Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

• Название: Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: Прочие приключения

Где-то есть мир, в котором тяжело жить и тяжело умирать — и тем не менее, он чем-то привлекателен…

Эта книга никогда не была предназначена для коммерческой публикации (в отличие от остальных моих книг — каюсь в гордыне…) Поэтому сюжеты и образы из неё могут встречаться моим читателям в других моих произведениях. Роман написан полностью, но, к сожалению, в те времена, когда у меня не было компьютера, и это занятие меня угнетает — переписывать с бумажных листов в файл. Тем не менее, перед вами — вполне самостоятельный роман. Откройте его. Может быть, он вам понравится.

---

…Мальчишка потерял сознание, но это было даже к лучшему. Переводя дух, я встал на ноги, зачерпнул снега, начал оттирать им руки, сбрасывая к ногам талые кровавые комья. Сменил снег, посмотрел на спасённых мной. Кивнул на висящего в руках друга мальчишку:

— С ним что?

— Он… он ничего, просто сознание потерял… — с запинкой ответил державший его приятель. Девчонка с ожесточённым отвращением тёрла ладони о снег — по моему примеру.

— Извини, — попросил я. — Я на тебя орал.

Она посмотрела ненормальными глазами. В глазах мальчишки вообще был страх. Я хмыкнул, подбирая дагу и палаш, тщательно вытер лезвия и убрал оружие. Поднял мешок и плащ.

— Ну здравствуйте, земляки, — обратился я наконец ко всем сразу. — Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого чёрта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.

* * *

— Значит, СССР больше нет…

Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!) одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было всё равно холодно — стенки большого шалаша насквозь простёгивало морозом.

Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они — в чём-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли — из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует — но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну — разве что отстранённый интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.

А вот мой рассказ поразил их куда сильнее — этих чудно одетых ребят, вставлявших в речь непонятные мне словечки. Они попали сюда всего несколько дней назад, прямо на склад с оружием в маленьком гроте под берегом (слишком маленьком, чтобы там обосноваться) — и выглядели прямо-таки пришибленными, а не просто растерянными. Почти все они — даже явно младше — были выше меня и плечистей, так что их беспомощность выглядела смешной. Питались они всё это время одной печёной рыбой без соли, да и то — мало попадалось. Среди оружия оказались две аркебузы и лук, но пользоваться ими никто и не пользовался. Да и вообще — всё оружие лежало в углу этого «жилища».

— Мох могли бы надёргать. И щели законопатить, — заметил я. Ответом мне были беспомощные взгляды. А во мне копилось раздражение на этих здоровых ребят и девок, которые даже не предприняли попытки обустроиться получше. Не умеют? Так учились бы — путём проб и ошибок, чёрт их дери!.. Ведь наверняка каждый что-то, да может… — Ну что вы смотрите, как телята?! — не выдержал я. — Я же сказал уже: не попадёте вы домой, да и не ждут там вас! Будете здесь жить, если будете за жизнь драться! С природой! С неграми! С безнадёжностью! С ленью своей!.. Да-а, теперь я понял, почему Союз гикнулся! С вами — только туда и дорога, вы же… растения какие-то!

— Зато ты, наверное, был примерным пионером. А папочка вояка, конечно?

Это сказал длинноволосый, изящный, но широкоплечий парнишка. Не просто сказал, а недобро прищурив глаза, со злом, словно я был его врагом — и мне на какую-то секунду вспомнился… Марюс.

— Примерным пионером я никогда не был, — равнодушно и уже спокойно ответил я. — А отца у меня вообще нет. И у вас никого нет, кроме вас же.

— Нечего нам ука…

Его гневная тирада оборвалась испуганным кашлем, он дёрнулся, чтобы отпрянуть, но не посмел — зеркально заточенный наконечник моего палаша вжался ему в сонную. Клинок в моей руке был протянут прямо через пламя. Сам я сидел, как сидел и говорил спокойно, даже вкрадчиво:

— Я могу сделать так, что твоя голова будет прыгать тут у нас под ногами, как мячик. И хотя бы поэтому я имею право вам указывать. Поверь мне, я убил немало людей одного с собой цвета кожи. Мне это не нравится. Очень. Но делать это я умею.

Палаш молниеносно вернулся в ножны, и я улыбнулся. Мальчишка отчётливо обмяк на месте и вдруг начал икать.

— Воды попей, — посоветовал я.

