Одри Дивон - По ту сторону лета

• Название: По ту сторону лета
• Автор: Одри Дивон
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01918-8

Эжени Марс далеко за пятьдесят. Однажды, когда ей уступают место в автобусе, она понимает, что жизнь клонится к закату, а впереди — только одиночество и угасание. Муж ушел к молодой женщине, дочь-студентка изводит бесконечными придирками и насмешками. Как-то раз, обедая в ресторане с двумя подругами-занудами, она замечает юного официанта: его легкая танцующая походка завораживает ее.

---

Схватил меня за плечи, с силой вцепившись в них. Я прикрыла глаза, готовясь к тому, что сейчас он начнет меня трясти. Но Жорж не был воякой — нет, решительно не был. Похоже, он сам не верил в свой боевой задор. Вяло разжав руки, он выпустил меня. В конечном итоге он всегда опускал руки. Проведя ладонью по лбу, он смахнул несколько выступивших бисеринок пота. Когда он снова заговорил, его голос звучал жалобно.

— Послушай, Эжени, что все-таки это значит? Объясни мне, пожалуйста.

— На сколько лет моложе тебя Изабель? На двадцать? Или на тридцать? — с невинным видом спросила я.

— Это совсем другое дело, — сухо бросил он. — Я ей не плачу. — Его тон снова начал повышаться.

— Ну разумеется. Не прямо.

Он вдруг вскочил и повернул ко мне оскорбленное лицо.

— Кажется, ты только что назвала ее шлюхой?

— Нет. Жизнь не так проста, Жорж. Насколько все было бы легче, если бы люди делились на хороших и плохих. На шлюх и клиентов.

Он смотрел на меня с удивлением. Мы давно не разговаривали, а если и разговаривали, то обменивались лишь привычными банальностями. В наших беседах не было места голой правде. Он уселся напротив меня и понимающе потряс головой.

— Я понял, Эжени. Теперь я все понял. Но ты бы хоть не выставлялась напоказ! Это пошатнет душевное равновесие Эрмины.

Тут я от души рассмеялась:

— Если дело только в этом, то успокойся. Никакой опасности нет. О том, что такое душевное равновесие, ей неизвестно. Можно сказать, что в этом отношении мы с тобой проделали прекрасную работу.

— Что могли, то и сделали.

Вошла Бетти с подносом: очень крепкий кофе, никакой сахарницы и маленький сливочник. «Это вам, месье». Нежно улыбнулась моему бывшему мужу и подала ему его чашку. Затем принесла мой зеленый чай. Она воспроизводила ритуальные жесты докризисной эпохи. Я подозревала, что она разыгрывает эту сцену с целью пробудить в нас ностальгию по былым временам, как обычно делают дети разведенных родителей, продолжающиеся надеяться, что в один прекрасный день мама с папой снова станут жить вместе. Бетти наши детские глупости порядком наскучили.

— У меня больше нет денег, ты в курсе? — спросил он. — Подруги тебе, наверное, говорили. У меня ничего не осталось. Даже на твои алименты.

Я пожала плечами. Честно говоря, я, как ни старалась, не могла заставить себя всерьез интересоваться подобными вещами. Слова казались мне лишенными смысла. Разумеется, я понимала, что от них зависит мое будущее. Но это не мешало мне находить их надоедливыми. Чего я точно не хотела, так это скучной череды спокойных лет без вкуса и запаха. Чего мне не требовалось, так это гарантии того, что до самой смерти я обречена без конца повторять одни и те же жесты и поступки.

«Эжени, это еще не все. Твоя дочь рассказала мне о чеке. Эти деньги — твое наследство. Все, что у тебя есть. У тебя просто нет средств на безумства. Что ты станешь делать, когда этот парень уйдет? А он уйдет, не сомневайся». Я потрясла головой. К чему столько вопросов? Я почувствовала приближение мигрени. Говорить совсем расхотелось. Жорж смотрел на меня с выражением бесконечной печали. «Нет, нет, нет», — как заведенный, твердил он, покачивая головой, но я уже перестала понимать, о чем он. У него хватало поводов для недовольства: он обеднел, он готовился стать отцом, да еще я не желала его слушать. И все же, глядя на этого большого усталого мишку с замутненным глубокой грустью взором, я снова поймала себя на желании взять его на руки и спеть ему тихим голосом: «У собачки боли´, у кошки боли´, а у мальчика пройди…»

«Я столько всего в жизни упустил», — вздохнул он. И посмотрел на меня так, словно ждал, что эти его слова доставят мне удовольствие. Мне было его жалко, но в то же время из головы не шел вопрос: как я могла столько лет прожить с таким слабым человеком, даже не отдавая в том себе отчета. Догадайся я раньше, что ему нужна поддержка, глядишь, и помогла бы…

Не волнуйся, Эжени, он горюет исключительно о собственной судьбе. Они все этим грешат — мужчины, бросающие своих стареющих жен. Поначалу они думают, что вытянули выигрышный билет, но потом, при первых признаках бурь и гроз, вдруг вспоминают, что раньше им в общем-то было не так уж плохо. Оставь его, иди вперед. Сама жизнь мстит за тебя. Позволь себе хоть раз быть плохой и наслаждайся местью.

