Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения

• Название: Счастливые привидения
• Автор: Дэвид Лоуренс
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-225-0

В наследие английского классика XX столетия Д. Г. Лоуренса (1885–1930), автора всемирно известных романов «Сыновья и любовники» и «Любовник леди Чаттерлей», входят и несколько стихотворных циклов, и путевые заметки, и более полусотни новелл, в которых в полной мере отразились все грани его яркого дарования. «Быть живым, быть живым человеком, быть цельным живым человеком — вот в чем суть». Он всегда и во всем был верен своему девизу. В данную книгу включены 13 ранее никогда не издававшихся в нашей стране рассказов этого блистательного мастера «малого жанра».

---

Нельзя сказать, чтобы ее совсем не мучило честолюбие. Блистать ей хотелось — не так, так иначе. Дома ее захваливали умные и «знатные» дядюшки. Но этого ей было мало.

Ее кактусы-в-горшках были по-своему хороши. Но даже она сама не ждала, что они совершат революцию в живописи. Возможно, она ярче засверкала бы в реальном мире с грязными небесами, чем в холодных и не дарящих удовлетворения эмпиреях Искусства.

Мы с ней «дружили» в неприкрашенном, суровом и единственно верном смысле этого слова. Я был нищ, но меня это не волновало. Ее тоже это не волновало. Зато меня волновал страстный образ, который, как мне казалось, был заключен в полумертвом теле жизни. Живая суть в мертвой оболочке. Я чувствовал ее. И хотел ее постичь, хотя бы только для себя.

Она об этом не знала. И все же чувствовала мою страсть к неодушевленным предметам. А так как сама была аристократкой в Королевстве Мертвой Натуры, равно как в кругу пэров Великобритании, то сохраняла мне преданность — сохраняла преданность из-за моей преданности Живой Сути, из-за живого тела, которое, как я воображал, находится в мертвом теле натюрморта.

Не то чтобы мы проводили много времени вместе. У меня не было денег. У нее не возникало желание познакомить меня с людьми из своего круга. Меня тоже не очень-то к ним тянуло. Иногда мы вместе обедали, иногда вместе ходили в театр, иногда вместе ездили за город в автомобиле, который не принадлежал ни ей, ни мне. Мы никогда не флиртовали и никогда не говорили о любви. Не думаю, чтобы ей этого хотелось, во всяком случае, не больше моего. Она рассчитывала выйти замуж за человека своего круга, да и слеплена Карлотта была не из того теста, как я понимал, чтобы выдержать уготованное мне будущее.

Теперь я вспоминаю, что когда мы были вместе, она обычно грустила. Наверное, думала о морях, по которым ей не суждено поплавать. Она, несомненно, была представительницей своего класса, и это было непреодолимо. Все же, по-моему, она ненавидела своих. Бывая с титулованными «остроумцами» из beau monde, она задирала носик, недовольно поджимала пухлые губки и сутулила широкие плечи под тяжестью скуки и раздражения. Под тяжестью скуки и раздражения, из-за отвращения к карьеристам, да и к самой карьерной лестнице тоже. Она ненавидела свой класс, и, тем не менее, в ее представлении он был священным и неприкосновенным. Даже разговаривая со мной, она не называла титулы своих друзей. Когда же я спрашивал: «Кто эти?…», и она отвечала: «Леди Нитсдейл. Лорд Стэйнз — старые друзья моей матери», то и вспыхивавшая в ней злость доказывала, что корона пэров впивалась ей в голову, как железное кольцо впивается в дерево.

Совсем по-другому, почтительно, она относилась к настоящим художникам; не знаю, насколько это было искренне, но уж точно никак не связано с условностями.

У нас с ней было общее и не совсем обычное понимание жизни: мы представляли, скажем так, нерожденное дитя жизни в полумертвом теле того, что мы называли жизнью, и из-за этого копили в себе безмолвную ненависть к обыкновенному миру с его косными законами. Мы были кем-то вроде двух солдат с секретной миссией во вражеской стране, тогда как вражеской страной для нас обоих были жизнь, народ. Но Карлотта ни за что не выдала бы себя.

Ей всегда хотелось знать, что я думаю, особенно о морали. Существующие нормы бесили ее, но своей позиции у нее не было. Поэтому она шла ко мне. Ей нужно было разобраться в своих чувствах. В этом проявлялась ее истинно британская натура. Я рассказывал ей о своих взглядах, но это были взгляды молодого парня, и, как правило, она злилась. Ей очень хотелось быть как все. Даже нарушала принятые нормы, лишь бы быть как все. Тем не менее, Карлотта постоянно приходила ко мне и спрашивала — спрашивала, полагаясь на меня в вопросах морали. Даже не соглашаясь со мной, она как будто успокаивалась. И опять приходила, чтобы узнать мое мнение. И опять не соглашалась.

