Михаил Кузмин - Том 1. Проза 1906-1912

• Название: Том 1. Проза 1906-1912
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0084-5

В первый том трехтомного издания прозы и эссеистики М.А. Кузмина вошли повести и рассказы 1906–1912 гг.: «Крылья», «Приключения Эме Лебефа», «Картонный домик», «Путешествие сера Джона Фирфакса…», «Высокое искусство», «Нечаянный провиант», «Опасный страж», «Мечтатели».

Издание предназначается для самого широкого круга читателей, интересующихся русской литературой Серебряного века.

К сожалению, часть произведений в файле отсутствует.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Демьянов широко перекрестился и, опустясь на пол, поцеловал ботинку Мятлева.

— Что вы делаете? — несколько смутился тот. «Благодарю наши иконы, что они вас послали сюда, и целую ваши ноги, приведшие вас на мое счастье, на мою радость».

Глава девятая

Чтоб покончить счеты с жизнью,
Архитектором я стал
И черчу черчу черчу —
Все сердечки я черчу.

Женщины, встретившие громким смехом и рукоплесканиями чувствительную и нелепую песенку, были, по уговору, в разноцветных однофасонных костюмах из тонкой бумаги, перевязанных тоненькими же цветными ленточками, в полумасках, незнакомые, новые и молодые в свете цветных фонариков. Танцевали, кружились, садились на пол, пели, пили красневшее в длинных стаканах вино, как-то нежно и бесшумно веселясь в полутемной комнате; в темных углах сидели пары, вежливо и любовно говоря. Выйдя в соседнюю комнату, Демьянов увидел сидевшего Валентина с закрытым руками лицом. Он встал около юноши, положив руку ему на плечо.

— Это глупо; зачем мучиться? зачем страдать? разве не радость — любовь? — как-то деланно начал он.

«Зачем ты говоришь пустые слова? Ты сам знаешь, что это неправда», — не отнимая рук, ответил тот.

Помолчав, Демьянов снова начал:

— Это Овинова — та, которую ты любишь? Валентин молча кивнул головой.

«Ты ей говорил об этом?»

«Нет».

— Отчего? ты не смел? — хочешь, я поговорю с ней?

«Нет… а вот если хочешь мне сделать добро, поговори лучше с Мятлевым».

— С Мятлевым? о чем?

«О ней же».

Демьянов сдержанно проговорил:

— Мне кажется, ты ошибаешься, считая его имеющим какое-то отношение к ней.

«Поговори, прошу тебя, ему все равно, а ей, а мне это так важно».

— Хорошо, я поговорю; пустяки какие-нибудь, наверно.

«Тише, они идут в переднюю», — прошептал Валентин, и они замерли, меж тем как голоса вошедших в переднюю ясно слышались на фоне тихой музыки из залы.

— Знаете, — слышался голос Нади Овиновой, — когда вы уедете, я уйду из театра, потому что единственно вы меня здесь интересовали. Это очень глупо говорить вам, вы так последнее время со мной обращались, холодно, сухо, почти не говорили, что я решилась теперь в последний день сказать вам это.

Голос Мятлева, несколько задыхающийся, отвечал: «Надежда Васильевна, вы сами избегали встреч, я не изменился к вам нисколько».

— Зачем обманывать, — горестно воскликнула девушка, — разве я не вижу? разве я не чувствую? И я скажу вам, с каких пор вы стали таким и почему. Хотите? сказать?

«Скажите», — с ужимкой отвечал Мятлев.

— Хорошо! — И она тихо сказала что-то, не долетевшее до ушей взволнованных слушателей.

Несколько секунд длилось молчание, не нарушаемое даже шепотом, затем Мятлев, еще более задыхающимся голосом проговорив: «Знаете, если бы это сказал мне мужчина, я бы дал пощечину!», ушел, хлопнув дверью. Долгое вновь наступившее молчание прервал Демьянов.

— Ты видишь, что я был прав.

«Я вижу, как она его любит, и вижу, что ни ты, ни Мятлев, ни я, никто ничего тут сделать не могут».

— Зачем принимать все так трагически? «Я просто говорю, что есть».

И Валентин, не глядя на оставшегося Демьянова, быстро вышел в залу, где Темиров снова начинал ту же нелепую и чувствительную песенку.

Глава десятая

«Une belle lettre сe amour!» — холодно проговорил Налимов, протягивая двумя пальцами обратно Мятлеву сложенную записку; тот стоял рядом с Демьяновым, радостный и розовый от света зари через незанавешенные окна: камелии еще более краснели в этом же свете, и дама в высокой пудреной прическе одна и неожиданно выделялась на уже потемневшей стене. Он притащился радостный и оживленный, будто не перед разлукой. Налимов, улыбнувшись, прибавил:

«Михаил Александрович любит и умеет писать письма, и это еще не лучший образец, что вы мне так любезно показали».

— Зачем вы это сделали? — спросил Демьянов, выходя с Мятлевым на пустынную набережную канала. Тот, бегло взглянув, радостно и торжествующе улыбнулся.

