кипятиться. Макафи забирается на стул и заводит песню, которую подхватывают все остальные: Сиськи, сиськи, сиськи. Если кто-то, кого могли ввести в заблуждение рубашки с воротничком и бирочки с именами, поначалу и думал, что событие намечается тихое и мирное, то теперь стало ясно как день, что подобные мысли можно смело засунуть себе в жопу.

— Ну да, ты же знаешь, что сиськи буквально сводят нас всех с ума, — говорю я.

— Он дело говорит, — поддерживает меня Бобби Джеймс.

— Я все понимаю. Просто мне бы хотелось, чтобы после того, как мы закончим, уцелело хоть что-нибудь из мебели. Все просто ошалели, когда я сказал, что моя сестра собирается устроить живую презентацию, — говорит Шеймас.

— Шутишь, — с восторгом выдыхаю я.

У Шейлы О’Шоннеси коровьи сиськи номер четыре. Ошибочка. Номер пять.

— Никаких шуток, — говорит он.

— И как ты ее уломал? — спрашиваю я. — Обещал ей заплатить?

— Нет. Я сказал ей, что двадцать парней будут смотреть, как она снимет лифчик.

— А, все понятно, — говорит Бобби Джемс. — Я слышал, она еще та шлюшка.

— Хлебальник заткни про мою сестру, — говорит Шеймас. — Она согласилась на это во имя науки, в качестве соцнагрузки.

— Соцнагрузка. Может, пригласим ребят с государственного канала — пусть репортажик сделают.

— He-а, не прокатит, я уже звонил им и предлагал. Отказались, — мрачно отвечает Шеймас.

— Черт, вот незадачка-то, — грустно замечает Джеймс. — Генри, пойдем-ка поищем где нам сесть.

— Стойте, — говорит Шеймас, — а где Гарри? Он на той неделе заплатил за вас и за себя.