Генри Джеймс - Послы

• Название: Послы
• Автор: Генри Джеймс
• Издательство: Наука, Ладомир
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-86218-295-0

Американский писатель Генри Джеймс (1843–1916) — крупнейшая фигура в литературе западного мира, один из новаторов, давших направление психологической прозе XX столетия.

Роман «Послы» (1903), который Джеймс считал своим главным творческим свершением, выходит на русском языке впервые. Читателям предстоит увлекательное путешествие в мир человеческих страстей, запутанных ситуаций, глубоких переживаний. Вместе с главным героем мы побродим по улицам туманного Лондона, погуляем по бульварам сияющего Парижа. Автор с помощью своих героев раскроет много тайн, главная из которых — тайна человеческой души.

Издание подготовили М. А. Шерешевская, А. М. Зверев.

---

— Во всяком случае, — добавил Уэймарш, — она сюда едет.

Для той уймы сведений, которые нужно было утрясти в мозгу Стрезера, они, можно сказать, быстро выстроились в тесный ряд. Он сразу сообразил, что произошло и что скорее всего еще грядет. Возможно, именно эта свобода в оценке событий и вызвала у него вспышку веселого настроения.

— И она едет сюда разделаться со мной?

— Она едет поговорить с вами по душам. Она очень расположена к вам, и я всем сердцем надеюсь, вы ответите ей тем же.

Уэймарш высказал это тоном серьезного наставления, и, глядя на него, Стрезер понимал: нужно — хотя бы жестом — выказать вид человека, принимающего подарок. Подарком этим была возможность, которую, как льстил себе Уэймарш, ему удалось внушить Стрезеру, хотя тот, увы, не сумел в полной мере ее использовать; теперь он преподносил ее своему заблудшему другу на серебряном чайном подносе, преподносил пусть чуть панибратски, но достаточно деликатно — без гнетущей помпы; Стрезеру оставалось лишь кланяться, улыбаться и благодарить, принимать, пользоваться и благословлять руку дающего. И при этом его не просили — как благородно! — поступаться собственным достоинством. Неудивительно, что адвокат из Милроза цвел в этой теплой атмосфере самоочищения. На какую-то секунду Стрезеру показалось, будто Сара и в самом деле уже прохаживается перед гостиницей. Уж не стоит ли она у porte-cochère в ожидании, когда ее друг — в меру своих способностей — проторит ей путь? Стрезер встретит ее с распростертыми объятиями — и все будет к лучшему в этом лучшем из миров. Никогда он еще не видел так ясно, чего от него ждут, как теперь, в свете уэймаршевских подходов, видел, чего ждет от него миссис Ньюсем. Уэймаршу ее требования передала Сара, Саре — сама ее матушка, так что в цепочке, по которой они дошли до Стрезера, не было разрывов.

— Случилось что-то чрезвычайное? — спросил Стрезер после минутной паузы. — Почему она вдруг решилась? Непредвиденные известия из дома?

Уэймарш — так, по крайней мере, ему показалось — взглянул на него жестче обыкновенного.

— Непредвиденные? — Уэймарш заколебался, но тут же проявил обычную твердость: — Мы покидаем Париж.

— Покидаете? Так внезапно?

Уэймарш был иного мнения:

— Вовсе не так уж внезапно. Впрочем, цель визита миссис Покок — объяснить, что никакой внезапности тут нет.

Стрезер не знал, есть ли у него хоть один козырь или иная карта, которая могла бы сойти за таковой, но все равно сейчас им — впервые в жизни — владело такое чувство, будто он побеждает в этой игре. Интересно, подумалось ему, не так ли чувствует себя — вот забавно! — прожженный нахал?

— Я с огромным удовольствием, уверяю вас, выслушаю любые объяснения. И буду очень рад принять Сару.

Мрачное сияние в глазах его приятеля стало сумрачней, но Стрезера поразило иное — как мгновенно оно вновь угасло. Оно было неотделимо от прежнего сознания милрозского адвоката и теперь, как, возможно, выразился бы Стрезер, утопало в цветах. И ему было жаль, право, жаль этого так хорошо знакомого, милого сердцу мрачного сияния! Что-то прямое и простодушное, что-то тяжелое и порожнее ушло вместе с ним, что-то, отличавшее для него его друга. Уэймарш не был бы его другом без этого нет-нет да разгоравшегося священного гнева, без права на священный гнев — неоценимо важных для Стрезера как повод для милосердия, — которые тот рядом с миссис Покок, видимо, утратил. Стрезеру вспомнилось, как в самом начале их пребывания в Париже, У эймарш на этом самом месте заявил ему серьезно и непреклонно свое зловещее: «Бросьте это!» — и, вспомнив, ощутил, что вот-вот выплеснет на него нечто такое же.

Уэймарш отменно проводил время — факт, который не укладывался у Стрезера в голове, — проводил здесь, в Париже, в обстановке, которую менее всего одобрял; и это ставило его в ложное положение, из которого не было выхода — по крайней мере, в благородной манере. Впрочем, то же самое происходило со всеми — Стрезер не был исключением, — а потому вместо того, чтобы держать ответ по существу, Уэймарш направил свои усилия на разъяснения:

— Нет, я не еду прямо в Соединенные Штаты. Мистер и миссис Покок, как и Мэмми, собираются, прежде чем вернуться домой, еще куда-нибудь прокатиться, и мы уже несколько дней обговариваем совместное путешествие. Мы решили объединиться, а затем, в конце следующего месяца, все вместе плыть домой. Ну а завтра мы отбываем в Швейцарию. Миссис Покок соскучилась по природе. Здесь ее явно недостает.