— Я горд вашей дружбой, я всему свету готов кричать, трубить о ней. Вот я приеду вскоре, и мы будем неразлучно, неотступно вместе, я буду ходить с вами всюду в знакомые и незнакомые дома, в театр, в концерты. Я буду посылать вам свои эскизы, писать письма каждый день, несколько раз в день.

— Как буду ждать я их. Все время, все часы я буду думать о вас, о вашем скором приезде, каждый стих, каждая нота будут принадлежать вам.

«Какое счастье, какое неожиданное счастье».

— Какое неожиданное счастье! — как эхо отозвался Демьянов.

«А если я останусь надолго в Москве, вы приедете к нам, не правда ли? У нас забавный лиловый дом, вход со двора, особняк, ворота желтые всегда на запоре, нужно стучаться, внутри теплые лестницы; у нас две собаки, у меня в комнате отличный умывальник, шкаф, на дворе яблоня, одна; видны деревья парка, весной отлично».

— Милый друг мой, — совсем тихо заметил Демьянов, прижимая локоть своего спутника своей рукой. Они шли легкой, казалось, окрыленной походкой; встречные казались милыми, нарядными, беспечными в эти ранние, еще светлые сумерки; заходили есть пирожки, беспричинно смеялись, глядели друг на друга.

— Я провожу вас на вокзал, у вас есть билет?

«Нет еще, и, пожалуйста, не беспокойтесь; я заеду за вещами; может быть…»

— Что может быть?..

«Может быть, мне не удастся сегодня выехать…»

— Как? разве это возможно еще?

«Отчего это вас тревожит? разве это не все равно».

— Нет, ничего, я сам не знаю, отчего я встревожился, пустяки, конечно.

Они легко поцеловались, будто расставаясь на час, и Мятлев долго махал шапкой, когда удалялся извозчик Демьянова, потом он сел на другие сани и поехал в другую сторону от места, где он жил. Поднявшись по темной лестнице во дворе до двери, где значилось: «Елена Ивановна Борисова», он позвонился, и отворившая горничная со свечой, сказавши, что барышня дома, впустила его в узкую и темную переднюю.

Глава одиннадцатая

Лицо Валентина все более и более печалилось, по мере того как Демьянов неуверенно и продолжительно говорил ему какие-то утешения. Наконец, поднявши до тех пор опущенные глаза прямо на собеседника, он значительно проговорил:

«Тебе, конечно, небезызвестно, что Мятлев вчера еще приехал обратно сюда, пробывши только две недели в Москве».

Демьянов сдержанно ответил, краснея: «Может быть».

— Зачем скрывать? При вашей близости, ты не мог не знать даже раньше, что он будет здесь.

«Может быть», — повторил снова Демьянов беззвучно.

— И ты знаешь, ты должен знать, что его появление опять лишает меня почти еще не приобретенного покоя.

«Ты уверен в том, что Мятлев действительно приехал?»

Валентин пожал плечами, не отвечая.

— Вы видели, конечно, Павла Ивановича? — подошел Олег Феликсович к говорившим.

«Возможно», — с улыбкой ответил Демьянов, чувствуя, как вся комната начинает кружиться.

— Полноте скромничать; ходили даже слухи, что он и не думал уезжать в Москву, а прожил это время у вас.

«Какая глупость! от кого же ему скрываться?»

— Вы уходите уже? так рано?

«Да, я ухожу, страшная мигрень».

«Приехал, приехал — и я узнаю это из третьих рук! Две недели молчания, не предупредить о приезде, не известить по прибытии! Вот дружба, вот любовь! и чем я заслужил это?»

Михаил Александрович в волнении сошел с извозчика, прошел некоторое время пешком, опять сел и погнал с горящей головой и каким-то опустошенным, падающим сердцем.

— Вот просили вам передать домик и карточку, — сказал заспанный швейцар, отворяя дверь Демьянову и роясь на столе в передней.

«Что за домик? кто такой?»

— Да вот — детская игрушка, я даже сам удивился. Молодой господин, часто у вас прежде бывали, Мятлев, кажется, будут по фамилии. Вот… — нашел он карточку Мятлева.

На обороте не было ничего написано. «Они сами заезжали?»

— Сами. «Поздно?»

— Часов в девять.

Домик был, как продают перед рождеством разносчики, — из толстого картона с прорезными дверями и окнами с переплетом в обоих этажах; в окна была вставлена прозрачная бумага, красная и зеленая, чтобы давать пестрый свет, когда внутри дома зажигали свечу.

Глава двенадцатая

Надя Овинова с сухою складкою у рта, бесстрастно смотря на трепаного, серого, будто три ночи не спавшего Валентина, говорила: «Мне очень жаль вас, милый друг, но поверьте, всякое чувство проходит; это вам только кажется, что ваша любовь — необорима и вечна. Будемте друзьями, я даже думаю, что вы придете на мою свадьбу».

Она говорила сухо и оживленно, и около рта шевелилось что-то неприятное, почти физическое. Валентин поднял свои глаза на девушку: