Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002

• Название: Новый мир. № 12, 2002
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Таким же началом разговора представляется мне статья Модеста Колерова «Смерть политического» (http://www.regnum.ru/allnews/46956.html). Мысль, на которую нанизывает автор свои наблюдения и суждения о современной политике, проста: когда мы говорим о «смерти политического» в нашем обществе (в данном случае «политическое» как «соревнование интересов»), «снижении гражданских чувств», «равнодушии общества» (а говорение об этом стало повсеместным), мы не туда смотрим и не там ищем эти проявления политического. Колеров считает, что те, кто констатирует ослабление гражданского темперамента в обществе, потерю его интереса к политической жизни внутри страны, лукавят, потому что обращаются к тем сферам общественной жизни, откуда нельзя ждать политической воли:

«Они почему-то не хотят признать, что и для власти теперь профессионально прозрачны и методы информационных наездов, и заказушная природа крупнейших национальных СМИ, по прейскуранту торгующих „общественным мнением“ в упаковке желтого примитива (ярчайший пример — желтый гигант „Комсомольская правда“). Они почему-то забыли (хотя по-прежнему прекрасно понимают), что сколь-нибудь самопроизвольного воздействия общественности через СМИ почти не было даже в медовую эпоху межолигархических „информационных войн“ 1996–1998 годов…

Гражданственными реками вытекают публицистические слезы о слабом развитии отечественной партийности. При этом уж кому, как не серьезным людям, хорошо знающим цены на самые высокие места в партийных списках, депутатские запросы, судебные решения, „беспристрастность“ избиркомов и т. п., очевидно, что настоящая политическая партия, с реальным членством (свыше 300 тысяч человек) и партийной жизнью, в России одна — КПРФ. Все остальные — лишь формы частного бизнеса: ЗАО „Яблоко“, ООО „Союз правых сил“, Некоммерческое партнерство „Единая Россия“, с гендиректорами, штатом, процветающим внутрикорпоративным воровством, практикой „кормлений“, „откатов“ и инсайдерских сделок, — абсолютно без активистов, партийной массы, хоть чуть-чуть на деле превышающей число штатников, внештатников или временно работающих по договору».

Правда, и сам Колеров не отрицает некоего ослабления «политического» в обществе. Более того, он признает, что «современная верховная власть в России, заслонившись „судьбоносностью“ от шкурной повседневности, не служит и не может служить прямой выгоде масс. Не создает, не терпит настоящей партийности, выходящей за рамки вполне прагматического манипулирования законодательным процессом. Не любит частных экономических интересов. Равнодушна к „разоблачительной“ активности СМИ, диктуемой не только участием в заказных „медиа-кампаниях“, но и реальной борьбой с бесконечными русскими безобразиями. Строга к региональным вождям, блестяще овладевшим законной тактикой апелляции к воле избирателей. Одним словом, не любит политики.

Однако нестыковка и фальшь антипутинской гражданской обеспокоенности витий в другом: какие бы идейные платформы ни принимали партийные силы, какие бы ни декларировали они смены курсов — опору на средний класс, опору на молодежь, на интеллигенцию, — бюрократически-бизнесовые „схемы“ сами точно так же совершенно не нуждаются в открытой политике, в каждый ответственный момент предпочитая лоббизм, паркетный сговор или просто продажу».

Ситуация складывается опасная:

«В таком раскладе любая идеологическая определенность будет, несомненно, выигрышней идеологического ничтожества „партии власти“… Но идейная и электоральная катастрофа, происходящая с „партией власти“, открывает перспективы не только традиционным ее оппонентам, так или иначе принадлежащим к федеральному контексту. Гораздо серьезнее стимулируемый этой катастрофой рост региональных, традиционно ксенофобских движений, их все более очевидный успех — например, в Краснодарском и Красноярском краях или даже в Санкт-Петербурге».

Главную причину ослабления политического Колеров видит не в происках власти, поступающей сообразно своей природе, но в отказе от идеологической и политической работы как раз тех, кто сетует на смерть политического, а между тем пережевывает бессмысленные, с точки зрения Колерова, понятия «имперские амбиции», «путинский прагматический национализм» и молча соглашается с заменой необходимого для движения вперед «внятного культурно-исторического пафоса» пафосом «возвращения».