— Останься с нами, — попросила неожиданно одна из девчонок. — Мы же погибнем без тебя. Останься с нами…

— Не могу, — отрезал я. — Но советами помогу. Хорошими советами. Выполните их — так глупо, как сегодня, не влипнете, — я помолчал. Было тихо — они слушали. — Выберите старшего. Настоящего, которого будете слушаться без трёпа и слёз. Только его, — я кивнул на длинноволосого, — не выбирайте, он дурак… Дальше. Учите друг друга, кто что умеет — и учитесь, учитесь, только по-настоящему. Ещё. Работать себя заставляйте. Заставляйте! Даже если холодно, голодно и неохота. И последнее. Самое важное. Не бойтесь. Если дерёшься — умираешь незаметно. А если ты овца — то страх тебя заставит умереть сто раз до того, как тебя убьют. Здесь настоящий мир, ребята. Здесь всё настоящее. Любовь и кровь, война и дружба. И вы или станете настоящими… — я помедлил и добавил, — …русскими или проживёте недолго и в страхе. Вот вам все мои советы… Нет. Пожалуй — ещё один. Тут, в округе, болтается ещё одна компания. И, судя по её следам — не вам чета. Ищите её. Вместе с ними у вас будет больше шансов.

Они смотрели на меня молча и с какой-то непонятной надеждой — как дети в опасности смотрят на взрослого. А я почему-то не мог найти в себе жалости к ним.

* * *

Февраль был холодным. Через три дня после встречи с «новичками» я повстречал немецко-русский отряд, зимовавший в этих местах, и немцы уверенно сказали мне, что в неделе пути от них на северо-восток находится русский отряд, возглавляет который Вадим Демидов.

Я не задержался у немцев, хотя они настоятельно предлагали не валять дурака и передохнуть хотя бы…

Кончался трёхлетний путь.
Ночь катилась к утру.
И к моему костру
Придвинулась стылая жуть.

Лежал за сугробом сугроб.
Снег сверкал серебром.
И с четырёх сторон
Тянулись тысячи троп.

Тропы ведут домой…
Но так мой ложится след,
Что в переплётах лет
Стала тропа тюрьмой.

Если дом опустел —
Домом моим станешь ты.
Жизнь — о тебе мечты,
Ты — это жизни цель.

Круг очерчен огнём.
Выйдя из темноты,
Тихо садишься ты
Рядом со мною — в нём.

Прости, дорогая, я
К тебе долго шёл и устал…
Меня снова метила сталь
И новые гибли друзья…

Не ведома жалость путям.
Казалось — ну вот и ты!
Но отступали мечты
За горизонты — там…

Третий кончился год.
Мне до тебя — два шага.
Но вот — под снегом тропа,
И память подёрнул лёд…

Я говорил с тобой,
Девочка, сотни дней.
Я становился сильней
Общей с твоей судьбой.

Общая наша кровь.
В этой крови — весна.
И — на двоих одна —
Наша с тобой любовь…

Олег Верещагин

…В эту ночь я просыпался дважды. Оба раза — от холода, во второй раз было градусов сорок мороза, не меньше, и я пододвигал брёвна в костре по мере прогорания, а потом вновь забирался в спальник (со стороны экрана всё равно было холодновато, но не настолько, чтобы от этого просыпаться). Во второй раз прежде чем заснуть, я слышал отдалённый прерывистый рёв и довольно долго лежал, высвободив правую руку с револьвером.

В третий раз — окончательно — я проснулся уже когда небо стало белёсым, а в воздухе рассеялся призрачный утренний полусвет. Костёр догорал, но давал ещё достаточно тепла.

Не вылезая из мешка, я перекатился на бок. Вставать не хотелось, и я лежал, раздумывая, смогу ли до темноты добраться к тому месту, где видел дым, пока именно мысль о том, что темнеет сейчас — не успеешь подняться — не заставила зашевелиться активней.

Продукты у меня начинали подходить к концу. Оставался только «НЗ» из сушёного мяса и копчёной рыбы (и то и другое — коричневого цвета, совершенно одинаковой — полосками — формы и абсолютно неугрызаемое, но практически вечное в хранении), который я тащил аж с Карпат.

— Надеюсь, — сказал я, завязывая ремни унтов, — что свежее мясо мне уже не пригодится и к вечеру я буду у людей…

…Мороз держался. К одиннадцати я вышел на берег Псковского озера и удивлённо остановился.

Это было не озеро. В обе стороны насколько хватало глаз, а так же — прямо передо мной тянулось заснеженное поле. Но далеко впереди я различил серую полоску незамёрзшей воды. На озеро это не походило — скорей на морское побережье, и я решил, что вижу залив, врезавшийся тут в сушу на манер того, который рассёк Европу до Чехословакии из Средиземки. Или — до Словакии, если вспомнить то, что говорили мне те мальчишки и девчонки о распаде и этого государства.)