Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

• Название: Воспоминание о счастье, тоже счастье…
• Автор: Сальваторе Адамо
• Жанр: Современная проза

Первый роман, вышедший из-под пера Адамо. Проникновенная история, больше похожая на тихий напев о чем-то глубоко личном. Напев тот звучит в краю равнин, но в кругу людей, помнящих о горячем солнце родной Сицилии, откуда родом и Сальваторе Адамо и его Жюльен, чьи предки в поисках лучшей доли некогда перебрались в страну угольных копей и туманов.

Этот плутоватый, шутовской, сентиментальный, полный ностальгии роман, как и его автор, пытаются упрятать в раскатах хриплого хохота свою легко ранимую и чувствительную душу…

Книга на русском языке не издавалась, перевод специально для Флибусты.

---

Совсем другой мир. Кровати безукоризненны и доступны к назначенному часу. В комнате моей всё бирюзовых тонов: огромная постель, шторы, кресла, и всё наводит на мысль — профессией искаженную — о свечами украшенном своде в преддверии рая. Сияющая ванная комната готова потворствовать моим утонченным прихотям: кусочки мыла, шампунь, лосьон для тела — всё французское; зубная щетка, разовая бритва, фен — всё отменного качества, и я… воспринимаю это как само собой разумеющееся.

«Ой, и получше бывает», — скажут знатоки. Плаза, Астория, Фосизонс, ЛеПьер… Согласен, но по мне, так всё это химеры, и я свой выбор оставляю за первым своим впечатлением.

Мерси, Дентостар!

Общий сбор. Обед с группой.

Парой слов, да просто взглядом перебросились, и вот уже победоносные счастливчики парами сидят, но не без исключения — некая светлая блондинка, так и не соизволившая снять свои огромные и ужасные чёрные очки. Была она одна и всем видом своим выказывала твёрдое желание таковой и оставаться. «Оно конечно, потому что, что ж!» — как говаривал когда-то мой пред голландского, мсье Дежелинк, коего я и приветствую, воспоминая.

Стюардесса, та же, что и в Брюсселе, и всё также в розовом своём благополучии, сообщает программу нашего пребывания.

Сегодня, после полудня, свободное время.

Завтра с 10-и утра прогулка на катере по Гудзону и по Ист-Ривер; с заездом к статуе Свободы на Эллис Исланд.

Сразу после обеда прогулка по 50-ой авеню с заходом в известный магазин игрушек Шварца, потом в Дональд Трамп Тауэр с его величественным холлом розового мрамора. Возможен шопинг.

Вечером ужин, всей группой.

23 декабря прогулка по Уолт-Стрит, с визитами в Юнайтед-Нейшн Плаза и Всемирный Торговый Центр с парой его самых высоких небоскрёбов, отнявших корону первенства у Эмпайр Стейт Билдинг. В четыре часа по полудню — Мэдисон Сквер Гарден; идём на Биг Уила.

Вечером общий ужин.

24-го, в канун Рождества, с половины третьего — визит в музей истории США; вечером праздничный ужин в отеле, группой.

25-го декабря до полудня прогулка по Бруклину, возвращаемся на Манхэттен и обедаем в Литтл Итали, после обеда Чайна-таун.

Вечером ужин; группой, в отеле.

26-го декабря свободное время, в 17 часов визит в Рокфеллер-Центр, и там на каток.

В восемь ужин, группой.

27-го декабря сбор в холле в 14.30, для отбытия в аэропорт Кеннеди. Вылет на Брюссель, рейс SN 552 в 18.50; в Завентем прилетаем 28-го декабря, в 8.10 по местному времени.

Аплодисменты; из солидарности аплодирую и я, хотя и весьма удивлён — в программе ни одного музея искусств.

Чтобы и капли не упустить из предоставленной по прилёту свободы и поосновательнее ознакомиться с городом, решаю бродить наугад, шлёпать куда глаза глядят, петляя по нему допоздна, как можно дольше; лишь бы дыхания хватило, да под натиском сдвига во времени не пасть — не заснуть в шесть по местному, когда часы мои биологические полночь уж отмерят.

Все улицы желты: нескончаемая, бананового цвета, петляющая у подножья билдингов лента — такси гуськом, одно за другим. Руки в брюки, равнодушно пинаю пустую банку из-под тушёнки. Новенькие мои туфли жалуются друг дружке на хозяина вандала, и я, сжалившись над ними, выискивая в отбросах что-то не столь жёсткое, выбираю сигаретную пачку и гоню её до самой Гринвич Вилладж.

Географически я должен бы находиться в самом сердце именитой «деревни», бывшей у «битломанов» — в семидесятые — центром вселенной. Душа, однако, из неё вон ушла… если только не прячется в этом вот море… попкорна и помёта.

Какой-то тип, отиравший стены, берёт меня на абордаж:

— Эй, чувак! Хочешь чего-нибудь этакого?

Он приоткрывает полу пиджака.

И что из того следует? Делаю вид, что ничего не понимаю. Тот смотрит мне в глаза, бурчит: «О, нет!» и презрительно отворачивается от меня; видимо, не тот я человек и клиент, тем самым, и не его; сам на свой вопрос и ответил. Но как он о полной моей в данном деле непорочности догадался? Обидеться, что ли?

