Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке

• Название: Портрет в сандаловой рамке
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

Романтическая история с напряженным сюжетом, действие которой развивается в двух пересекающихся пластах — в современности и в 1944 году. Загадка мистической тайны переплетается с интригами фашистской разведки, а к современной женщине приходят воспоминания прежнего воплощения. И, конечно, любовь…

Приехавшая в Брюссель художница Верочка видит на развалах «блошиного рынка» портрет молодой женщины, сделанный в 1944 году знаменитым фотографом. Тогда на свете не было даже ее мамы, но с портрета смотрят глаза Веры и ее лицо улыбается новому веку. Вера начинает расследование и попадает к странной гадалке, которая открывает ей истинное предназначение: она — Странница — человек, проходящий цепь реинкарнаций. Художницу начинают преследовать эпизоды, явно относящиеся к ее прошлому воплощению, когда она — Анна Грас — дочь профессора словесности в Брюссельском Университете и еврейки становится возлюбленной фотографа Мишеля Тиссо. Это он фотографирует возлюбленную, мечтая о будущем. Но идет 1944 год, в Бельгии хозяйничают фашисты. К паре влюбленных приходят тяжелые испытания. Выясняется, что Мишель — советский разведчик, давно работающий в фашистском тылу. Узнав о его связи с Анной, руководство приказывает Мишелю убрать девушку. Но он продумывает иной ход. Однако и резидент советской разведки, не доверяя Мишелю, устраивает ловушку. Анна и Мишель погибают…

Верочка встречает в Брюсселе странного русского, который явно следит за ней. Это человек, ведущий расследование старого военного эпизода, виновным в котором признали его деда — резидента советской разведки в Брюсселе. Шаг за шагом, не доверяя своим видениям и все больше погружаясь в былое, они вместе восстанавливают запутанную историю Мишеля и Анны, в финале уже не сомневаясь, что их свела судьба снова — в ином, окрашенном отсветом былой любви, воплощении..

---

— А какой страстный! Способен ради своей Марго на всяческие безумства. Вчера решил выжечь солнечным лучом через лупу мои инициалы прямо у себя на запястье. Сидел на веранде и жег, стиснув зубы от боли, пока его туристы кемарили после обеда. «М и В». … Утром руку раздуло, перевязку в медпункте делали и укол от столбняка. Вот такой романтик.

….Я притихла, скрывая разыгравшуюся зависть, ранее посещавшую чрезвычайно редко. Ведь противно же сознавать, что и мои инициалы «В и М» — Вера Михайлова. Но почему-то в мою честь никто не жег руки, не высекал камни и даже не корябал стену в подъезде. Разве не завидно? Хоть чуточку? А когда он внизу стоял — загорелый, светловолосый и руками махал, как пловец, предварительно поднося их к губам — посылал воздушные поцелуи, так и хотелось вскочить и послать поцелуй в ответ…. Рассмотреть мне его толком не удалось, но впечатление осталось волнующее. Наверно потому, что в те дни я особенно много думала о всяческих амурных историях.

Вы же представляет себе обстановку курорта? Народ целовался за каждой елкой, насыщенность воздуха страстными флюидами была такая, что стоило бы надевать респиратор, чтобы не заразиться. Я не предохранялась и словила вирус. Вирус чужой страсти. Надо сказать тренер Аслан, великолепный экземпляр жиголо, так профессионально и мощно обжимал меня, показывая правильную стойку на лыжах, что я даже размечталась по поводу его мужественной персоны. Но Аслан, как назло, утратил интерес к финансово скромной и не способной на безумства ученице. Я видела его вечером, танцующим в ресторане ламбаду с такой мощной кралей… Вообразила, какая их ждала ночь. И Франсуаза Саган писала о том же… Именно в ту ночь порвались электропровода и лагерь погрузился в таинственную, грешную тьму…

…— Эй! Чего замигал? — Вера потрясла диктофон. Не вздумай портиться. Впереди самое интересное.

