Сергей Сартаков - Каменный фундамент

• Название: Каменный фундамент
• Автор: Сергей Сартаков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

В повести «Каменный фундамент» рассказывается о молодом сибиряке Алексее Худоногове, охотнике, поступившем рабочим на лесозавод и навсегда полюбившем свою новую профессию. Алексей был участником Великой Отечественной войны, вступил в партию. Смекалистый, инициативный, не терпящий разболтанности и безответственности, он стал душой рабочего коллектива.

Его жена Катюша делит с ним все горести и радости, в самых тяжелых жизненных испытаниях сохраняя мужество и веру в победу добра. Само название повести как бы символизирует могучую основу, каменный фундамент нашего общества — рабочий класс. И этот символ относится также к прочности советской семьи, когда она основана на подлинной любви, дружбе и уважении.

---

— Как же так, Алеша? Прежде ты над несибиряками подсмеивался. А теперь сибиряков в Белоруссию посылаешь учиться…

— Хорошему учиться хоть у кого не зазорно. А сибиряк — такой же русский человек, только и разница, что он — сибиряк.

Мебельный цех помещался в новом здании, выстроенном уже после войны. В главном корпусе, широком и оттого казавшемся приземистым, тремя параллельными линиями расположились деревообрабатывающие станки: строгальные, фуговочные, обрезные, токарные, долбежные, сверлильные, фрезерные и еще какие-то, названия которых сразу не определишь. Все это сверкало новизной и чистотой. Ни стружек, ни щепок, ни мелкой древесной пыли. По всем станкам прошлась веником и тряпкой чья-то заботливая рука. От ветра вздрагивали стекла в окнах, и светлые зайчики метались по полированным деталям машин. Золотые лучи тянулись через все помещение, косо падали на пол, на противоположную солнцу стену. Сегодня, по случаю выходного дня, цех не работал, и в нем было как-то особенно пусто и торжественно.

— Как тебе нравится? — на ходу спросил Алексей.

— Что? Чистота? Превосходно!

— Ленинградская выучка, ничего не скажешь.

— Погоди, ведь этим цехом наша Зина командует?

— Умеет народ в руках держать.

— Очень строгая на работе?

— Ты, может, думаешь, что криком берет? — Алексей даже остановился. — Бывают ведь и из женщин такие. Нет, наша не накричит. Лицо, точно, у нее строгое. Есть причина. Люди это понимают, уважают ее. Да ты, наверно, сам получше меня про нее знаешь.

— Ничего я не знаю…

В самом деле, Зина не любила рассказывать о себе. За все время нашего знакомства она старательно избегала таких разговоров. И дело тут было, видимо, вовсе не в скромности. Помню, как в одну из первых встреч я спросил, почему Ксения называет ее воскресшей из мертвых. Зина переменилась в лице, долго боролась с собой, ответить или не ответить, и наконец сказала:

— Я жила… в Ленинграде…

И сразу перевела разговор на другое. Алексей посмотрел на меня.

— А не знаешь, так я могу тебе рассказать. Здесь по заводу разговор ходит… — Подпрыгнув, он уселся на высокой станине строгального станка. — Вишь ты, жила она в Ленинграде, а с нею братишка, мать. Ну, и молодой человек ухаживал. Счастливая семья складывалась. Тут война. Блокада. Голод. Предлагали ей эвакуацию — отказалась. Сама инженер, а к станку токарем стала. Братишка пошел добровольцем в связисты. Убили его. А потом и жениха тоже. Мать заболела, лежит в холоде, ухаживать некому. Зина по неделям без смены работает, с завода не уходит. Мать, как могут, оберегают соседи. А Зина-то сама от истощения с ног валится. Опять же без сна. Зима. Морозы. И вот сообщают ей: мать умерла. Хоронить надо. А идти домой через весь город. Трамваи стоят, замерзли. Ночь. Вьюга. Шла, шла она, да и сунулась в снег, обмерла, а за ночь над нею сугроб целый намело. День проходит, на заводе ждут — нет Зины. Справляются. Дом, где жила она, ночью разбомбили. Посчитали: погибла. А вышло не так: Зину военные санитары нашли, откопали. Живого в ней ничего не было, только сердце, как восковой огарочек, еще тлело. Тут машины уже по Ладоге шли, тяжелых больных в тыл вывозить начали. Ее сперва в Киров, потом к нам. Документов при ней никаких. Когда в себя стала приходить, назвалась, запросили Ленинград. Оттуда отвечают: «Убита во время бомбежки». Ну, так потом и пошло: «Воскресла из мертвых». А ее это обижает. Не любит она. Почему? Как сказать? Может, близкие сразу ей вспоминаются, все прошлое горе. Может, просто не нравится. Человек действительно сколько смертей пережил, за жизнь боролся, а ему будут вечно: «Ты из покойников». Все равно что на свадьбе похоронную петь, как в старой сказке. Всему своя мера, всему свое уважение нужно — так, по-моему.

Последние слова, с крепким ударением на «так», Алексей произнес, словно гвоздь вогнал в стену.

