Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

• Название: Воспоминание о счастье, тоже счастье…
• Автор: Сальваторе Адамо
• Жанр: Современная проза

Первый роман, вышедший из-под пера Адамо. Проникновенная история, больше похожая на тихий напев о чем-то глубоко личном. Напев тот звучит в краю равнин, но в кругу людей, помнящих о горячем солнце родной Сицилии, откуда родом и Сальваторе Адамо и его Жюльен, чьи предки в поисках лучшей доли некогда перебрались в страну угольных копей и туманов.

Этот плутоватый, шутовской, сентиментальный, полный ностальгии роман, как и его автор, пытаются упрятать в раскатах хриплого хохота свою легко ранимую и чувствительную душу…

Книга на русском языке не издавалась, перевод специально для Флибусты.

---

Так что умереть… это много чего…

И помирают-то как?

Счастливчики, те тихой смертью умирают.

А может ли чья-либо смерть стать лучше смерти Феликса Фора, сподобившегося удовольствием в «смерти малой»[27] насладиться, перед тем как оказаться, и уж навсегда, в объятиях настоящей, большой.

А мог ведь стать жертвой идеи франко-русского альянса, знай он иную, высказанную позже дядюшкой Жоржем (видите, снова Брассанс): «Помирать за идеи согласен я, если б смерть от того была долгою». Ну, да бог с ним, с президентом…

В октябре 1983 слушал я по телевизору интервью одного сирийского генерала. Кичился он тем, что сын его, сокровище его, посвятил себя идее верховенства над Ливаном. Волей отца, и по какой-то там стратегической надобности предначертано тому было стать смертником и, сел он за руль начинённого взрывчаткой грузовика, и направил его в одну из казарм Бейрута, захватив с собою в дыхание взрыва души пары сотен американских и французских солдат. Герой, не правда ли? Я о генерале, конечно же…

Много мужественнее было явиться к диктатору и объявить тому, что живёт он слишком долго, и что земле стало бы легче, если освободится она от его неуклюжего и унизительного присутствия. Само собой разумеется, тиран мог и вспылить, и ничего не стоило бы ему прихлопнуть вас одним щелчком.

Кто-то поступает, как чех Ян Палач, выбравший смерть посреди бушующей в Праге весны, факелом вставший на пути советских танков, пусть на миг движение их, но остановив. Именем его названа одна из площадей Люксембурга: жаль, что не всегда светит над ней солнце.

Долг его состоял в том, чтобы подумать обо всех солдатах, что по зову и велению наций умерли уже и умрут ещё, не оставив после себя ничего, кроме бирки армейской, да каски… может быть.

Говорят, умирать всегда рано. Только умирают и запоздав, когда вроде бы всё уж позади, да рассуждать о том самому не с руки. Может, кто и думает так, да есть ли право у него прийти к вам и сказать: «Ты знаешь, друг мой милый, как ты мне дорог, но знаю я доподлинно, что время пребывания твоего на земле истекло и пристало тебе в дорогу собираться, место своё уступить другому, кто распорядиться выпавшей удачей лучше тебя сможет; такова жизнь… это я тебе для твоего же блага говорю, чтобы память о тебе светлой сохранилась, ты её такой оставить можешь ещё… веришь мне или как?»

Умереть вам в самый подходящий тому момент могут и не дать, что и случилось с бабушкой моей по отцовой линии, перебравшейся к нам в Бельгию после кончины Папы Лино, о нём я вам уже рассказывал. Было ей восемьдесят шесть, и была она полна жизни. Возле больничной её койки постоянно находился кто-то из остававшихся в живых членов семьи, она же как бы заново прогуливалась по жизни и правила набело воспоминания свои, прежде чем доверить их нам. Она улыбалась, шутила, вспоминала увлечения молодости своей. Не столь уж была она и больна, понимала: время обмануть себя не даст, бежит оно, без жалости оставляя всё и вся минувшим дням. Знала она, что час её пробил; понимали и мы, что плакать не следует, не то разворчится она на нас. И хотя помнило всё ещё о нас её сердце и глаза её нас видели, но раскланялась уже она перед нами, готовая следовать за своим Папой Лиино, в занимавшийся рассвет первого их свидания.

Так что же с ней случилось? Врачебным рвением зовётся подобное теперь. Держали её здесь, на земле, наклеенной на белые простыни до тех пор, покуда не ссохлась совсем она и пригодной оттого стала разве что на выброс.

Тогда как могла умереть от счастья, как та мать, что сжилась было с грустью утраты по погибшему на войне сыну и не справилась с эмоциональным шоком, вызванным его возвращением домой, сколько-то там лет погодя, живым и здоровым…

Или же умереть от очарования; как тот турист из Америки, остолбеневший от удушающей красоты Флоренции…

Что бы там ни было, а по случаю все умирают, по воле жребия, так сказать: восседает где-то там демиург сказочный и судьбы наши, будто кости игральные, на ковер безразличия своего мечет.

Случается, умирают по ошибке: пристроившейся на весах провидения былинки малой достаточно, когда в злобе оно пребывает или… вообще в отсутствии.

А что сказать об умерших «отбросах» общества, гонимых, что те зачумлённые из средневековья — с обрывком бечевки от сдувшегося шарика последней надежды в руке?

