Гелена Мнишек - Майорат Михоровский

• Название: Майорат Михоровский
• Автор: Гелена Мнишек
• Жанр: Исторические любовные романы

Роман «Майорат Михоровский» является продолжением книги «Прокаженная».

---

Деньги отомстили наконец. Мертвый дракон — золото — скалит клыки и дико хохочет. И хохот этот доносится отовсюду: куда ни повернись, в мозг врывается зловещий рев:

— Работа, работа, работа! Только работа и осталась — тяжелая, унылая, неизбежная… Золото ускользнуло из холеных ладоней и мстит теперь…

Первый укол боли Богдан почувствовал в казино, когда крупье смел своей лопаточкой его последние деньги. Словно невидимая рука нанесла сильный удар в грудь — но в тот миг Богдан еще не понял, что произошло, и отделался веселыми шутками.

Лишь теперь он в полной мере оценил трагизм происшедшего.

И будущее лежит перед ним, как на ладони. Но Богдан не поддастся несчастьям, не опустит руки. В прихлебателях майората жить не будет. Возьмет жизнь за рога и будет бороться до последнего.

Возможно, он и победит гидру грядущей нужды и к нему придет достаток — или когти гидры станут хотя бы не столь острыми и мучительными. Как бы там ни было, придется научиться во многом отказывать себе Богдан шагал в клубах редеющего тумана, привыкая к грядущей неизбежности.

Он вошел в лес. Шум невидимых во мраке вершин казался громким дыханием неизбежности, овладевшей его душой, печальным прощанием с навсегда покинутой роскошью, отдаленным, но грозным гулом всемогущего золота, столь презираемого раньше Богданом…

Михоровский, чью одежду увлажнили туманы и роса, озябший телом и душой, споткнулся о корень и растянулся на земле. Но не встал — всем телом прильнул к толстому ковру влажного мха, обнял ствол дерева и заплакал. Из груди вырвались незнакомые прежде звуки — плач по утраченному навсегда блеску великосветской жизни, плач по роскоши и беззаботности бытия…

Рыданья юноши сливались с шумом ночного леса, но звучали в нем диссонансом. Белесые туманы, уползая с полей под натиском лунного света, плыли в лес, стелились меж деревьев, словно пуховым занавесом укутывая содрогавшегося в рыданиях Богдана.

…Часа в два ночи в кабинет майората на цыпочках вошел Юр. Лицо у него было встревоженным.

— Что там? — спросил майорат. Ловчий шепотом доложил:

— Рамзес прибежал один, взмыленный; весь в грязи.

Последовала долгая пауза.

— С какой стороны он прискакал?

— Неизвестно. Его обнаружили у двери в конюшню.

— Хорошо, иди.

Майорат бодрствовал до утра. Порой он вскакивал, словно собираясь броситься на помощь, и тут же садился:

— Куда идти? Где его искать? Где он может быть?

Вальдемар был бессилен что-либо предпринять.

XXIV

Давно уже рассвело.

Богдан Михоровский, выбравшись из леса, шагал полями, по колено утопая в высокой росной траве, шагал туда, где гигантским валом белела стена тумана — мгла, изгнанная рассветом, собралась над рекой, словно ища спасения у темной воды. Взошло золотое солнце, озаряя окрестности, всей мощью своего светлого сияния обрушилось на туман, взрыхлило его кудрявый шелк, но сразу победить смогло. В солнечных лучах туман выглядел еще горделивее, пышными, прекрасными волнами вздымался; небу, и клубы его напоминали неисчислимые стаи лебедей. Богдан застыл, очарованный этой картиной, пошел возле реки, любуясь причудливыми фигурам которые создавал туман. Богдан был весел и уверен в себе Ночные бредовые видения, тревоги и печали исчезли, как мгла над полями, изгнанная восходом солнца. Богдан ощутил волю к жизни, страсть к схватке с препятствиями. Пессимизм и апатия улетучили вновь родилась надежда, радостные мечты переполняли душу Богдана. Он напомнил себе, что был и остается Михоровским, родовитым паном, он может погибнуть борьбе с суровой жизнью, но бедность и нужда одолеть его не могут, ибо лишены на это права. Он будет спасен. Будет работать. Разве это так страшно?!

Работа, ночью представлявшаяся чем-то невероятно унылым, теперь выглядела веселым занятием, совершенно обычным делом, каким без всякого страха и отвращения занимается большая часть живущих на этой земле людей.

«И для меня она станет средством вернуться к прежней прекрасной жизни, — грезил юноша. — Поможет вернуть утраченное, я вновь стану богатым…»

Богдан гордился своей силой. Знал теперь совершенно точно, что не поддастся невзгодам. Будет получать жалованье и со временем вернет майорату все, что тот на него потратил. Воображение юноши рождало пылкие фантазии, все новые идеи, рисовало сладостные картины будущих изменений. Вот Виктор проматывает Черчин, мать остается в нужде — и тут появляется он, Богдан, отринутый и проклятый родными, чтобы стать для них избавителем. Он выкупает черчинские земли, становится хорошим хозяином, подобно майорату, всеми признанный, всеми уважаемый… Он непременно будет миллионером.

Глаза Михоровского пылали, он ничего не замечал вокруг, уносимый крыльями мечтаний.