Мы стали близки, но не в привычном смысле, а в абстрактном, и эта близость была глубокой, хотя и не подразумевала физическую связь. Наверно, я был единственным человеком на этом свете, с которым эта неугомонная душа чувствовала себя как дома, спокойно. Что же до меня, то я всегда воспринимал Карлотту как внутренне близкого мне человека, как человека одной со мной породы. Большинство людей мне чужие. Люди они или индюшки, все равно.

И все-таки Карлотта всегда поступала в согласии с правилами, установленными ее аристократическим окружением, даже когда что-то делала по-своему. И я это знал.

Перед самой войной она вышла замуж за лорда Латкилла. Ей исполнился двадцать один год. Мы не виделись вплоть до объявления войны, но сразу после этого объявления она и ее муж пригласили меня в ресторан на ланч. На лорде Латкилле была форма офицера Гвардии, он показался мне красивым, с отличной выправкой, этот человек словно верил, что жизнь всегда будет благосклонной к нему. Он был смуглый, с черными глазами и черными волосами, а когда заговорил, я услышал мелодичный и как будто робкий голос, почти женственный из-за замедленных нежных модуляций. Пожалуй, он был счастлив, и ему льстило то, что Карлотта стала его женой.

Со мной он обходился подчеркнуто внимательно, даже почтительно, потому что я был бедным и из другого мира, из мира несчастных чужаков. Я же позволял себе подтрунивать над ним и над Карлоттой, которую злила несколько назойливая учтивость мужа.

Но и она пребывала в приподнятом настроении. Помнится, она сказала:

— Нам нужна война, вы согласны? Вы согласны, что мужчинам требуются битвы, чтобы придать жизни рыцарское благородство и воинский блеск?

А я, помнится, ответил:

— Может быть, нам и требуются битвы, но сам я не из воинов.

Дело было в августе, и мы еще могли рассуждать беспечно.

— А из кого? — тотчас переспросила Карлотта.

— Не знаю, сам по себе, наверно, — с усмешкой произнес я. В присутствии лорда Латкилла я чувствовал себя одиноким санкюлотом, хотя он старался не выпячивать свое происхождение и быть внимательным ко мне, но в то же время от него неуловимо веяло самодовольством и непрошибаемой уверенностью в себе. А я не был тем непробиваемым кувшином, что повадился по воду ходить.

Однако я не смел обвинить его в высокомерии, которого у меня самого было гораздо больше. Ему хотелось оставить авансцену за мной, пусть даже я был бы там с Карлоттой. Он так во многом был уверен, как черепаха — в своем отполированном панцире, отражающем вечность. И все же со мной ему пришлось нелегко.

— Вы из Дербишира? — спросил я, заглядывая ему в глаза. — Я тоже! Родился в Дербишире.

Ласково, но с некоторой неловкостью, он поинтересовался, не изменяя привычной вежливости, где именно. Я захватил его врасплох. Во взгляде устремленных на меня черных глаз появился страх. В самой серединке возникла пустота, словно он предчувствовал дурное. В обстоятельствах он не сомневался, зато сомневался в человеке, оказавшемся в этих обстоятельствах. В себе! В себе! Он почувствовал себя привидением.

Я знал, что он увидел во мне нечто грубое, но реальное, и увидел себя как своего рода совершенство, но вырванным из реальных обстоятельств.

Даже любовь к Карлотте, их женитьба воспринимались им как нечто нереальное. Это можно было определить по тому, как он медлил, прежде чем заговорить. И еще по пустому взгляду, почти сумасшедшему взгляду черных глаз, а также по тихому меланхоличному голосу.

Мне стало понятно, почему она околдована им. Но помоги ему Господь, если обстоятельства обернутся против него!

Через неделю ей вновь понадобилось встретиться со мной, чтобы поговорить о нем. Она пригласила меня в оперу. У нее была своя ложа, и мы сидели в ней одни, а печально известная леди Перт занимала третью ложу от нас. Похоже, Карлотта в очередной раз бросала вызов обществу, ведь ее муж в это время находился во Франции. Но она всего лишь хотела поговорить со мной.

Итак, Карлотта сидела впереди, немного наклонившись, и разговаривала со мной, не поворачивая головы. Всем тотчас стало ясно, что между нами liaison[49], правда, неясно, насколько dangereuse[50]. Ведь мы были на глазах всего мира — во всяком случае, ее мира — и она разговаривала со мной, не поворачивая головы, торопливо, но твердо выговаривая слова.

— Что ты думаешь о Люке?

Карлотта пытливо смотрела на меня глазами цвета морской волны.

— Он невероятно очарователен, — сказал я, не в силах забыть о множестве лиц в зале.

— Да, это так! — отозвалась она скучным гулким голосом, каким обычно говорила о серьезных вещах, голосом, звучавшим, словно металлический перезвон со странными далеко расходящимися вибрациями. — Думаешь, он будет счастлив?

— Будет счастлив?! — воскликнул я. — Что значит «будет»? Ты о чем?

— Со мной, — сказала она, коротко хихикнув, словно школьница, и глядя на меня робко, озорно и со страхом.