Эндрю Николл - Добрый мэр

• Название: Добрый мэр
• Автор: Эндрю Николл
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98695-043-3

«Добрый мэр» — волшебный роман начинающего писателя Эндрю Николла, история любви и о любви. Действие происходит в маленьком городке под названием Дот, что находится во всеми позабытом уголке Балтийского моря. Автор рассказывает нам о добром и честном Тибо Кровиче, мэре Дота, влюбленном в свою секретаршу Агату Стопак — прекрасную, одинокую, но при этом еще и замужнюю женщину.

Город Дот слишком тих и благопристоен, чтобы Тибо мог позволить себе хоть как-то проявить свою любовь, — но однажды, когда Агата случайно роняет в фонтан свой обед, все меняется в один миг, и жизнь наших героев преображается — решительно и бесповоротно.

«Добрый мэр» — книга о любви и утратах, о волшебстве и дружбе, о кулинарных изысках и духовом оркестре, о ведьме-итальянке и одном очень крупном юристе, о невесть откуда взявшейся собаке и автомобильной погоне на черепашьих скоростях. Этот прекрасно написанный роман — один из лучших литературных дебютов за многие годы. Прочтите «Доброго мэра» и вспомните, что это значит — любить.

---

Когда Стопак лежал в постели, похрапывая и не обращая внимания на красивую, благоухающую женщину рядом, или когда Гектор стоял на ее кухне, жарил сосиски на ее плите и сплевывал в ее раковину, когда его сигарета выжигала дырки на ее столе, первой мыслью Агаты было: «Мэр никогда бы так не сделал. Уверена, мэр Крович никогда бы так не поступил. Не могу себе представить, чтобы господин мэр вел себя подобным образом».

Ночью, лежа в постели и поглаживая Ахилла, который превратился в роскошного сильного кота с когтями-саблями, она всегда вспоминала о нем. «Спокойной ночи, Ахилл, — говорила она. — Спокойной ночи, господин мэр. Спокойной ночи».

И там, в большом доме на другом конце города, одинокий мэр Крович слышал ее и, перевернувшись на другой бок под стеганым одеялом, сделанным его мамой, когда он был еще маленьким мальчиком, и натянув его на голову, говорил сквозь сон: «Спокойной ночи, госпожа Стопак. Да благословит вас Господь».