Ухожу, вихляясь, в Манхеттен Исланд.

Ныряю в Максвелл Плюмм — питейное заведение из тех, что со времён великой депрессии нелегально приторговывают спиртным и оружием — шоколадом горячим отогреться; на местном сленге понимают под этим и страстную негритянку. И приходит мне на память дама одна, восьмидесяти двух лет от роду, моя соотечественница, также конкурс выигравшая какой-то. Она поняла так, что призом ей стала поездка на шоколадную фабрику Лондона и, каково же было её удивление, когда очутилась она в первом ряду Палладиума на концерте рок-группы Hot Chocolate. С гордостью в голосе солист группы огласил о присутствии преданнейшей фанатки, «в сердце своём сохранившей ещё достаточно молодого задора, чтобы приехать из Бельгии специально для участия в первом концерте после долгого их турне по всей Европе». Публика устроила той овацию, все прожектора на неё. Она же, не понимая, что с ней происходит, поднялась, обернулась и пробежала ничего невидящим взглядом по залу. Первый, сочный, аккорд гитары, перестук ударника и… лавина децибел. Всё ещё оставаясь в лучах прожекторов, старушка в ужасе поднимает обе руки к ушам, срывается из своего первого ряда и старчески нетвёрдой походкой шествует по главному проходу к выходу, под свист и улюлюканье не одной тысячи юнцов. Реальная история — мне внук той самой дамы рассказал… на её похоронах.

— Эй, деньжатами не богат? — слышу я… и здесь…

Это мне… другой пешеход, разглядывающий мои, утренней свежести, башмаки. Я чуть было ни вручил тому искомую подённую плату, как в процесс вмешивается некая дама, в шляпе и при внушительной сумке, шитых, похоже, из национального флага.

По-английски я не говорю, но донести до вас то, что из услышанной проповеди, как мне показалось, сам понял, могу.

— Постыдились бы, юноша! Побираетесь! Рядом с такими-то домами! Это же жильё настоящих янки, они же в росписях самих Пола Дэвиса, Эдварда Хоппера и Нормана Рокуэлла. Какое декадентское представление оставите вы о нашей славной Америке симпатичному этому туристу! Пойдёмте-ка, друг мой, я отведу вас на пятую авеню, Уолл-Стрит, покажу башни-близняшки нашего Торгового Всемирного Центра.

— Благодарю, мадам, но программой всё это уже предусмотрено, на завтра; лучше уж я здесь, на земле, обожду.

И тут же одумываюсь; сохраняя верность своим привязанностям, осознаю, что и низвергнутый с трона парой более высоких гигантов Эмпайр Стейт Билдинг притягательность свою несравненную не утратил, и что если уж вам назначают свидание Кэрри Грант и Дебора Керр[28], то следует явиться и поприветствовать их, пусть даже и в мифическом присутствии. И вот я на свидании с самим собой, в давно назначенном месте на углу пятой авеню и 34-ой стрит, в монументальном холле; истинный Арт Деко — сталь и мрамор. Один я, как перст, это так; зато все хорошенькие женщины, выходившие из лифта на сто втором этаже не менее получаса, встречаются как бы со мной. Уж вы-то знаете, сколь привередлив я в подобных вопросах, так что ни с одной из них не пришлось мне отведать… тумаков их телохранителей. И качусь я снова вниз, с верою в будущее.

Ухожу, руки в брюки, брожу так с добрый час и оказываюсь в Центральном парке.

Сказка, настоящая сказка! отдельные ветви, а не то и абрисы целиком сотен деревьев светящимися точками очерчены; подобного в таком количестве раньше мне видеть не приходилось. Устраиваюсь на скамье, поднимаю ворот пальто и погружаюсь в сон, чтоб наверняка оказаться в той, новогодней открытке. Растроган я и опустошён, и так мне хочется разделить волшебный тот миг с кем-то, кого любил бы я и кто, возможно, любил бы меня. Ну, да ладно, проехали.

И всего-то шесть вечера, с удивлением отмечаю для себя. Так рано стемнело, а мне нужно по меньшей мере с четверть часа ещё убить. Решаю идти на север — к пятой авеню, через парк. Прохожих становится всё меньше. Небоскрёбы оказываются за моей спиной, и по правую руку, на фоне гаснущего неба, проступают фасады домов, более подходящих жилью размеров.

Через несколько сот метров, у входа в торговый ряд поделок ручной работы, оказываюсь нос к носу со сказкой.

Реальная джаз-банда, не липовая: троица чёрных и парочка белых. Вы не поверите, но выслушать их я единственный остановился, и меня для одного они и играли. И не возникало у меня никакого сомнения, что одному лишь мне и было дадено право уделить им несколько минут в тот час, когда любой, разбитый и изнурённый за день горожанин, если и мечтает, то разве что о своих привычных шлёпанцах, жене и любимой телепередаче; впрочем, всё как у нас, смею предположить.

И, как по мановению волшебной палочки, все эти клаксоны, сирены скорой, грохот рокеров, истерия стадионов, взрывы, выстрелы, весь этот горловой хрип Нью-Йорка, посторонились и застыли… в почётном карауле перед её величеством Музыкой.