Мария Пуйманова - Жизнь против смерти

• Название: Жизнь против смерти
• Автор: Мария Пуйманова
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1976

Когда смотришь на портрет Марии Пуймановой, представляешь себе ее облик, полный удивительно женственного обаяния, — с трудом верится, что перед тобой автор одной из самых мужественных книг XX века.

Ни ее изящные ранние рассказы, ни многочисленные критические эссе, ни психологические повести как будто не предвещали эпического размаха трилогии «Люди на перепутье» (1937), «Игра с огнем», (1948) и «Жизнь против смерти» (1952). А между тем трилогия — это, несомненно, своеобразный итог жизненного и творческого пути писательницы.

Трилогия Пуймановой не только принадлежит к вершинным достижениям чешского романа, она прочно вошла в фонд социалистической классики.

_{Иллюстрации П. Пинкисевича}

---

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но у меня определенные инструкции: мне поручено увезти отсюда только подданных норвежского короля.

— И это Международный Красный Крест!

Лучи заходящего солнца отразились на лакированных кузовах автобусов, словно на водной глади, моторы торжествующе взревели, и чистенькие машины, одна удобнее другой, тронулись, полупустые, в путь, напоминая о беззаботном, веселом туризме. Скоро они скрылись из виду. А может быть, их вовсе и не было? Может быть, все это только пригрезилось заключенным?

Светлые полупустые автобусы уехали, а из крематория по-прежнему валил черный дым…

СПРОШУ У КЕТО…

Через два дня после отъезда норвежек, когда узницы уже спали, в барак неожиданно ворвались эсэсовцы.

— Auf! Auf! Sofort! Alles mit!

Что случилось? Что еще? И где Мильча уже слышала этот крик? Ах да, в тюрьме Панкрац, когда палачи пришли за Еленой в дни осадного положения. У Мильчи осталось мучительное воспоминание, она была очень привязана к Елене и не могла до сих пор забыть ее. Теперь, после трех лет жизни в лагере, Мильча стала опытнее. «Alles mit!» ее ошеломило — так вызывают для отправки. Каждая перемена в жизни заключенного таит для него опасность.

Уже много дней за горизонтом бушевала канонада. Люди, живущие в мире и довольстве, боятся орудийной пальбы. Но для заключенных она звучала как музыка. Русские девушки ходили словно завороженные: наши, наши! Они узнавали орудия по звуку; кроме них, никто не имел фронтового опыта, и Блажена все время спрашивала у Кето:

— Как ты думаешь, далеко еще ваши?

— Это тяжелые орудия; может быть, они бьют по Берлину, — отвечала Кето.

В ту ночь, когда их внезапно разбудили, канонада усилилась.

— Нас угоняют подальше от русских, — пробормотала Галачиха.

А мы дождемся их тут! Узницы вцепились в койки и не хотели вставать. Несколько дней назад Блажена совещалась об этом со Зденкой: идти пли не идти, когда настанут последние дни лагеря? Не идти, если будет возможность выбирать, решила Зденка. Пусть нам даже грозит смерть, — лучше умереть политическим узником, чем погибнуть среди немецких беженцев.

Но хефтлинги предполагают, а эсэсовцы располагают. Власть гитлеровцев в лагере была еще слишком сильна. А озлобление из-за неудач и страх перед Красной Армией делали их еще неистовее. Молокосос Франц, тот самый эсэсовец, который однажды в цехе так рванул из рук Блажены коробку с аккуратно сложенными заготовками, что они рассыпались по полу и пришлось собирать их по всему цеху, а надзирательница еще и прибила за это Блажену, — этот выродок сорвал с Блажены одеяло, столкнул ее с кровати и подошел к Мильче. Auf! Auf! Весь барак уже поднялся. Спросонья узницы почти не разговаривали.

Блажена тщетно протестовала от имени всего барака.

Заключенных выгнали на аппельплац. Вот где была толкучка. Прожекторы уже не светили: эсэсовцы боялись советских пикировщиков.

Начальник лагеря произнес краткую речь. По техническим причинам лагерь, мол, временно эвакуируется. (Другими словами: немцев преследуют по пятам, они удирают — чудесно!) Больные остаются в лазарете, врачебная помощь им обеспечена, и они могут ни о чем не беспокоиться. Сохраняйте образцовую дисциплину, мы еще встретимся. Для тревоги нет никаких оснований. На фронте мы по-прежнему хозяева положения. Германия непобедима. Хайль гитля!

