Луи де Берньер - Бескрылые птицы

• Название: Бескрылые птицы
• Автор: Луи де Берньер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21208-8

Британский писатель, лауреат множества европейских литературных премий Луи де Берньер написал «Войну и мир» XX столетия, величайшую сагу о любви и войне. История греко-армяно-турецкого геноцида в Малой Азии, история жизни захолустного турецкого городка Эскибахче, захлестнутого Первой мировой войной и турецкой войной за независимость, история любви, покореженной Временем, — в романе «Бескрылые птицы». Остров, затерянный в Средиземном море; народ, захваченный вихрем Второй мировой; люди, пронесшие страсть через десятилетия, — в романе «Мандолина капитана Корелли», продолжении «Бескрылых птиц». Две блистательные истории любви, две грандиозные военные эпопеи, две истории о том, что делает с людьми война.

---

Лиман фон Сандерс пытается перегруппировать силы, но это невозможно. Австралийская конница берет Дамаск, и союзники простодушно сажают арабское правительство, которое провоцирует неуправляемые бунты. Фон Сандерс платит свирепым друзам, чтобы дали свободный проход немецким частям, бегущим на север, а Кемаль решает идти в Алеппо. Невозможно организовать отступление армии, которой более не существует, Кемаль ярится на всех, кроме себя. Идут жестокие уличные бои, и Мустафа отбивается от злых арабов хлыстом. Какая ирония, думает он: его атакуют те, кого он стремился защищать. Вскоре Мустафа организует пулеметчиков, которые драматично и с мгновенной эффективностью прореживают толпу. Он оставляет город, арабы продолжают междоусобный шабаш мародерства, вопят и ликующе палят в воздух. При отступлении Кемаль успешно отражает серию британских атак — то будут последние бои войны.

Мустафа заменяет Лимана фон Сандерса на посту полновластного командующего южным фронтом. Ему всего тридцать семь, верное ядро его войск никуда не делось; потрепанное и оголодавшее, оно охраняет длинную границу, которая обозначит рубежи новой страны. Среди этих солдат Ибрагим-козопас, позже известный как Ибрагим-рёхнутый. Он прошагал тысячи миль, претерпел жару и холод, ранения, голод, болезни, отчаяние и обстрелы. Ибрагим лишь призрак прежнего себя, истощенный и обессилевший, с кровоточащими деснами, от выданного обмундирования не осталось ни лоскута. Он обут в развалившиеся ботинки, которые отобрал у индийского солдата после осады Кута. Ему невдомек, что этим он приговорил несчастного к смерти, ибо конвои из арабов и курдов гнали военнопленных в неумолимый зной за две тысячи миль без транспорта, еды, воды и одежды — точное повторение истории с армянами, и по аналогичным причинам половина пленников умерла в пути.

Ибрагим то и дело подумывает о дезертирстве, но не знает дороги домой, да и понятие чести в нем слишком сильно. Осознание того, что все-таки недостаточно быть мусульманином, глубоко тревожит Ибрагима, но теперь он прежде всего турок, и в этом он черпает силы. Вдруг ставшие ненужными траншеи на высотках за Алеппо окутывает покоем, солдаты привыкают спать на траверсах, а Ибрагим мечтает лишь о возвращении домой и женитьбе на Филотее, в которую имел несчастье влюбиться еще в детстве; на Филотее, которая ему обещана и всегда была его судьбой. Он хранит для нее тяжелое ожерелье из золотых монет, украденное из покинутого армянами дома. Ибрагим не продал ожерелье, даже когда голодал, и давно носит с собой. Он не знает, жива ли Филотея, и она четыре года не получала вестей от жениха.

Филотея все так же в компаньонках у Лейлы-ханым, но теперь научилась в часы пустоты сидеть абсолютно неподвижно, в совершенстве освоив роковое искусство ожидания. Вокруг редкостная коллекция часов Рустэм-бея синхронно стирает время, отбивая часы и оттикивая месяцы. Филотея все так же красива, но теперь глаза ее светятся не живостью, но грустью, и она уже не глядится в зеркало, чтобы сделать лицо еще прелестнее, как учила Лейла. Нынче внутренний взор Филотеи стремится увидеть, что скрыто за скудным черным горизонтом зримого.

73. Я Филотея (11)

Помню, однажды пришел Ибрагим и прочитал стих, который он сочинил. Он сказал, что услышал его от торговца с Крита, но запомнил плохо и досочинил сам. Вот что он прочитал:

Я поцеловал твои красные губы и мои губы стали красными
И я отер губы и платок обагрился красным
И я омыл его в реке и река сделалась красной
И растеклась красным
До дальнего берега и
До середины моря
И орел слетел напиться
И крылья его окрасились красным
И прочь он полетел
И выкрасил солнце
И всю луну.

Он дернул плечом и сказал: «Это вроде как рассвет и закат».

