Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

• Название: Мост через бухту Золотой Рог
• Автор: Эмине Эздамар
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-667-4

В середине 1960-х годов семнадцатилетняя турецкая девушка, желая избавиться от родительской опеки, уезжает в Германию в надежде осуществить свою мечту и стать знаменитой актрисой.

---

Вечером мы встретились с той девушкой, сели пить чай, и она мне сказала:

— Да не собираюсь я на него заявлять, просто он меня из себя вывел. Знаешь, что он мне сказал? Я, говорит, и тебе куплю зубную щетку.

Я рассмеялась, тут и она рассмеялась тоже. Услышав наш смех, колченогий социалист обрадованно приковылял к нашему столику.

— Она не хочет зубную щетку, — хихикая, сообщила я ему.

Девушка встала и, уже уходя, выплеснула остатки чая прямо на пиджак колченогого социалиста, который так любил покупать зубные щетки. Она сделала это в точности как Лиз Тейлор, а не как женщины в фильмах Годара. Он так и остался сидеть за столом, словно полупустая бутылка минералки, из которой давным-давно вышел весь газ.

После этого на моем пути встретилось еще много мужчин, в основном это были турецкие студенты, учившиеся в Германии. Из отеля, где я работала горничной, я вскоре вылетела, потому что, убирая лестницу, слишком редко меняла воду и на ступеньках оставались грязные потеки. Но в Берлине работы было полно, я нашла работу на полдня в студенческой гостинице. С утра я работала, а после обеда шла на занятия в театральное училище, у меня уже было удостоверение учащейся актерских курсов. Я очень любила это удостоверение, я там на фотокарточке смеюсь.

Преподавала нам госпожа Киршофф, бывшая актриса. Она говорила:

— А теперь выйдите и войдите лунным светом. Или порывом ветра.

Можно было являться турецким полумесяцем, полной луной, можно было войти луной-карьеристкой. Я заглядывала в свой паспорт. В графе профессия значилось: «Работница». Я пошла в турецкое консульство, хотела, чтобы мне вместо «работницы» вписали «лунный свет» или «клоун».

— Если мы тебе напишем «лунный свет», — сказали мне в консульстве, — немецкая полиция в два счета запулит тебя на Луну.

Один из чиновников, насмешничая, тут же вышел на середину комнаты:

— Я Земля, дорогой Лунный Свет. Не соблаговолите ли вокруг меня повертеться?

Выйдя на улицу, я еще долго слышала из окон их довольный смех.

Всем нам, ученицам театрального училища, полагалось два часа в неделю делать перед зеркалом балетные упражнения: вскидывать над головой руки-ноги и при этом еще улыбаться. Из окна открывался вид в сад. Полоса солнечного света подпирала балетный станок, и со стороны казалось, что это не перекладина, а именно свет поддерживает наши ноги. Мы выполняли разные актерские упражнения: кто кого переглядит; кто кого сумеет сильнее растрогать; как показать, что в твоей душе борются два чувства; кто сумеет заполнить своим чувством весь зал. Я была до того счастлива, что иногда прямо на улице делала сальто. По вечерам ходила в театры и, опоздав, с таким шумом усаживалась на свое место где-нибудь на галерке или на ярусах, что многие зрители недовольно на меня оборачивались, я же смотрела на сцену с таким видом, будто только теперь, с моим приходом, и начинается спектакль. В темноте я сидела, чуть приоткрыв полные губы, нарочито томно вздыхая и с преувеличенным волнением «переживая» происходящее. Потом вместе с другими курсистками мы отправлялись в кино на ночной сеанс. Как только в зале гас свет, одна из нас во всеуслышание спрашивала подружек:

— А что, если шарахнуть в экран вот этой бутылкой кока-колы?

На любую кинозвезду мы смотрели прежде всего с мыслью: а как бы на ее месте я вот это сыграла? На одном из фильмов мы зло, до упаду смеялись над Лиз Тейлор, потому что она так растолстела, ну прямо как беременная, а беременная актриса — этого не может быть никогда.

И вдруг в один прекрасный день выяснилось, что я беременна и даже не знаю, от кого. На работе, в студенческой гостинице, я прыгала со столов и даже высоких комодов, лишь бы у меня случился выкидыш, но все впустую. В театральном училище я часами изнуряла себя у станка, однако зародыш по-прежнему оставался при мне. Я совсем не знала, как быть, и часто шла в кино с одной-единственной целью: хоть на время сеанса позабыть о своей беременности. Однажды в кино я смотрела экранизацию спектакля Питера Брука «Убийство Марата» по пьесе Петера Вайса. Там французского революционера Жана Поля Марата прямо в ванне убивает Шарлотта Корде. А когда я вышла из кинозала, на берлинских улицах было не протолкнуться от народа и полиции.

— Бенно Онезорг убит, застрелен полицией.