Ворота лагеря распахнулись, и две тысячи женщин под конвоем солдат вышли в темноту мекленбургской ночи. Ночью их сюда пригнали, ночью и угоняют… что могли бы сделать убийцы без покрова темноты? Бог знает куда вели узниц, этого им никогда не говорят. А если и скажут, то соврут… А Кето с нами? Да, она здесь. Советские медсестры шли строем, в ногу, как всегда, образовав в толпе сомкнутую группу. Главное — не отставать от других и скрывать усталость. Боже упаси показать ее! Ведь ты, мама, очень бодро шагаешь! Блажена и Мильча незаметно поддерживали мать с обеих сторон. Мать мы не дадим в обиду — что из того, что ее не взяли красивые автобусы Красного Креста! Блажена обязательно доставит мать домой, даже если придется нести ее на руках, ведь она должна увидеться с Веной и с отцом, а Блажена — с Вацлавом. Кто знает, может быть, в этот полуночный час лидицкие мужчины тоже шагают где-нибудь вместе со своим эвакуированным лагерем. А может быть, их уже освободили русские. Блажена была уверена, что отец и Вацлав сидят в одном из концлагерей Польши. Там, видимо, неважно, оттуда и вестей никаких не приходит, ни словечка. Но Вацлав молод и крепок, у него веселые глаза и плотно сжатые губы… Хорошо бы идти вместе с ним сейчас, этой весенней ночью, ведь темнота создана для влюбленных…

Блажена тянула за собой мать и чувствовала, что у нее самой кружится голова от непривычного свежего воздуха, пропитанного апрельскими запахами древесного сока, смолы и влагой мекленбургских озер. Ева Казмарова говорит, что, судя по звездам, их ведут на север, а уж Ева-то знает, она была учительницей.

Глаза постепенно привыкали к темноте. На открытых местах было гораздо светлее, на горизонте густо темнели леса. Боже, как у нас в Чехии, совсем как у нас, только местность тут ровная, как тарелка, и песок вместо угля. Вот такое же звездное небо раскинулось над Шверином и над Лидицами. Говорят, Лидице сгорели, эту весть принесла одна новенькая из Праги. Но Зденка сказала Блажене и другим, что новенькая заговаривается, она не совсем в своем уме, и отчитала болтунью. Впрочем, сообщение не произвело особого впечатления на лидицких женщин. Ну что ж, если даже и так… Тем, у кого сгорел дом, построят новый. Все равно мы сейчас живем, как цыгане. Только бы всем счастливо встретиться дома!

Чешки и француженки, польки, русские и украинки — все вспоминали сейчас своих близких, шагая в потемках. Если бы мысли были видимы, если бы они излучались во мраке, какие толпы мужчин и детей со всех концов континента появились бы здесь! Пришли бы смуглые мужчины с правильными чертами лица из сладостной Франции, где голубое небо над кудрявыми виноградниками прозрачно и мысль человека легка от вина; с мужчинами были бы дети, порой похожие на маленьких сатиров. Пришли бы поляки — у них широко расставленные глаза и обвисшие усы… Вместе с сердечными, добродушными, обветренными великанами из Советского Союза бежали бы русские девочки с косичками, чернобровые украиночки и смуглые грузинские дети; были бы там и мальчуганы с черными как уголь глазами, и детские головки цвета спелой ржи, потому что в этой необозримой стране вы найдете всякие оттенки кожи, и все люди живут там в дружбе. С берегов задумчивых чешских рек прибежали бы загорелые девочки — таких рисуют на пасхальных открытках с подснежниками и утенком. И все они похожи на Венушку.

Колонна впереди вдруг остановилась. Блажена, дремавшая на ходу с открытыми глазами, очнулась и в полумраке увидела на шоссе, совсем близко от себя, не призрачных, а настоящих, живых детей. Крестьянки с ранцами за плечами вели их за руки, отец, увешанный узлами, ехал на велосипеде и придерживал малыша, сидевшего впереди на раме. Мальчонка постарше гнал корову, а в телеге на груде перин и одеял восседали мамаша и бабушка. Изможденная лошаденка тащила телегу по асфальтовому шоссе. Это была не одна семья. По дороге тянулась целая вереница людей. Они шли в потемках, тащили свои пожитки, молча и тяжело дыша, лишь дети иногда приставали к взрослым с вопросами. Да, да, вот так же шли наши беженцы из Крконош, с Крушных гор, с Шумавы, когда Германия отняла у нас эти горные края. Все повторяется, за все приходит возмездие, есть справедливость на свете. Но как вам понравится: мать Блажены, которую угнали из разграбленных Лидиц, оторвали от мужа и дочери, три года продержали в лагере, сейчас, при виде немецких беженцев, вздохнула:

— Бедняжки! — и потащилась дальше на своих больных ногах.

— Может быть, теперь они образумятся, — резко сказала Блажена. — Это пойдет им на пользу.

Горизонт озарялся вспышками залпов, гремела канонада, по ночному шоссе проносились машины с немецкими офицерами и их семьями. Автомобили мчались, не зажигая фар, не подавая сигналов. Берегись, прочь с дороги, не то попадешь под машину. Было что-то властное и вместе с тем паническое в этой гонке. Армейские грузовики, переполненные солдатами, ехали почти сплошной вереницей. Колонну узниц из Равенсбрюка оттеснили с дороги, пришлось идти по полям и опушкам. Кто-то упал в давке, на кого-то наступили, взвизгнула женщина, выругался мужчина, захлопали выстрелы. Никто не знал, что делается на противоположном конце колонны.

На перекрестке заключенных разделили на несколько групп. Группа Блажены двинулась по главному шоссе на Шверин.

А Кето с нами? С нами. Блажена видела с краю, на несколько рядов впереди, маленькую античную голову, обвитую косами.