Журнал «Новый мир» - Новый Мир ( № 3 2002)

• Название: Новый Мир ( № 3 2002)
• Автор: Журнал «Новый мир»
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал

---

Но при этом все акты агрессии психологически мотивированы. «Я никому не доверяю», «Ты перетрахала всех наших парней!», «Я обещал защитить тебя», «Я просто хотела выиграть…» и т. п. говорят мальчики и девочки, нажимая на курок, перерезая горло серпом или же испуская последний вздох. Мотивировки предельно просты и понятны каждому школьнику; но какими бы они ни были — эмоциональными или рациональными, нравственными или безнравственными, правильными или ошибочными, — результат абсолютно один и тот же: смерть. Смертью карается трусость, эгоизм, паника, жажда крови, желание унизить противника… Но смертью кончается и хитроумно спланированная контригра, и стремление спасти всех и каждого, и упование на любовь, дружбу и солидарность… Нравственный закон и закон «Королевской битвы» не имеют друг с другом ничего общего. В ситуации спущенного с цепи, разрешенного, санкционированного насилия гибнут все.

В финале, правда, добро якобы торжествует. В живых остаются «хорошие» — Нанахара, Норико и Каваза (Фукасаку все-таки снимает фильм для детей — «лучший подарок школьникам» — и не может разочаровывать их гибелью любимых героев). Однако для того, чтобы хеппи-энд стал возможен, приходится сделать целый ряд абсолютно фантастических допущений. К концу игры выясняется, например, что злой учитель Китано всегда был неравнодушен к девочке Норико. Она видит Китано во сне и, проснувшись, говорит: «Какой он все-таки одинокий», — а Китано весь фильм грызет изготовленные ею печенья и рисует лубочную картинку, где среди отрубленных детских голов, рук и ног, разбросанных по зеленому острову, в центре красуется Норико с нимбом вокруг головы. Именно в силу этой сердечной склонности Китано, в нарушение правил, оставляет детишек в живых. Больше того, он прямо-таки вынуждает Нанахару пристрелить его; уже прошитый автоматной очередью, Китано поднимается с пола на звонок мобильного телефона, отвечает дочери, которая его ненавидит: «Я сегодня домой не приду», — доедает последнюю печенюшку, испеченную Норико, и… умирает.

Итак, даже в действиях садиста учителя можно найти «душевные» мотивировки. Однако вся эта сентиментальная клоунада, так же как и внезапное появление Китано в лесу, когда он спасает Норико, спугнув лесную ведьму, ходячую смерть Мицуко, а потом заботливо прикрывает прозрачным зонтиком девочку, склонившуюся над истекающим кровью Нанахарой: «Смотри не простудись», — ни в коей мере не компенсирует шок от 39 детских убийств и самоубийств, пронесшихся у нас перед глазами.

Фильм выстроен так, что в зависимости от собственных предпочтений зритель может воспринимать его как компьютерную стрелялку, перенесенную на экран, как отвязанный эпатаж и вызов моральным запретам или как моралистическое осуждение доведенного до абсурда насилия. Возможность взаимоисключающих интерпретаций заставляет некоторых критиков предположить, что никакого особого смысла тут нет. Просто дедушка-режиссер на старости лет повеселился, складывая на наших глазах хитроумный кровавый паззл.

Однако Фукасаку настаивает, что в основе картины лежит его собственный детский опыт.

«То, что герои — девятиклассники, имеет для меня очень большой смысл. В год, когда заканчивалась война на Тихом океане, я был… примерно в том же возрасте. В то время я работал на оружейном заводе и где-то за месяц до конца войны попал под обстрел, который вели с кораблей… Здесь… ничего нельзя сделать. Снаряды падают неожиданно, и не убежать, не спрятаться. И мы, подростки, лезем друг под друга в отчаянном желании выжить.

Потом на выжженном поле мы собирали трупы, это была наша работа — девятиклассников. Я впервые в жизни видел столько погибших за один раз. У меня осталось в памяти, как мы ходим туда-сюда, подбирая валяющиеся руки и ноги».

Иными словами, режиссер сам побывал в подобной ловушке и хорошо знает, что взрослый мир, настаивающий на своей правильности, законности и безопасности, требующий доверия и послушания, в любой момент способен развязать некую «Королевскую битву». И тогда смерть уже не будет разбирать правых и виноватых, от нее просто некуда будет деться. При этом мотивировки и оправдания будут у всех — слабость, отчаяние, борьба с ненавистным врагом, невозможность иначе разрешить ситуацию… То, что под глянцевым покровом благополучного мира таятся каверны кровавого, чудовищного абсурда, — факт, о котором детям полезно знать. Трезвый взгляд на жизнь важнее усыпляющих сказок цивилизованной пропаганды, которая становится к тому же тем лживее, чем ближе подходим мы все к краю бездны. Этот бескомпромиссный и горький анархизм, упакованный в скандальную обертку фильма о подростковой жестокости, собственно, и вызвал настороженность властей по всему миру.