Кто-то умирает, даже не осознав, что на самом деле никогда и не жил-то; припомните-ка пучеглазых африканских детей, прильнувших губами к иссохшим грудям истощённых своих матерей.

Случается и так умирают: обрывает рассеяно рука лепестки с ромашки — любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмё… и всё.

Я бы в твоих объятиях предпочёл умереть. Да вот будешь ли ты рядом, чтобы в последнем моём вздохе услышать тебе одной сказанное: «я тебя люблю»? При всём при том понятно мне, что не знаю я, кому задать насущный этот вопрос; смею утверждать — рядом со мной ни души.

Времени — половина первого, в этот раз частным порядком возвращаюсь с кладбища; украшал цветами могилку родителей. Сестру встретил, она тоже одна была. По случаю, заглянули в Тишину — выпить по чашке кофе, да что-то из того давнего, где мы пока ещё сиротами не были, вспомнить. Так хорошо нам стало — наобещали друг дружке теснее, как прежде, общаться, не веря тому, ни я, ни она, по-настоящему. Расстались с обычным:

— Пока, Жюльен, с днём рождения тебя!

— Ну да, пока… Аурелию поцелуй.

На площади перед мэрией ко мне пристал какой-то парень с микрофоном, второй прятался за камерой. Телевидение!

— Браво, мсье, мы уже несколько минут за вами идём и рады сообщить, что грустнее и мрачнее вас нам в этот благословенный день печали снять не довелось. Мы малость сомневались, кому из вас предпочтение отдать: вам или ещё одной жертве кораблекрушения, женского, правда, роду племени — та всё птицам крошки бросала, называя их по именам, но всё же у вас вид помужественней и понатуральней, хотя и более отрешенный. Так что, вы выиграли! Как вас зовут, уважаемый мсье? Кросе… Жюльен Кросе… Да вы, так же как и я, Альфредо Бельтрами, итальянских корней! Знаю — имя ваше означает «крест» и, простите за вольность, замечу, что несёте вы и то и другое, и имя, и крест свой, чудо как… ха-ха-ха.

— И что же я выиграл? — спрашиваю недовольно.

— Прямо сейчас — право ответа на вопрос, ну, а за ответ правильный — сюрприз. Ну же, мсье, возьмите из шляпы теперь билет, выигрыши в ней роскошные.

Поди узнай, отчего поддался я гипнозу того глаза, что следил на могиле за мной и ласково теперь всматривался в меня. Отчаяние моё, конечно же, было глубже, чем я его себе представлял и я покорно сунул руку в шапокляк. «Дуракам везёт», как говорится.

Протягиваю билет взволнованному аниматору.

— Ну… так вот, мсье Кросе, можете ли вы назвать исполнителя главной роли в фильме «Он и она», в котором двое возлюбленных назначают свидание на крыше Эмпайр Стейт Билдинга?

Я машинально отвечаю:

— Разумеется, Дебора Керр и Кари Грант; я этот фильм несколько месяцев назад по телевизору смотрел.

— Достаточно, мсье Кросе, вы — не спите и вы… выиграли поездку в Нью-Йорк!

Выдавливаю из себя:

— Это шутка?

— Да, нет же, синьор Кросе, новостной канал Теле улыбка в рамках компании совершенствования морали бельгийцев предприняла эту великолепную, гуманную и благотворительную акцию, при щедрой спонсорской помощи фирмы Дентостар, производящей зубную пасту для счастливых людей. Вы же счастливы, не так ли?

— Что, что?

— Да, мсье Кросе, счастливы, и счастливы оттого, что подобно Одиссею можете совершить прекрасное путешествие; вы едете в Нью-Йорк, на рождество и совершенно бесплатно! White Christmas in New York! Это вам подойдёт, вы незаняты, а с кем вы хотели бы поехать?

Я взглянул на него в последний раз скептически и решил таки поверить ему.

— Так, что…

Бегло пробежав мыслями по балансу нынешнего своего положения, я пришёл к выводу, что глоток неведомого воздуха пошёл бы мне только на пользу.

— Хорошо, я отбываю.

— И с кем же, мсье?

— Гм, один!

— Черт возьми, ну конечно же, подобной удаче не обойтись без любовного перегара… Вы и в самом деле стоящий победитель! Ещё раз — тысячу браво, мсье.

С надутой тем комплиментом в колесо полной грудью, я спохватился и со скромной улыбкой, за коей таились презрение и насмешка, поинтересовался:

— Я тут подумал… есть у меня подружка…

— Ваша подружка! Забавный, однако, эвфемизм в ваших устах, мсье Кросе. Но вы, конечно же, вольны властвовать в своих пределах.

Направляю стопы свои на улицу Кальвэр, не вполне ясно сознавая, что же со мной произошло.

Вот я и у Легэ, да нет теперь здесь Фернана; этот-то уж точно поздравил бы меня с годовщиной. Думал ли он о том? Как бы то ни было, но к вящему моему удивлению вспомнила о том Франсуаз. Поздравляю, Джулиано! Что бы значило подобное возрождение её нарочитой заботливости? Понятным стало мне всё, лишь когда увидел я, как она пьёт — едва касаясь губами края бокала, с выражением притворного в глазах удовольствия, ожидавшего её вскорости якобы в качестве реванша. И я покорился судьбе, на всё мне было наплевать.