Он держался по-своему превосходно: ничего не утаивал, во всем признавался и разве только предоставлял приятелю дополнять некоторые отсутствующие связи.

— Что, в телеграмме миссис Ньюсем содержится указание дочери: «Бросьте это»?

Такой вопрос явно задел Уэймарша, и он постарался ответить как можно благороднее:

— Я ничего не знаю о телеграммах миссис Ньюсем.

Глаза их встретились, сверля друг друга, и за несколько мгновений между ними произошло много больше, чем мог вместить такой краткий срок. Произошло следующее: взгляд Стрезера, который он вперил в своего друга, утверждал, что не верит ему, а отсюда проистекало и все остальное. Да, Уэймарш, несомненно, знал, что было в телеграммах миссис Ньюсем, — иначе зачем бы этим двоим обедать вместе у Биньона? Этим двоим! Стрезеру почти казалось, что не Саре, а миссис Ньюсем его друг давал там обед, и в результате был уверен, что она, пожалуй, не только знала, но скорее всего поддерживала и благословляла их действия. Перед его мысленным взором пронеслись телеграммы, запросы, ответы, условные знаки, и он ясно представил себе, на какие траты эта оставшаяся в Вулете леди в своем возбужденном состоянии готова была пойти. Не менее живо всплывало в его памяти, во сколько обходились ей подобные взрывы, которые за долгое их знакомство он много раз наблюдал. А она, совершенно очевидно, была сейчас возбуждена, и Уэймарш, воображавший, что стоит на собственных ногах, лишь плыл в созданной ею атмосфере. Само упоминание о данном ему поручении говорило Стрезеру о ее направляющей руке, которую он к этому времени достаточно хорошо чувствовал, и ничто не снимало необходимости принимать это во внимание.

— Вы не знаете, — спросил он, — не получила ли Сара из дома указаний поинтересоваться, не захочу ли я также поехать в Швейцарию?

— Я совершенно не в курсе ее личных дел, — отвечал Уэймарш, — хотя полагаю, Сара следует принципам, которые я высоко уважаю.

Это прозвучало весьма решительно, но в той же манере — так, словно, произнося подобные утверждения, адвокат из Милроза несколько досадовал на себя. Стрезер же все больше и больше чувствовал — Уэймарш знал, и во всех подробностях, то, что на словах отрицал, и в наказание за это уже вторично обрек себя на заведомую ложь. В более фальшивое положение — для данного человека — карающий ум себя поставить не мог! И кончил он тем, что с трудом выдавил из себя фразу, которой месяца три назад непременно бы поперхнулся:

— Миссис Покок, наверное, сама с готовностью ответит на любые поставленные вопросы. Только, — продолжал он, — только… — И запнулся.

— Что «только»? Только не задавайте их чересчур много?

Уэймарш принял непроницаемый вид, но слово уже вылетело, и — тут уж он ничего не мог поделать! — залился краской.

— Только не делайте ничего такого, о чем потом пожалеете.

Он смягчает удар от чего-то другого, подумал Стрезер, что вертится на языке; в этом был шажок к откровенности, а, следовательно, голос искренности. Уэймарш снизошел до просительной ноты, и для нашего друга это мгновенно все изменило и возродило. Их вновь связали отношения, какие были в то первое утро в салоне Сары, когда ее навестила мадам де Вионе; и в итоге прежнее доброе чувство охватило обоих. Только теперь тот отклик, который Уэймарш тогда считал само собой разумеющимся, удвоился, удесятерился. И это вылилось наружу, когда адвокат из Милроза вдруг сказал:

— Мне ведь нет нужды заверять вас, что я надеюсь, вы тоже поедете с нами.

И эти его экивоки и чаяния тотчас обернулись в сознании Стрезера выражением трогательной простоты.

Он похлопал приятеля по плечу и, поблагодарив его, обошел молчанием вопрос о совместной поездке с Пококами; он выразил удовольствие, что видит Уэймарша полным сил и вполне независимым, и тут же стал прощаться.

— Мы, разумеется, до нашего отъезда еще увидимся с вами, а пока я крайне признателен вам за то, что вы с таким тактом меня обо всем предупредили. Я погуляю здесь во дворике — милом дворике, который каждый из нас исходил вдоль и поперек, мысленно проходя через наши полеты и падения, наши колебания и порывы. Я никуда отсюда не уйду и буду с нетерпением и волнением — пожалуйста, передайте ей это — ждать Сару, пока она не соизволит сюда пожаловать. Можете без боязни оставить меня с нею один на один, — рассмеялся он. — Уверяю вас: я не обижу ее. И не думаю, что она обидит меня. Я достиг того состояния, когда убытки уже сняты со счетов. К тому же это вряд ли вас беспокоит, — нет, нет, не надо объяснений! С нами, право, все хорошо так, как есть: и в этом путешествии мы оба достигли успеха — каждый в той степени, какая была ему уготована. То, чем мы были, нас не устраивало, и нам удалось, принимая во внимание все обстоятельства, превозмочь себя очень быстро. Надеюсь, вы получите бездну удовольствия.