Сменив батарейки, она с минуту молчала, сосредотачиваясь. Первое, что услышал диктофон, был глубокий вздох, предвосхищавший печальное повествование.

— В тот вечер Ритка вырядилась, как на показательное выступление, и умчалась к своему Штирлицу — у его группы намечался прощальный ужин в ресторане. Потом завертелась метель, погас свет. Стало совсем тихо, а метель завыла еще сильнее. Укрывшись с головой одеялом, я думала о Марго с Майклом и тех, кто остался вдвоем в темноте. Что они делают сейчас? Наверно, танцуют при свечах и целуются втихаря. И вдруг… Шаги! Кто-то остановился у моей двери…

Дверь тихо открылась и, вместе с опьяняющим парфюмерным букетом талого снега и хвойной свежести, кто-то вошел. Сел на коврик у кровати, прижал голову к моим ногам… К ударам моего пустившегося вскач сердца присоединился шепот, как шелест листьев к перестуку дождя:

— Прости, прости… завтра я должен уехать. Я обязательно найду тебя. — Его рука сдернула одеяло с моего свернувшегося калачиком тела, а губы… Господи! Губы прильнули к щиколотке! До чего ж они были горячие. Ожег. Это был ожег. Пятой степени — когда во всем существе не остается ни единой капельки здравого смысла…

Я вскрикнула, испугавшись своих ощущений.

— Рита? Это ты? — он слегка отстранился.

— Да…

Когда он коснулся моих губ, я знала, что он заметил свою ошибку. Почувствовал, что целует не Риту и еще понял, что я не прогоню его.

…Он ушел затемно. Я никогда больше не видела своего первого мужчину. Но твердо знала — именно его буду искать всю жизнь, пытаясь узнать в каждом новом увлечении. Заведомо осознавая ошибку и предчувствуя разочарование. Кстати, увлечений было совсем не много. К Рите Майкл не вернулся. Свою дочку я назвала Машей.

Машка — мое счастье. Да, идиотские истории бывают Великими.

10

Загородный ресторанчик в пригороде Брюсселя на берегу озера Женваль в то лето 1944 выглядел почти так же, как и сегодня. Деревянная терраса над водой, столики на открытой веранде и на траве. А вокруг — мирный комариный вечер. Закатное солнце заливало окрестности идиллическим бронзовым светом. Анна и Мишель, одетые празднично, стояли у парапета, глядя на тихую воду.

— Озеро покрылось бронзовой чешуей. И все вокруг словно отлито из тепла и милосердия. Это твой любимый цвет — прощальный и торжественный. Наполненный верой и обещанием счастья. Если изъясняться высоким стилем, — Мишель щелкнул аппаратом.

— Именно! Очень-очень высоким! В эти часы на меня находит что-то такое… Такое огромное, важное. Я могу запеть, читать стихи или просто разреветься. Словно прикасаюсь к чему-то самому главному… Как в церкви… Вот сейчас — смотри… — она раскинула руки и зажмурилась — море любви и мы в нем… Все едино и все — любовь. Чувствуешь, чувствуешь, как щекочет в носу?… Я смешная?

— Ты — чудесная, живая, настоящая… — обняв ее, зашептал Мишель в пахнущую ландышем шею, в шелковистые теплые волосы, — Я тоже хочу быть таким. Но получается редко. Только я знаю наверняка: есть мгновения, когда мы можем, нет должны быть, обязательно должны быть до конца честными. Честными в своей любви к миру. Ведь он так предан нам и так беззащитен.

— Беззащитен… Как эта чудесная шоколадница, что доверчиво сидит у твоей руки. Будто знает, что эта рука не убьет ее — хрупкую, беззащитную. — Все по-настоящему прекрасное беззащитно. Перед пошлостью, ложью, злобой, — Мишель подставил лицо солнечным лучам и величественно забронзовел.

— Все краски мира беззащитны перед чернотой. Все живое — эти камыши, бабочки, травинки — беззащитны перед разрушением, — Анна встала рядом. — Но ведь тьма отступает, когда приходит солнце. И краски вновь загораются. Господи, сколько же ты подарил нам красок! А какой цвет больше всего любишь ты, мастер остановившегося мгновения?