Потом он сказал: «Пташка, у меня еще есть стих для тебя, только его нужно шептать». Я сказала: «Ну шепчи». Он наклонился ко мне и прошептал на ухо другой стих, а я закрыла глаза и чувствовала, как его губы касаются моего уха, какие они мягкие, и какое нежное у него дыхание, а стих был такой:

Твои уста — сахар,
Ланиты — яблоко,
Перси — рай,
А тело — лилия.
О, поцеловать сахар,
Откусить яблоко,
Распахнуть рай
И открыть лилию.

Я стояла с закрытыми глазами, и только голуби ворковали в красных соснах, и до меня не сразу дошло, про что этот стих, а когда поняла, кровь бросилась в лицо, и покраснели уши.

Я поразилась, что он такое прочел, а когда открыла глаза, его уже не было, и казалось, я вся горю, и пришлось сесть.

74. Оккупация лейтенанта Гранитолы (1)

Колонна не в ногу шагавших солдат устало втащилась в Эскибахче. Ее возглавлял взопревший лейтенант Гофредо Гранитола, дальний родственник знаменитой сицилийской семьи, недавний ветеран сражений под Исонцо и Капоретто. Он и его солдаты несколько дней топали из Телмессоса и пребывали не в том настроении, чтобы флиртовать, играть в футбол или, на худой конец, распевать под мандолину оперные хоры. Выданная карта не соответствовала местности даже приблизительно, а спросить у кого-нибудь направление оказалось весьма затруднительно. Во-первых, никто из солдат не знал ни слова по-турецки, а во-вторых, гражданское население разбегалось и пряталось, едва их завидев. Благодаря массовому дезертирству из армии и трудовых батальонов окрестности зачумили бандиты — греки, черкесы, армяне и турки азартно состязались в разбое. В результате народ привык бояться одного вида вооруженного человека, особенно в обносках формы. Не получая разумного совета, солдаты изрядно протопали лишку и теперь, голодные, грязные, измученные жаждой, волдырями на ногах и саднящими солнечными ожогами, были весьма не в духе.

— Лучше пусть городишко будет стоящий, — не раз повторил лейтенант Гранитола, обращаясь к сержанту Оливе. — Если он окажется очередной вшивой дырой, клянусь Девой Марией, я кого-нибудь пристрелю.

Их направили сюда, потому что на карте Эскибахче выглядел значительным населенным пунктом, а посему в нем следовало разметить гарнизон, чтобы жители с полным правом вкусили привилегии настоящей итальянской оккупации; возрадовавшись, отряд вздохнул с облегчением, когда, миновав покосившиеся побеленные надгробия мусульманских могил, вышел из сосняка и на входе в город узрел питьевой фонтанчик и водный павильон в неоклассическом стиле, щедро преподнесенные городу в 1919 году Георгио П. Теодору для всеобщего блага и утешения.

Утомленные солдаты добродушно ухмылялись, глядя на старуху в темном дверном проеме: бабка внезапно окаменела и уронила на пол блин, который перед тем вращала на палке. Потом подхватила его, метнулась в дом и выскочила через черный ход. Все еще с блином в руке она бросилась на площадь, разнося весть о нашествии.

— Объявите людям привал, — проинструктировал сержанта Гранитола. — На полчаса.

Сбившись в кучу, изнуренный отряд выслушал наставления сержанта: привал всего на полчаса, вволю напиться, ополоснуть рожи и не разбредаться, иначе, видит Святая Дева, он их раздолбает, как сам, ядри его, Господь, и отправит домой к мамочкам с оторванными и запихнутыми в жопу яйцами. Угрозы сержанта Пьетро Оливы, высокорослого, с насмешливыми темно-карими глазами, черными, ниспадавшими на высокий лоб волосами и ученым видом флорентийского священника, солдаты выслушали без всякой обиды.

Налитые водой животы и получасовой отдых на косогоре среди сосен восстановили боевой дух настолько, что солдатики ожили, но к тому времени отпала необходимость вести их в город, ибо город сам к ним пришел. Отряд оказался в окружении молчаливой, но напряженно любопытной толпы стариков и малолетних ребятишек, а также нескольких женщин, ради приличия прикрывавших носы и рты платками. Попадались и перекошенные силуэты мужчин помоложе — военных калек, кому хватило везенья или решимости добраться домой. Дюжины немигающих карих глаз сосредоточенно разглядывали солдат с бесцельным вниманием — так обычно наблюдают за случкой собак.

Разнесся слух, что прибыли настоящие солдаты, никакие не бандиты, и горожане взаправду им обрадовались. Всех жандармов, кроме двоих, забрали на войну — многие отважно и успешно сражались в Галлиполи, — и с той поры было весьма затруднительно получить хоть какую-то защиту от разбойников. Многажды призывали Искандера как владельца прекрасного ружья, изготовленного в Смирне Абдулом Хрисостомосом, но, к великому огорчению гончара, всякий раз было уже слишком поздно, и ему так и не удалось никого подстрелить. До сих пор он использовал ружье лишь для охоты, да еще находил удовлетворение в том, что, закончив обжиг, устанавливал на изгороди треснувшие или с брачком горшки и разносил их вдребезги. Бандита пристреливал Рустэм-бей, всегда успевавший первым, словно удача снобистски оказывала почет его положению.