17

Это случилось ровно неделю спустя после убийства Джона Фитцджеральда Кеннеди. Мне было 13 лет, и оба события навсегда остались тесно связанными в моем сознании — вспомнишь одно, на память немедленно приходит второе, — словно два неопровержимых доказательства того, что наш мир трещит по швам. Итак, 29 ноября 1963 года я сидела за письменным столом, который отец поставил у меня в комнате, и делала уроки по французскому, заданные на дом мадам Теофиль. Я очень старалась, чтобы буквы из-под кончика моего пера выходили красивыми, потому что наша учительница придавала огромное значение каллиграфии. «Образованного человека узнают по почерку», — вещала она, скорее всего, так и не дожившая до информационной революции, не оставившей от ее теории камня на камне. Мама чистила на кухне овощи, одновременно слушая по радио мыльную оперу. Кое-какие реплики персонажей долетали и до меня, и я щурила глаза, пытаясь не отвлекаться, — по опыту я знала, что просить ее сделать звук потише бесполезно. Да я бы и не осмелилась на подобную дерзость.

Рядом с моим столом стоял очень старый книжный шкаф с застекленными дверцами, битком набитый кучей безделушек. Первым я услышала странный перестук — как будто одновременно запрыгали тысячи маленьких шариков. Как интересно, подумала я, и подошла к шкафу, чтобы понять, откуда идет звук. Мгновением позже древний каркас треснул, и шкаф обрушился на меня со всем своим содержимым. Стеклянные дверцы при падении разбились. Я лежала, скрючившись, щекой прижавшись к полу. Из груды дерева, стекла и плоти выглядывала только голова. Один осколок впился мне в плечо, так что я не могла даже пошевелиться, чтобы он не вошел еще глубже. Кроме того, мне рассекло бровь, и я, косясь правым глазом, видела стекающую по лицу струйку крови.

Мать прибежала на шум с овощным ножом в руке. Увидев меня, она пронзительно закричала. Это был полновесный, плотный, густой крик, он облетел комнату, протаранил стены и проник к соседям, он пробивал насквозь тела и накрывал собой пейзаж, пока не ушел в почву, достигнув центра Земли, которая в тот миг, думаю, содрогнулась. Если я закрою глаза и постараюсь сосредоточиться, то еще смогу снова услышать его леденящие кровь отголоски, — впрочем, я никогда этого не делаю — слишком страшно. И что же потом сделала моя мать? Бегом вернулась на кухню, хлопнула дверью и открутила громкость радио на полную катушку. Ну а потом? А потом — ничего. Я так и валялась на полу, и лужа у меня под щекой становилась все больше. Больно мне не было — я вообще ничего не чувствовала, но все-таки заплакала и принялась звать: «Мама, мама, мама, мама», но это слово ничем не могло мне помочь, на том конце провода никого не было, и минуты одна за другой утекали в пустоту. Над головой у меня кружила муха. Так продолжалось, пока не явился наш нижний сосед Шарль Пайтон. В тот день он из-за гриппа не пошел на работу и услышал со своего этажа мамин крик. Дверь в нашу квартиру оказалась открыта, и, по всей вероятности, этим двум случайностям — гриппу и незапертой двери — я и обязана своим спасением. А мать? Что — мать? Она и палец о палец не ударила. Я выкарабкалась, хотя долго потом ходила в ортопедическом воротнике и мучилась от болей в шее. Также на память о происшествии мне остались два шва, которые, если присмотреться, еще и сегодня видны у меня на лопатке, — две строчки из истории моего детства, написанные непосредственно на коже.

Вечером, вернувшись с работы, отец зашел ко мне в комнату, не выпуская из рук кожаного портфеля. Он присел ко мне на кровать и, не глядя в глаза, объяснил, что мать не виновата в том, что помощь подоспела так поздно. Она все равно ничего не смогла бы сделать, потому что давно больна. У нее в организме не хватает кальция, и его дефицит вызывает системные сбои, в результате которых она с разной остротой реагирует на телесную и душевную боль, а иногда не реагирует на нее вовсе, переживая нечто вроде паралича. Он придумал это рациональное объяснение в надежде, что оно поможет мне смириться с мыслью, что родная мать бросила меня истекать кровью на полу. Отец нес эту ахинею голосом, лишенным интонаций, торопясь поскорее покончить с чувством вины, которое был вынужден делить с матерью. Она была виновата в том, что ничего не сделала, он — в том, что ее покрывал. Больше мы этот эпизод не обсуждали.

В тот вечер по телевизору Америка оплакивала свою жизнь, в которой больше ничего не будет, как раньше. Женщины рыдали по убитому президенту. «Все потому, что он был красавчиком», — прошипел отец. Я тоже считала их скорбь идиотизмом. Я сидела между родителями на нашей продавленной софе, точь-в-точь как в другие вечера, и сознавала, что у нас тоже ничего не будет как раньше. Пусть мать, как обычно, сидела и что-то шила, изредка поднимая голову к экрану, пусть отец привычно критиковал все, что не было французским. Я не плакала, потому что поняла: будущему доверять нельзя. То, чего боишься больше всего на свете, может произойти буквально в следующий миг.