В связи с «Королевской битвой» невольно вспоминается другой японский фильм о подростковом насилии — «Эврика» Синдзи Аояма. По стилистике он абсолютно противоположен жесткому трэшу старика Фукасаку. Герои «Эврики» — брат и сестра, ставшие невольными свидетелями бессмысленного теракта, — замыкаются в себе, перестают разговаривать, уходят в фантомный, болезненный мир, а мальчик к тому же становится серийным убийцей. Единственный взрослый, который может разделить их ужас и боль, — водитель автобуса Макото, чудом, как и дети, оставшийся в живых после террористической атаки. И три с половиной часа экранного времени он кропотливо и самоотверженно, порой приходя в отчаяние от собственного бессилия, врачует, соединяет разорванные тонкие ткани детской души. Это предельно медлительное, медитативное авторское кино, игнорирующее в принципе любые кинематографические клише и штампы.

Фукасаку, напротив, строит картину, используя стандартные образцы «консервированной агрессии», поставленные на поток и приносящие гигантские прибыли в системе сегодняшнего масскульта. И, совмещая, накладывая друг на друга модели и правила разных «игр», он наглядно демонстрирует связь, существующую между виртуальным насилием компьютерных стрелялок, телевизионных реалити-шоу (типа «Выживший» или «Последний герой»), кровавых боевиков и реальным насилием, которое сегодня тоже зачастую приобретает характер шоу. Все это, включая всамделишные убийства, воспринимается нами на основе одних и тех же упрощенных психологических механизмов, которые можно определить как механизмы и техники «виртуального сознания». «Виртуальное сознание не включает в себя полноценного сообразования с окружающей реальностью, полной системы связей с ней, и это значит, в частности, что с позиций этой реальности виртуальные стратегии лишены координации и ответственности» (Хоружий С. Эвтаназия. — «Искусство кино», 2001, № 11, стр. 63).

Человеческая агрессия — не просто биологический инстинкт, но такое же наследие первородного греха, как смерть, мучительный, тяжкий труд, боль, страх и т. д. Веками культура пыталась эту агрессию приручить, каким-то образом встроить в систему высоких ценностей, облагородить в героических мифах, рыцарских сказаниях, в строгих кодексах чести… Потом в конце ушедшего века был объявлен «конец истории»; человечество решило, что достигло такой степени «цивилизованности», что ему уже не с кем и незачем воевать. Агрессивные инстинкты спустили вниз, в сферу поп-индустрии, отдали на откуп мастерам шоу-бизнеса, которые наделали из них игрушек для умственно неполноценных детей. А когда «игрушечные» автоматики и пистолетики начали вдруг стрелять, дитя-человечество в изумлении и растерянности совершенно не понимает, что с этим делать.

WWW-обозрение Владимира Губайловского

Чаты и форумы. Самопубликации в Сети. «Стихи. ru»

Изобретение Иоганна Гутенберга (середина XV века) было одной из первых заявок индустриального общества о себе. Едва угадываемое индустриальное общество чуть ли не первым делом изобретает печатный станок. И начинает печатать книги. И печатает их следующие пятьсот с лишним лет. Меняется до неузнаваемости техника печати, но принцип неизменен: образ — оттиск. Принцип печати меняется только с наступлением эпохи компьютера. Он не отменяет гутенберговой печати, но вводит другую возможность: образ — образ. Не оттиск, а удвоение образца, при котором копия ничем не отлична от оригинала. Это достаточное основание, чтобы сказать о том, что мы живем в эпоху после Гутенберга.

Что меняется в современном мире и конкретно в Сети для существования языка, письменной речи и литературы в частности? Можно заметить интересные сдвиги, происшедшие за очень короткие сроки, всего лишь за десять — двадцать последних лет.

Первое, что делает любой человек, подключившийся к Сети, — он устанавливает почтовую программу и посылает письмо. Это письмо и есть крик младенца: я вышел в Сеть, я полноценный, хотя и юный член информационного сообщества. Что содержит письмо? Как правило, это несколько слов, адресованных знакомому человеку, уже имеющему почтовый адрес: «Confirm connect. Подтверди связь».