В краснодеревной мастерской, примыкающей к главному корпусу мебельного цеха, Алексей показал мне свой буфет. Он не был окончательно отделан: не отполирован, стоял без обкладки и без верхних резных украшений, которые разумелись сами собой. И все же в нем явно чувствовалась рука мастера: и в строгих пропорциях размеров, и в точности подгонки отдельных деталей. Должно быть, нам обоим одновременно пришел на память «Громобой», — мы переглянулись, и Алексей поспешил уточнить;

— Мне тут кое-что насчет размеров Зина советовала. А работа целиком моя. Потом, ведь и от инструмента много зависит. Тогда у меня что: топор, пила да рубанок. А теперь за все машина ответчица. Вон, гляди, шипы как зарезаны, от руки мне бы сроду так не сделать.

— А как с отделкой? — мне казалось, что для такого буфета нужна очень тонкая и замысловатая резьба.

— Вот за этим я и позвал тебя. На резьбу, боюсь, терпения не хватит у меня, да и понесет ли рука, не знаю еще, а простую отделку Зина не велит делать, говорит: «Зачем тогда затевал?» Ну, а ты чего посоветуешь?

— Как тебе сказать, Алеша… Возьми платье у девушки: к одному вовсе не нужен воротничок, а к другому только кружевной подойдет. Так и тут. Я согласен с Зиной — для этого буфета отделка должна быть только резная.

Алексей потоптался на месте, смахнул с угла верстака кудряшки тоненьких стружек. Вздохнул сокрушенно:

— Опять, выходит, самый конец я недодумал. Как же мне быть все-таки?

— Боишься не справиться с резьбой — заготовь простую отделку. Но полной гармонии линий уже не получится.

— Будет как корове седло? — с горечью сказал Алексей.

— Не совсем так. Но другого ничего не могу тебе сказать.

— Резьба нужна обязательно? — Он грохнул кулаком по верстаку. — Сделаю резьбу, хоть полгода над ней просижу!

— Тогда получится действительно вещь замечательная.

Алексей засмеялся:

— Получится, говоришь? А замечательное-то у меня уже получилось. И не в том оно, о чем ты говорил. Ото всех, даже от Зины, от Ивана Андреевича в секрете держал, неожиданностью хотел поразить. Тебе, так и быть, сейчас покажу. Гляди…

Он распахнул дверцы верхней половины буфета. Обычные строганые полки. Но Алексей нажал какую-то невидимую кнопку или планку, и сверху выдвинулся маленький потайной ящичек.

— Ловко! — сказал я.

— Погоди, — остановил Алексей, — это не все.

Он нажал еще. И в стойках, соединяющих верхнюю и нижнюю части буфета, открылись еще тайнички.

— Ты просто фокусник какой-то, Алеша!

— Есть и еще один фокус, — ликуя сказал Алексей. — Пожалуйста!

С легким треском, на пружине, откинулась доска в нижней половине буфета.

— Что? Каково? — в восторге кричал Алексей, захлопывая тайнички. — Ты попробуй найди, как их открыть! Никакой твой Шерлок Холмс не сообразит. Это, брат, почище всякой резьбы будет. Вот тебе и Алеха, чалдон рубахинский! Как? Дошло теперь?

— Дойти-то дошло, — справившись с первым впечатлением, в раздумье сказал я, — только вот к чему все это?..

— Как к чему? — даже опешил Алексей. — Я тебя что-то не понимаю…

— К чему тебе тайнички эти?

— Вот те раз! Мастерство!.. Не мастер так не сделает.

— Да… Тем более для самоучки это действительно большое искусство…

— Ага! То-то и есть, что искусство!..

— Да… Ну… а в чем здесь смысл?

— Смысл? Какой смысл?

— Ну, в тайничках твоих? Сам буфет — хранить, допустим, посуду, резьба на нем — для украшения, а тайнички для чего?

— Для чего? Ну… просто так…

— Без всякого смысла? Выходит, что искусство может и не иметь смысла? Кому и для чего в нашей жизни понадобятся твои тайнички?

— Так ведь делали же раньше всякие такие штучки, — смущенный, пробормотал Алексей.

Ему стало жарко. Он рывком распахнул ворот рубашки.

— А для кого их делали? — возразил я ему. — Для тех, кому нужно было в секрете свои богатства или, хуже, какие-нибудь постыдные бумаги, документы хранить. А ты теперь член партии и должен бы сам…

Алексей побагровел так, что слезы выступили у него на глазах. Я сразу осекся, понял, что нечаянно задел самое больное место. И удар был тем более несправедлив, что всего лишь несколько часов тому назад Алексей первый хотел мне открыться, рассказать, что его томит, чем он недоволен, спросить у меня совета. А этот разговор тогда скомкался, и я вовсе забыл о нем.

— Ты бьешь, так обязательно наотмашь, — хрипло сказал Алексей, опускаясь и локтем ложась на верстак. — Зачем ты меня этим коришь? Член партии!.. Ну да, коммунисту все надо знать…

— Алеша, я беру свои слова назад…

— Да ты меня не щади, не щади, — с досадой проговорил Алексей, — я сам ответственность свою понимаю. Больше мне надо учиться.

— Так за чем же тогда дело стало? — осторожно спросил а его.

— За тем, что на все, чего я хочу достигнуть, времени не хватает.

— Ты несправедлив к себе, — остановил я его. — Ты далеко уже не тот, каким был. Ты и профессию новую сейчас приобрел, и жизнь ты хорошо знаешь.