— Пожалуй… Все оттенки между черным и белым. Как на фотографиях. Они пробуждают фантазию и тоску по цвету. Поэтому всегда немного печальны и задумчивы. Их огромное множество, но это и есть правда. Понимаешь, девочка моя… Нет абсолютно белого и абсолютно черного цвета. Как нет абсолютного добра и зла. — Он притянул ее к себе.

— Ты думаешь, что даже убийцы… даже эти проклятые фашисты могут быть добрыми — любить Моцарта, детишек, собак? — вырвавшись из оцепления его рук, Анна отступил. — И вот за эти крупицы человечности их можно простить?

— Все очень сложно, девочка моя… Забудем о них хоть на этот вечер. Представим, что их вообще нет. Нет, и не было! — Взяв в ладони ее лицо, Мишель попросил: — Только мы, ладно?

— Не выйдет, к нам кто-то идет!

Из двери ресторанчика вышел щуплый паренек лет семнадцати, повязанный длинным белым фартуком. И приветливо замахал Мишелю.

— Это внук моего друга — хозяина ресторанчика. Его зовут Поль. У него врожденный дефект речи. Отличный парень. И знаешь — смельчак!

— Вот з-з-дорово! — Поль пожал руку Мишеля. — Давно не заходили к нам, мсье Тисо. Жаль, д-д-деда нет. Сегодня здесь пусто, он и решил отлежаться со своей п-п-подагрой. Порадовался бы, что вы пришли. Тем более с такой оч-оч-чаровательной дамой.

— Это моя Анна. Как на твой взгляд, она похожа?

— На кого?

— На мою Анну. Мою.

— Уж тут не з-з-засомневаешься, — парень коснулся губами руки Анны. — Я к вашим услугам. Г-г-глядите, как здорово! Никого нет! Никого! Будто вы сняли всю веранду. Сегодня у бошей какой-то праздник. Веселятся в городе. А для местных еще рановато.

— Нация великих завоевателей отмечает успехи в наступательных операциях… А мы хотим запомнить этот вечер другим. Мирным, пахучим, нашим… — заняв места за столиком у воды, Мишель потер руки: — Аппетит зверский! Тащи жареное мясо в горшочках и побольше зелени. Да тебе объяснять не надо.

— Как же — кориандр положу в тройном размере. Для мадмуазель розовое вино и клубнику на десерт.

— Все точно, — улыбнулась Анна. И еще одно пикантное пожелание… Видите ли, Поль… у меня сегодня новое, совершенно изумительное платье. Солнцеклеш из трофейного крепдишина. А это значит… — она сделала интригующую паузу. — Пьер, у вас можно потанцевать? Вальс.

— Ха! Да это моя слабость — глядеть как танцуют вальс. Сам-то я по этому делу не мастак…

Вскоре он вынес патефон, покрутил ручку, поставил пластинку и объявил: —«Сказки Венского леса». Иоганн Штраус.

Мишель поднялся, церемонно приглашая Анну: — Разрешите на тур вальса, леди…

— Вот мы и в Венском лесу. У меня шикарное длинное платье, летящее в вихре танца и огромная шляпа, как у Карлы Доннер… А у Штрауса, пикантные усики… — она изящно закинула руку на его плечо и выгнула стан.

— Отпущу к концу ужина. Венский лес снимали в Голливуде. Красавицу Милицу Кориус — исполнительницу главной роли, сопровождал на все репетиции и съемки муж — германский барон. Он настоял, чтобы примадонна снималась в собственных натуральных бриллиантах. Студии «Голден Меер» пришлось выставлять полицейский кордон, поскольку драгоценности звезды стоили больше самого фильма. Но бедняжка все равно пострадала. Мне кажется, партнер не умел танцевать и здорово оттоптал ей ноги, — Мишель споткнулся, наступив Анне на ногу. — Вот таким образом.