Вот так: полиция стреляла в очередную куру, а убила человека. На следующий день во всех газетах была фотография убитого студента. Худенький человечек лежал прямо под выхлопной трубой чьего-то «фольксвагена». Какая-та женщина, с серьгами в ушах и в вечернем манто, склонилась над убитым. Возможно, после демонстрации она собиралась вместе с ним пойти в театр или в оперу. Она слегка приподнимала голову Бенно — наверно, просто чтобы голова не лежала в луже крови. В тот день в Берлин приезжал шах Ирана, вот Бенно и пошел на демонстрацию, а полицейские возьми да и прострели ему голову. После этого много ночей подряд город вообще не спал.

В эти же дни мне пришло от отца письмо. Он писал: «Доченька моя, наша мама очень больна. Возвращайся в Стамбул как можно скорей». Я жутко испугалась, что мама умрет, и немедленно собралась в Стамбул. Было лето, двое студентов из турецкого студенческого объединения сказали мне:

— Если хочешь, поехали с нами. Мы на машине едем, через Чехословакию, Венгрию и Болгарию, хотим подышать воздухом социализма.

Когда мы выехали из Берлина на юг, чуть ли не одновременно с нами из Берлина на персональном поезде с поездкой через всю страну отправился иранский шах, посещая по пути различные немецкие города. Мы остановились на ночлег у крестьянина в баварской деревушке и поздно вечером пошли в местный кабак; по телевизору шел репортаж об очередном дне шахского визита, показывали, как одновременно с прибытием его поезда над вокзалом зависли полицейские вертолеты. На случай необходимости чрезвычайного хирургического вмешательства шаха везде и всюду сопровождал личный врач. Незадолго до прибытия поезда все соседние пути были заблокированы пустыми составами, дабы оградить поезд шаха от возможного покушения. Шах шел в лаковых туфлях, и повсюду, куда бы ни ступали эти туфли, объявлялась чрезвычайная готовность всех секретных спецслужб и органов охраны порядка. В Мюнхене от Главного вокзала были принудительно эвакуированы шестьдесят припаркованных машин, причем автовладельцам пришлось еще и заплатить за эвакуацию. Воздушное пространство над головой шаха на высоте менее двух тысяч метров было закрыто для всякого воздушного сообщения. На Майне водолазы обшаривали речные суда в поисках магнитных мин и иных подрывных устройств. Специальный локомотив ехал впереди шахского состава, дабы принять на себя любые причитающиеся шаху диверсии. Когда его принимали в Бонне в роскошном замке, оркестр играл Баха, но звуки музыки заглушало пиканье полицейских раций и другой аппаратуры. Полицейские были во фраках. После репортажа показали документальный фильм про новый, только что разработанный ручной протез, с которым даже ногти на другой руке срезать можно. В ту пору в Германии было еще много мужчин с ручными протезами; эти искусственные руки, упрятанные в черные кожаные перчатки, пугали своей странной неподвижностью.

Из Баварии мы поехали в Венгрию. Я очень уповала на то, что тамошние ухабистые дороги помогут мне избавиться от ребенка. Снова и снова бегала я в туалет изучать свое исподнее. Наконец в каком-то придорожном венгерском кафе я углядела у себя на трусах две капельки крови, но сильно засомневалась, что такой малой кровью можно расстаться с ребенком.

В Будапешт мы въехали, словно в другую эпоху. Тускло, подслеповато светили уличные фонари, наши глаза давно привыкли к яркому берлинскому свету. Однако эти слабенькие фонари были по — своему очень красивы. Мы стояли в Буде на берегу Дуная, у самой воды, вдруг раскрылась дверь какого-то ресторанчика, выпустила молоденькую девушку с парнем и тягучие аккорды цыганской песни, потом дверь захлопнулась и музыка стихла. Девушка и парень смеялись. Вокруг была тишина, безмолвствовал весь огромный город, и только смех этих двоих звонко разносился над водой. Мы всей душой любили эти тяжелые двери, разбитый булыжник мостовой, величавое течение Дуная, этот тусклый свет. Мы кричали «Со-сиа-лисм!» и полной грудью вдыхали социалистический воздух. Ночевали мы в машине, наутро нас разбудило солнце; найти кафе, в котором можно позавтракать, оказалось неразрешимой задачей. Уже за городом, на обочине шоссе, какая-то крестьянка продала нам теплого молока и сладковатого хлеба, и мы опять восторгались социализмом. Потом мы долго ехали через Югославию, и Югославию мы тоже любили изо всех сил. Мы открывали окна, нюхали социалистический воздух и радовались социалистическим облакам. На шоссе нам попадались машины турецких рабочих из Германии. Один рассказал, что в пути ему не понравились какие-то странные шумы в работе движка, поэтому он на всякий случай поехал медленней.