И тут дорогу ему преградила высокая изгородь, защищавшая поля от диких обитателей леса. Богдан остановился, не зная, что предпринять. Преграда была непреодолимой — высокие плахи были сколочены надежно, без малейшего просвета.

Что делать?

Богдан задумался. Загон был огромным, и слишком далеко пришлось бы идти до ворот — да они и заперты в эту пору. У Богдана не было ни рожка, ни свистка, чтобы вызвать ловчего, всегда дежурившего в домике на краю загона. Юноша крикнул раз, другой, но его крик, поглощенный туманом, прозвучал тихо, по-детски.

Гнев и нетерпение охватили Богдана. Он слышал доносившееся из-за забора фырканье оленей и пронзительное всхрапывание лосей. Необузданная ярость вдруг вспыхнула в нем, он принялся молотить кулаками по толстенным плахам и звать, склько хватило голоса:

— Эгей! Оглохли вы там, что ли? Гей, вы, я здесь!

Но ответа не было. Лишь шумели водные струи там, где река омывала далеко, выдвинутый в нее край изгороди, да протяжно кричали олени.

Богдан злился. Прохаживался вдоль забора то вправо, то влево, как лис в ловушке, ища хотя бы щелочку, чтобы вскарабкаться наверх. Сначала он сгоряча решил вброд дойти по воде до того места, где кончается изгородь, — но тут же вспомнил, что берег крут, к тому же загон со стороны реки огражден высокой железной решеткой с заостренными концами.

Оставался единственный выход — брести две версты до ворот. Но сдаваться Богдан не хотел. Изгородь вдруг показалась ему символом житейских печалей, так взволновавших ночью — и зримо вставших вдруг пред ним в облике высоченного забора. Слепая злость овладела Михоровским.

Он стал шарить по карманам в поисках складного ножа. Нашел. Лицо его прояснилось: он сумеет сделать по-своему!

И принялся ковырять ножом плахи, но дело шло туго, твердое дерево с трудом поддавалось маленькому острию. Но мелкие щепки и стружки все же усыпали землю, дыра в плахе медленно увеличивалась.

Богдан работал с азартом, пот заливал ему лицо, руки немели, но он не сдавался. Порой останавливался, тяжело переводя дух, — и вновь бросался на изгородь, как на лютого врага, словно речь шла о жизни и смерти. Совершенно выбившись из сил, он бросил нож на землю:

— Чтоб тебя черти взяли! Довольно! Может, придет кто-нибудь…

И тяжело опустился на траву. Однако злость вскоре вернулась с удвоенной силой, жажда победы охватила юношу, и он вскочил, подобрал нож, и снова принял за дело.

Через пару часов, когда солнце взошло уже высок Богдан отбросил нож и выпрямился с торжествующ улыбкой: в плахе одна над другой зияли несколько дырсловно ступеньки. Ноги свободно прошли бы в них.

Богдан удовлетворенно взглянул на результаты своего труда, но понял, что работа еще не окончена. Решив немного передохнуть, он уселся на траву и осмотр ладони.

Туман растаял совершенно, воздух в солнечных лучах приобрел чистый сапфировый оттенок. Густые кроны деревьев в парке на том берегу реки отбрасывали воду длинные тени. По синей водной глади скользят маленькие омутки, словно чародейские кольца русалок;

Богдан смотрел на ласточек, носившихся над водой, на ее сверкающую гладь. По реке проплыла красавица чомга с длинной, изящно выгнутой шеей с паричком на голове. Богдан любовался ею, моля в душе, что птица подплыла ближе.

Сон охватывал его усталое тело, руки и ноги цепенели. Богдан растянулся на траве, смежив веки, еще миг, и уснул бы — но жажда действия, стремление победе вновь овладели им. Он вскочил, потянулся так что хрустнули суставы, широко зевнул:

— Вот черт, оказаться бы в постели…

Он представил себе уютную спальню, удобную постель — но это зрелище лишь отрезвило юношу.

Богдан бросился к изгороди, пытаясь вскарабкаться, но руки скользили по гладкому дереву — проделанны: им дыр не хватало, чтобы взобраться наверх.

Но отступать нельзя!

После недолгого раздумья он сорвал с себя куртку из толстого сукна, пиджак, жилет и подтяжки. Куртку вновь надел на рубашку, привязал рукавом пиджак к жилету, скрутил их в подобие веревки, из подтяжек сделал петлю. Сунув ногу в верхнюю дыру, цепляясь одной рукой, второй попытался забросить импровизированный аркан на толстый сук, нависавший над; изгородью. Несколько раз ему это не удавалось, он вспотел, утомился, но не уступал, ругаясь сквозь зубы. Глаза его сверкали, он метался, как безумный. Срывался наземь, вновь карабкался, бросал петлю вслепую, с яростным азартом. Наконец петля угодила на сук, затянулась, импровизированный канат вырвался из рук Богдана повис. Юноша радостно вскрикнул, соскочил вниз и принялся растирать натруженные ладони. И смотрел на содеяное, как будто это небывалый в истории человечества подвиг. Не помня себя от счастья, взлетел по вырезанным «ступенькам», обеими руками схватился за веревку, затянув петлю. Теперь все шло гладко. Богдан подтягивался на руках, упираясь ногами в забор, лез пес выше и выше, гордый, уверенный в себе.