«Не видно того, ради чего мы хотим этого „возвращения“». «Бессмысленно подстегивать свое слабое и потому грубое и продажное государство, жестко гнать его в окопы защитников национальных интересов, когда нации нет, а есть лишь национальные корпорации, вся доблесть которых состоит в скупке собственности в сопредельных государствах… Смешно вменять государству внешнеполитические национальные задачи, не имея национального консенсуса и сложившейся идентичности внутри страны».

Проблема соответственно в «национальном консенсусе»: «…состоявшаяся языковая идентичность, патриотическая солидарность, сознание единства исторической судьбы — всего лишь желаемое, не всегда достижимое благо, а не самоцель. Точно так же не может быть самоцелью и формирование конфессиональной идентичности. Кощунственно само подчинение религиозных потребностей человека каким бы то ни было „интересам“, превращение современного воцерковления людей… в самодостаточную задачу этнического или культурного самоопределения. Словно не решения своей личной судьбы и не следования справедливости ищет в вере человек, а поверхностной инициации как члена даже самой достойнейшей паствы… Не церковная лояльность, а капитализм, не этническая археология, а ответственная свобода — вот настоящая, требующая серьезного, не риторического человеческого самоопределения среда, в которой только и может родиться современная „русская национальность“».

Статья Колерова написана напористо, формулировки размашисты и категоричны («когда нации нет…»), необходимая здесь публицистическая энергия опять-таки перехлестывает через край, в ущерб все той же аналитичности. Двусмысленным выглядит и сам пафос статьи — трудно уяснить до конца, в чем, кроме оценок конкретных явлений, позиция автора отличается от позиции его оппонентов. И что такое «политическое», по мнению Колерова? — как раз парламентарии-лоббисты, партийцы-лоббисты, заказная пресса и все тому подобное, никуда не денешься, всегда были неотъемлемой частью любой политической борьбы. Колеровскую статью, как и статью Шушарина, повторяю, следует рассматривать как начало разговора.

По степени строгости мысли и проработанности материала от этих двух работ выгодно отличаются статьи Кирилла Кобрина и Николая Плотникова. Возможно, это связано с локальностью тем, выбранных авторами.

В статье «Культурная революция в провинции» (http://www.regnum.ru/allnews/46952.html) Кирилл Кобрин обращается к провинциальной ситуации с высшим гуманитарным образованием. Это заметки теоретика и практика — Кобрин суммирует четырнадцатилетний опыт собственной работы вузовского преподавателя в провинции.

Исходные посылки его таковы: «Система образования, тем более высшего, — важнейшая сфера именно государственной деятельности. Так сложилось еще в эпоху романтизма и формирования национальных государств. Именно образование представляло собой те железные скрепы, которые держали этнически неоднородные группы в рамках „Британии“, „Германии“, „Франции“ и т. д. „Немец“ определялся вовсе не формой носа или головы, а тем, что (будь он баварцем или саксонцем) говорил по-немецки, закончил школу с общей для всей страны программой и университет — с общей в основном. Именно образование воспроизводило (и воспроизводит до сих пор) государствообразующую нацию».

То, что произошло с высшим гуманитарным образованием в провинции, Кобрин называет катастрофой. И проведенный им в статье анализ материальных, социопсихологических и идеологических составных этого процесса доказывает справедливость такого определения. Он описывает крайне убогое материальное положение вузов, отток наиболее энергичной талантливой молодежи, превращение гуманитарных отделений в прибежище обремененных комплексами научной и социальной неполноценности преподавателей — в «национал-коммунистические заповедники». Уровень преподавания опустился до немыслимо, скажем, для 70-х — начала 80-х годов низкого уровня. Отсутствие единых учебников, единых программ и полная зависимость провинциальных вузов от идеологического и политического влияния местных элит раздробили пространство гуманитарного образования на множество почти феодальных владений. Местные учебные заведения, по сути, обслуживают интересы местных властей. Вопрос образования перешел в чисто «номенклатурную» сферу. Дипломы и научные степени имеют смысл только как обозначение социального положения. «Получается то, что в стране произошла „культурная революция“ на манер той, что отштамповало серое поколение, пришедшее к власти в СССР в тридцатые годы. По своим качествам выпускник Скотопригоньевского педагогического университета 1999 года мало отличается от выпускника самарской Академии красной профессуры 1923-го… Выполнена главная задача „культурной революции“, как понимал ее Ленин или Мао. „Культурная революция“ как разновидность (иногда дополнение, иногда замещение) „социальной“».