Видите, как они присматривают друг за другом?

~~~

Но лето не задерживается в Доте надолго. Над Амперсандом чаще начинает дуть холодный ветер, и порой от него невозможно найти убежище.

Так было и в тот день, когда пришло письмо в белом, словно снег неизбежной зимы, конверте, который Тибо, придя на работу, обнаружил на своем столе. Агата уже разобралась с почтой: аккуратно вскрыла конверты, развернула письма, приколола скрепкой каждый конверт к своему письму и сложила их в аккуратную стопку на его столе, придавив пресс-папье, похожим на сплющенную дверную ручку. Но это письмо она не вскрыла. Оно лежало отдельно, буквально крича о своей важности и похваляясь перед другими письмами качеством бумаги, отливной кромкой и тканевой подкладкой. В левом верхнем углу уверенным почерком было написано: «Строго конфиденциально».

Тибо поднял письмо со стола, взвесил в руке. Взял его указательными пальцами за противоположные по диагонали уголки, покачал. (Твердые углы конверта миниатюрными сверлами вонзились в подушечки пальцев.) Подул на него и посмотрел, как оно крутится. Бросил назад на стол. Он как раз собирался встать, чтобы пройтись до двери и попросить Агату сделать кофе, когда она пришла сама, с чашкой и блюдцем в руках.

— Не подумайте, что я собираюсь лезть не в свое дело, — сказала она, но в ее голосе слышалась тревога.

— Все в порядке. Я ждал это письмо. Я знаю, что в нем.

— Хорошо, — сказала Агата, однако осталась стоять по другую сторону стола со сложенными на груди руками.

Тибо вскрыл письмо. Показалась небесно-голубая ткань подкладки — словно рана на белом теле конверта.

Он прочитал письмо вслух:

«Дорогой Тибо,

Тебе, не сомневаюсь, известно, что адвокат Гильом счел необходимым направить мне официальный протест в связи с приговором, вынесенным тобой по одному недавнему делу. Тибо, ты хороший человек, ты хорошо делаешь свою работу, нам нужны такие люди, как ты.

У каждого могут порой случаться приступы помешательства. К тому же никто не пострадал, и даже Гильом признает, что его клиент получил по заслугам. Если дело обстоит так, как он утверждает, то это действительно весьма серьезная ситуация — но если ты скажешь, что все это просто недоразумение, мне будет этого достаточно. Я пишу это письмо собственноручно в своем кабинете и, думаю, нет смысла говорить, что никто, кроме нас с тобой, о нем не узнает. Не сомневаюсь, мой мальчик, что ты сможешь быстро все прояснить».

И размашистая подпись: «Судья Седрик Густав».

Тибо бросил письмо на стол и мрачно вздохнул.

— Вот, стало быть, и все.

— Что, стало быть, и все? Очень милое письмо.

— Госпожа Стопак, вы же все слышали. Это предложение подать в отставку.

Агата схватила письмо.

— Послушайте: «Если ты скажешь, что все это просто недоразумение, мне будет этого достаточно. Не сомневаюсь, ты сможешь быстро все прояснить. Никто об этом не узнает». Он хочет, чтобы вы оставались на посту. Он просит вас остаться. Это вовсе не предложение подать в отставку.

— В таком случае, госпожа Стопак, вы должны согласиться, что это предложение солгать.

— Не глупите. Никто не просит вас лгать.

— Никто? А судья Густав? Вся эта чепуха насчет «приступа помешательства» и Гильома, признающего, что его клиент получил по заслугам… Если бы Гильом действительно так думал, он никогда не стал бы жаловаться судье, и если бы Густав полагал, что у меня есть шансы оправдаться, он продиктовал бы это письмо секретарю, а не стал бы строчить тайное послание в запертом кабинете. Это очень любезное, очень великодушное, очень милое приглашение подать в отставку.

Агата ткнула письмо обратной стороной карандаша, той, где ластик.

— Позвольте, я сама напишу ответ. Набросаю что-нибудь за минуту. Вам не придется этим заниматься.

— Госпожа Стопак, мне же все равно придется поставить под ответом свою подпись.

— Вовсе нет, я могу расписаться за вас. Скажу, что вас в этот момент не было на месте.

— Понимаю, что вы пытаетесь мне помочь, но я не могу на это согласиться. Это просто смешно. Нет.

— Смешно! Значит, я смешна, да? — Агата швырнула письмо судьи Густава через весь стол. — Делайте тогда, что хотите. Может быть, я и смешна, но…

— Да нет же, вы вовсе не смешны! Я не вас имел в виду.

— Да, может быть, я и смешна, но, по крайней мере, не имею привычки лицемерить!

— Лицемерить? — переспросил Тибо. — Вы думаете, что я лицемер. Стало быть, говорить правду — значит лицемерить?

Агата выскочила из кабинета и, обернувшись на пороге, выпалила:

— Пожалуйста, ради бога, подавайте в отставку, если вам так хочется. Мне все равно! — и захлопнула дверь.

А потом она села за стол и заплакала, утирая горячие слезы со щек, потому что ей было не все равно. Ей было очень даже не все равно. Она сидела и слушала, как Тибо бродит по своему кабинету в поисках бумаги. Но когда он, наконец, отчаялся найти бумагу и, выглянув из кабинета, попросил Агату помочь, она помогла. Потом она сидела и прислушивалась к скрипу его перьевой ручки, чувствуя, как острое перо врезается в ее собственную плоть. Она вручила ему конверт и вытащила из ящика своего стола красную печать, а когда он вышел из кабинета, направляясь к почтовому ящику, проводила его взглядом.

— Я вовсе не считаю вас смешной, — сказал он, не поворачивая головы.

И Агата ответила ему, только так тихо, что он не услышал:

— А я не считаю вас лицемером. — И снова немножко поплакала, потому что не могла защитить его, не могла разделить с ним тяжесть этой ситуации, не могла взять ее на себя.

Она делала все, что могла. Она хорошо выполняла свою работу. Она готовила кофе. Приносила вечернюю газету. Забавляла его историями о проделках кота Ахилла и наотрез отказывалась пересказывать сплетни — ну ладно, я расскажу, только, смотрите, больше никому! — о том, что случилось с супругой секретаря Городского Совета на воскресном школьном пикнике, — но никогда, никогда и словом не обмолвилась о своей семейной жизни, о Стопаке, о Гекторе.

И Тибо тоже делал для нее, что мог. Он был добрым и внимательным начальником. Он всегда был вежлив, никогда не заставлял ее засиживаться допоздна, всегда следил за тем, чтобы у нее было печенье к кофе, а иногда и пирожное, и никогда, никогда не говорил ей, что без ума в нее влюблен. Но прежде всего, он не переставал преданно присматривать за ней, пусть для этого требовалось десяток раз за день вставать из-за стола, чтобы открыть дверь, или, стоило ей уйти на обеденный перерыв, бежать сломя голову на крышу. Тибо делал все, что мог. Он чувствовал ее боль. Он видел ее боль, словно отражение в зеркале, — и оттого присматривал за ней.

Именно этим он и занимался в тот день в самом конце лета, когда Агата, сидя на бортике фонтана, случайно уронила свой эмалированный контейнер в воду.

Представьте себе, что вы смотрите вниз с крыши Ратуши, как это делал в тот день Тибо, как делал он это многие-многие дни, а потом вспоминал об этом ночью. Перед вами площадь, заполненная людьми: счастливыми, раздраженными, одинокими, любимыми, красивыми девушками и девушками обычными; вот грязный старый пьянчуга со своим разбитым, присвистывающим аккордеоном, вот к нему подходит полицейский, чтобы увести его с площади; вот собака на поводке, вот громыхает трамвай. Замечательный солнечный день, начало сентября, последний привет лета. Растения на окнах предпринимают последнюю героическую попытку расцвести, цветы в подвесных вазах на площади, словно услышав призыв походного горна, изо всех сил стараются перещеголять напоследок муниципальную герань Умляута, деревья на набережной реки и слышать не хотят про осень, дикие гуси на островах передумали готовиться к отлету на юг. И все они — цветы, деревья, листья, птицы, собаки, пьянчуги, продавщицы — все словно поют единым хором: «Зимы не будет!» — потому что здесь, в самом центре площади, сидит облеченное в плоть доказательство тому. Госпожа Агата Стопак, высокая, пышная и млечно-розовая, сидит на бортике фонтана и позволяет солнечным лучам целовать ее.